Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
ет, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы
не сердитесь... но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку
никогда бы не устроили... или Надсон, например.
- Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.
- Я так и знал, - забормотал Лариосик... - Мне не везет...
- Стой. Ст...
И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухне
затрепетал звоночек. Помолчали. Послышался стук каблуков, раскрылись
двери, появилась Анюта. Голова Елены мелькнула в передней. Мышлаевский
побарабанил по сукну и сказал:
- Рановато как будто? А?
- Да, рано, - отозвался Николка, считающийся самым сведущим
специалистом по вопросу обысков.
- Открывать идти? - беспокойно спросила Анюта.
- Нет, Анна Тимофеевна, - ответил Мышлаевский, - повремените, - он,
кряхтя, поднялся с кресла, - вообще теперь я буду открывать, а вы не
затрудняйтесь...
- Вместе пойдем, - сказал Карась.
- Ну, - заговорил Мышлаевский и сразу поглядел так, словно стоял перед
взводом, - тэк-с. Там, стало быть, в порядке... У доктора - сыпной тиф и
прочее. Ты, Лена, - сестра... Карась, ты за медика сойдешь - студента...
Ушейся в спальню... Шприц там какой-нибудь возьми... Много нас. Ну,
ничего...
Звонок повторился нетерпеливо, Анюта дернулась, и все стали еще
серьезнее.
- Успеется, - сказал Мышлаевский и вынул из заднего кармана брюк
маленький черный револьвер, похожий на игрушечный.
- Вот это напрасно, - сказал, темнея, Шервинский, - это я тебе
удивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?
- Не беспокойся, - серьезно и вежливо ответил Мышлаевский, - устроим.
Держи, Николка, и играй к черному ходу или к форточке. Если петлюровские
архангелы, закашляюсь я, сплавь, только чтоб потом найти. Вещь дорогая,
под Варшаву со мной ездила... У тебя все в порядке?
- Будь покоен, - строго и гордо ответил специалист Николка, овладевая
револьвером.
- Итак, - Мышлаевский ткнул пальцем в грудь Шервинского и сказал: -
Певец, в гости пришел, - в Карася, - медик, - в Николку, - брат, -
Лариосику, - жилец-студент. Удостоверение есть?
- У меня паспорт царский, - бледнея, сказал Лариосик, - и студенческий
харьковский.
- Царский под ноготь, а студенческий показать.
Лариосик зацепился за портьеру, а потом убежал.
- Прочие - чепуха, женщины... - продолжал Мышлаевский, - нуте-с,
удостоверения у всех есть? В карманах ничего лишнего?.. Эй, Ларион!..
Спроси там у него, оружия нет ли?
- Эй, Ларион! - окликнул в столовой Николка, - оружие?
- Нету, нету, боже сохрани, - откликнулся откуда-то Лариосик.
Звонок повторился отчаянный, долгий, нетерпеливый.
- Ну, господи благослови, - сказал Мышлаевский и двинулся. Карась исчез
в спальне Турбина.
- Пасьянс раскладывали, - сказал Шервинский и задул свечи.
Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая из передней на лестницу,
вторая стеклянная, замыкавшая собственно владение Турбиных. Внизу за
стеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который выходила сбоку
дверь Лисовичей; а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу.
Двери прогремели, и Мышлаевский внизу крикнул:
- Кто там?
Вверху за своей спиной на лестнице почувствовал какие-то силуэты.
Приглушенный голос за дверью взмолился:
- Звонишь, звонишь... Тальберг-Турбина тут?.. Телеграмма ей...
откройте...
"Тэк-с", - мелькнуло в голове у Мышлаевского, и он закашлялся
болезненным кашлем. Один силуэт сзади на лестнице исчез. Мышлаевский
осторожно открыл болт, повернул ключ и открыл дверь, оставив ее на
цепочке.
- Давайте телеграмму, - сказал он, становясь боком к двери, так, что
она прикрывала его. Рука в сером просунулась и подала ему маленький
конвертик. Пораженный Мышлаевский увидал, что это действительно
телеграмма.
- Распишитесь, - злобно сказал голос за дверью.
Мышлаевский метнул взгляд и увидал, что на улице только один.
- Анюта, Анюта, - бодро, выздоровев от бронхита, вскричал Мышлаевский.
- Давай карандаш.
Вместо Анюты к нему сбежал Карась, подал. На клочке, выдернутом из
квадратика, Мышлаевский нацарапал: "Тур", шепнул Карасю:
- Дай двадцать пять...
Дверь загремела... Заперлась...
Ошеломленный Мышлаевский с Карасем поднялись вверх. Сошлись решительно
все. Елена развернула квадратик и машинально вслух прочла слова:
"Страшное несчастье постигло Лариосика точка Актер оперетки Липский..."
- Боже мой, - вскричал багровый Лариосик, - это она!
- Шестьдесят три слова, - восхищенно ахнул Николка, - смотри, кругом
исписано.
- Господи! - воскликнула Елена. - Что же это такое? Ах, извините,
Ларион... что начала читать. Я совсем про нее забыла...
- Что это такое? - спросил Мышлаевский.
- Жена его бросила, - шепнул на ухо Николка, - такой скандал...
Страшный грохот в стеклянную дверь, как обвал с горы, влетел в
квартиру. Анюта взвизгнула. Елена побледнела и начала клониться к стене.
Грохот был так чудовищен, страшен, нелеп, что даже Мышлаевский переменился
в лице. Шервинский подхватил Елену, сам бледный... Из спальни Турбина
послышался стон.
- Двери... - крикнула Елена.
По лестнице вниз, спутав стратегический план, побежали Мышлаевский, за
ним Карась, Шервинский и насмерть испуганный Лариосик.
- Это уже хуже, - бормотал Мышлаевский.
За стеклянной дверью взметнулся черный одинокий силуэт, оборвался
грохот.
- Кто там? - загремел Мышлаевский как в цейхгаузе.
- Ради бога... Ради бога... Откройте, Лисович - я... Лисович!! -
вскричал силуэт. - Лисович - я... Лисович...
Василиса был ужасен... Волосы с просвечивающей розоватой лысинкой
торчали вбок. Галстук висел на боку и полы пиджака мотались, как дверцы
взломанного шкафа. Глаза Василисы были безумны и мутны, как у
отравленного. Он показался на последней ступеньке, вдруг качнулся и рухнул
на руки Мышлаевскому. Мышлаевский принял его и еле удержал, сам присел к
лестнице и сипло, растерянно крикнул:
- Карась! Воды...
15
Был вечер. Время подходило к одиннадцати часам. По случаю событий,
значительно раньше, чем обычно, опустела и без того не очень людная улица.
Шел жидкий снежок, пушинки его мерно летали за окном, а ветви акации у
тротуара, летом темнившие окна Турбиных, все более обвисали в своих
снежных гребешках.
Началось с обеда и пошел нехороший тусклый вечер с неприятностями, с
сосущим сердцем. Электричество зажглось почему-то в полсвета, а Ванда
накормила за обедом мозгами. Вообще говоря, мозги пища ужасная, а в
Вандином приготовлении - невыносимая. Был перед мозгами еще суп, в который
Ванда налила постного масла, и хмурый Василиса встал из-за стола с
мучительной мыслью, что будто он и не обедал вовсе. Вечером же была масса
хлопот, и все хлопот неприятных, тяжелых. В столовой стоял столовый стол
кверху ножками и пачка Лебiдь-Юрчиков лежала на полу.
- Ты дура, - сказал Василиса жене.
Ванда изменилась в лице и ответила:
- Я знала, что ты хам, уже давно. Твое поведение в последнее время
достигло геркулесовых столбов.
Василисе мучительно захотелось ударить ее со всего размаху косо по лицу
так, чтоб она отлетела и стукнулась об угол буфета. А потом еще раз, еще и
бить ее до тех пор, пока это проклятое, костлявое существо не умолкнет, не
признает себя побежденным. Он - Василиса, измучен ведь, он, в конце
концов, работает, как вол, и он требует, требует, чтобы его слушались
дома. Василиса скрипнул зубами и сдержался, нападение на Ванду было вовсе
не так безопасно, как это можно было предположить.
- Делай так, как я говорю, - сквозь зубы сказал Василиса, - пойми, что
буфет могут отодвинуть, и что тогда? А это никому не придет в голову. Все
в городе так делают.
Ванда повиновалась ему, и они вдвоем взялись за работу - к столу с
внутренней стороны кнопками пришпиливали денежные бумажки.
Скоро вся внутренняя поверхность стола расцветилась и стала похожа на
замысловатый шелковый ковер.
Василиса, кряхтя, с налитым кровью лицом, поднялся и окинул взором
денежное поле.
- Неудобно, - сказала Ванда, - понадобится бумажка, нужно стол
переворачивать.
- И перевернешь, руки не отвалятся, - сипло ответил Василиса, - лучше
стол перевернуть, чем лишиться всего. Слышала, что в городе делается?
Хуже, чем большевики. Говорят, что повальные обыски идут, все офицеров
ищут.
В одиннадцать часов вечера Ванда принесла из кухни самовар и всюду в
квартире потушила свет. Из буфета достала кулек с черствым хлебом и
головку зеленого сыра. Лампочка, висящая над столом в одном из гнезд
трехгнездной люстры, источала с неполно накаленных нитей тусклый
красноватый свет.
Василиса жевал ломтик французской булки, и зеленый сыр раздражал его до
слез, как сверлящая зубная боль. Тошный порошок при каждом укусе сыпался
вместо рта на пиджак и за галстук. Не понимая, что мучает его, Василиса
исподлобья смотрел на жующую Ванду.
- Я удивляюсь, как легко им все сходит с рук, - говорила Ванда, обращая
взор к потолку, - я была уверена, что убьют кого-нибудь из них. Нет, все
вернулись, и сейчас опять квартира полна офицерами...
В другое время слова Ванды не произвели бы на Василису никакого
впечатления, но сейчас, когда вся его душа горела в тоске, они показались
ему невыносимо подлыми.
- Удивляюсь тебе, - ответил он, отводя взор в сторону, чтобы не
расстраиваться, - ты прекрасно знаешь, что, в сущности, они поступили
правильно. Нужно же кому-нибудь было защищать город от этих (Василиса
понизил голос) мерзавцев... И притом напрасно ты думаешь, что так легко
сошло с рук... Я думаю, что он...
Ванда впилась глазами и закивала головой.
- Я сама, сама сразу это сообразила... Конечно, его ранили...
- Ну, вот, значит, нечего и радоваться - "сошло, сошло"...
Ванда лизнула губы.
- Я не радуюсь, я только говорю "сошло", а вот мне интересно знать,
если, не дай бог, к нам явятся и спросят тебя, как председателя домового
комитета, а кто у вас наверху? Были они у гетмана? Что ты будешь говорить?
Василиса нахмурился и покосился:
- Можно будет сказать, что он доктор... Наконец, откуда я знаю? Откуда?
- Вот то-то, откуда...
На этом слове в передней прозвенел звонок. Василиса побледнел, а Ванда
повернула жилистую шею.
Василиса, шмыгнув носом, поднялся со стула и сказал:
- Знаешь что? Может быть, сейчас сбегать к Турбиным, вызвать их?
Ванда не успела ответить, потому что звонок в ту же минуту повторился.
- Ах, боже мой, - тревожно молвил Василиса, - нет, нужно идти.
Ванда глянула в испуге и двинулась за ним. Открыли дверь из квартиры в
общий коридор. Василиса вышел в коридор, пахнуло холодком, острое лицо
Ванды, с тревожными, расширенными глазами, выглянуло. Над ее головой в
третий раз назойливо затрещало электричество в блестящей чашке.
На мгновенье у Василисы пробежала мысль постучать в стеклянные двери
Турбиных - кто-нибудь сейчас же бы вышел, и не было бы так страшно. И он
побоялся это сделать. А вдруг: "Ты чего стучал? А? Боишься чего-то?" - и,
кроме того, мелькнула, правда слабая, надежда, что, может быть, это не
они, а так что-нибудь...
- Кто... там? - слабо спросил Василиса у двери.
Тотчас же замочная скважина отозвалась в живот Василисы сиповатым
голосом, а над Вандой еще и еще затрещал звонок.
- Видчиняй, - хрипнула скважина, - из штабу. Та не отходи, а то
стрельнем через дверь...
- Ах, бож... - выдохнула Ванда.
Василиса мертвыми руками сбросил болт и тяжелый крючок, не помнил и
сам, как снял цепочку.
- Скорийш... - грубо сказала скважина.
Темнота с улицы глянула на Василису куском серого неба, краем акаций,
пушинками. Вошло всего трое, но Василисе показалось, что их гораздо
больше.
- Позвольте узнать... по какому поводу?
- С обыском, - ответил первый вошедший волчьим голосом и как-то сразу
надвинулся на Василису, Коридор повернулся, и лицо Ванды в освещенной
двери показалось резко напудренным.
- Тогда, извините, пожалуйста, - голос Василисы звучал бледно,
бескрасочно, - может быть, мандат есть? Я, собственно, мирный житель... не
знаю, почему же ко мне? У меня - ничего, - Василиса мучительно хотел
сказать по-украински и сказал, - нема.
- Ну, мы побачимо, - ответил первый.
Как во сне двигаясь под напором входящих в двери, как во сне их видел
Василиса. В первом человеке все было волчье, так почему-то показалось
Василисе. Лицо его узкое, глаза маленькие, глубоко сидящие, кожа
серенькая, усы торчали клочьями, и небритые щеки запали сухими бороздами,
он как-то странно косил, смотрел исподлобья и тут, даже в узком
пространстве, успел показать, что идет нечеловеческой, ныряющей походкой
привычного к снегу и траве существа. Он говорил на страшном и неправильном
языке - смеси русских и украинских слов - языке, знакомом жителям Города,
бывающим на Подоле, на берегу Днепра, где летом пристань свистит и вертит
лебедками, где летом оборванные люди выгружают с барж арбузы... На голове
у волка была папаха, и синий лоскут, обшитый сусальным позументом, свисал
набок.
Второй - гигант, занял почти до потолка переднюю Василисы. Он был румян
бабьим полным и радостным румянцем, молод, и ничего у него не росло на
щеках. На голове у него был шлык с объеденными молью ушами, на плечах
серая шинель, и на неестественно маленьких ногах ужасные скверные опорки.
Третий был с провалившимся носом, изъеденным сбоку гноеточащей
коростой, и сшитой и изуродованной шрамом губой. На голове у него старая
офицерская фуражка с красным околышем и следом от кокарды, на теле
двубортный солдатский старинный мундир с медными, позеленевшими
пуговицами, на ногах черные штаны, на ступнях лапти, поверх пухлых, серых
казенных чулок. Его лицо в свете лампы отливало в два цвета -
восково-желтый и фиолетовый, глаза смотрели страдальчески-злобно.
- Побачимо, побачимо, - повторил волк, - и мандат есть.
С этими словами он полез в карман штанов, вытащил смятую бумагу и ткнул
ее Василисе. Один глаз его поразил сердце Василисы, а второй, левый,
косой, проткнул бегло сундуки в передней.
На скомканном листке - четвертушке со штампом "Штаб 1-го сичевого
куреня" было написано химическим карандашом косо крупными каракулями:
"Предписуется зробить обыск у жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому
спуску, дом N_13. За сопротивление карается расстрилом.
Начальник Штабу Проценко.
Адъютант Миклун."
В левом нижнем углу стояла неразборчивая синяя печать.
Цветы букетами зелени на обоях попрыгали немного в глазах Василисы, и
он сказал, пока волк вновь овладевал бумажкой:
- Прохаю, пожалуйста, но у меня ничего...
Волк вынул из кармана черный, смазанный машинным маслом браунинг и
направил его на Василису. Ванда тихонько вскрикнула: "Ай". Лоснящийся от
машинного масла кольт, длинный и стремительный, оказался в руке
изуродованного. Василиса согнул колени и немного присел, став меньше
ростом. Электричество почему-то вспыхнуло ярко-бело и радостно.
- Хто в квартире? - сипловато спросил волк.
- Никого нету, - ответил Василиса белыми губами, - я та жинка.
- Нуте, хлопцы, - смотрите, та швидче, - хрипнул волк, оборачиваясь к
своим спутникам, - нема часу.
Гигант тотчас тряхнул сундук, как коробку, а изуродованный шмыгнул к
печке. Револьверы спрятались. Изуродованный кулаками постучал по стене, со
стуком открыл заслонку, из черной дверцы ударило скуповатым теплом.
- Оружие е? - спросил волк.
- Честное слово... помилуйте, какое оружие...
- Нет у нас, - одним дыханием подтвердила тень Ванды.
- Лучше скажи, а то бачил - расстрил? - внушительно сказал волк...
- Ей-богу... откуда же?
В кабинете загорелась зеленая лампа, и Александр II, возмущенный до
глубины чугунной души, глянул на троих. В зелени кабинета Василиса в
первый раз в жизни узнал, как приходит, грозно кружа голову, предчувствие
обморока. Все трое принялись первым долгом за обои. Гигант пачками, легко,
игрушечно, сбросил с полки ряд за рядом книги, и шестеро рук заходили по
стенам, выстукивая их... Туп... туп... глухо постукивала стена. Тук,
отозвалась внезапно пластинка в тайнике. Радость сверкнула в волчьих
глазах.
- Що я казав? - шепнул он беззвучно. Гигант продрал кожу кресла
тяжелыми ногами, возвысился почти до потолка, что-то крякнуло, лопнуло под
пальцами гиганта, и он выдрал из стены пластинку. Бумажный перекрещенный
пакет оказался в руках волка. Василиса пошатнулся и прислонился к стене.
Волк начал качать головой и долго качал, глядя на полумертвого Василису.
- Что же ты, зараза, - заговорил он горько, - що ж ты? Нема, нема, ах
ты, сучий хвост. Казал нема, а сам гроши в стенку запечатав? Тебя же убить
треба!
- Что вы! - вскрикнула Ванда.
С Василисой что-то странное сделалось, вследствие чего он вдруг
рассмеялся судорожным смехом, и смех этот был ужасен, потому что в голубых
глазах Василисы прыгал ужас, а смеялись только губы, нос и щеки.
- Декрета, панове, помилуйте, никакого же не было. Тут кой-какие бумаги
из банка и вещицы... Денег-то мало... Заработанные... Ведь теперь же все
равно царские деньги аннулированы...
Василиса говорил и смотрел на волка так, словно тот доставлял ему
жуткое восхищение.
- Тебя заарестовать бы требовалось, - назидательно сказал волк, тряхнул
пакетом и запихнул его в бездонный карман рваной шинели. - Нуте, хлопцы,
беритесь за ящики.
Из ящиков, открытых самим Василисой, выскакивали груды бумаг, печати,
печатки, карточки, ручки, портсигары. Листы усеяли зеленый ковер и красное
сукно стола, листы, шурша, падали на пол. Урод перевернул корзину. В
гостиной стучали по стенам поверхностно, как бы нехотя. Гигант сдернул
ковер и потопал ногами в пол, отчего на паркете остались замысловатые,
словно выжженные следы. Электричество, разгораясь к ночи, разбрызгивало
веселый свет, и блистал цветок граммофона. Василиса шел за тремя, волоча и
шаркая ногами. Тупое спокойствие овладело Василисой, и мысли его текли как
будто складнее. В спальне мгновенно - хаос: полезли из зеркального шкафа,
горбом, одеяла, простыни, кверху ногами встал матрас. Гигант вдруг
остановился, просиял застенчивой улыбкой и заглянул вниз. Из-под
взбудораженной кровати глянули Василисины шевровые новые ботинки с
лакированными носами. Гигант усмехнулся, оглянулся застенчиво на Василису.
- Яки гарны ботинки, - сказал он тонким голосом, - а что они, часом, на
мене не придутся?
Василиса не придумал еще, что ему ответить, как гигант наклонился и
нежно взялся за ботинки. Василиса дрогнул.
- Они шевровые, панове, - сказал он, сам не понимая, что говорит.
Волк обернулся к нему, в косых глазах мелькнул горький гнев.
- Молчи, гнида, - сказал он мрачно. - Молчать! - повторил он, внезапно
раздражаясь. - Ты спасибо скажи нам, що мы тебе не расстреляли, як вора и
бандита, за утайку сокровищ. Ты молчи, - продолжал он, наступая на
совершенно бледного Василису и грозно сверкая глазами. - Накопил вещей,
нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чем добрые люди ходют?
Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил, а ты в
квартире сидел, на граммофонах играл. У-у, матери твоей, - в глазах его
мелькнуло желание ударить Василису по уху, он дернул рукой. Ван