рдом. Однако, искать в  толкиенских  книгах  фольклорные
источники,  работа  хотя  и  увлекательная,  но   достаточно   бесцельная.
Европейская  мифология  была   полностью   "переплавлена",   художественно
переосмыслена в процессе написания книги, образуя ее невидимый фундамент.
     Впрочем, как оказалось, научные изыскания Толкиена имели значительное
идеологическое применение.  Книга  создавалась  в  тридцатые  годы,  когда
расцвела так называемая "новая мифология".  Адольф  Гитлер  (по  видимому,
лично) приспособил для своих целей  некоторые  эпизоды  североевропейского
эпоса -  "Песню  о  нибелунгах",  часть  "Старшей  Эдды".  Соответствующая
символика широко распространилась в фашистской Германии.  Она  проникла  в
правительственные  речи  -  Гитлер  неоднократно   упоминал   "нибелунгову
верность",  "счастливую  валгаллу",  в  науку,  где  стала  господствовать
"теория  вечного  льда",  в  культуру.  Разумеется,  в  древних  сказаниях
философы третьего рейха искали то, что  отвечало  их  собственной  системе
взглядов. Построенные ими мифологические ряды призваны были защищать  идеи
расизма,   национализма,   безоговорочного   подчинения   вассала   своему
господину. Необходимо указать, что значение новой мифологии было, пожалуй,
большим,  большим,  чем  это  принято  считать.  В  известной   мере   она
обеспечивала  идеологическую  подготовку  агрессии.   (Смотри,   например,
дневник Уильяма Тоддта, американского посла  в  Берлине  в  1934-1938  гг.
"Эддическая терминология" упоминается в нем неоднократно,  и  ощущение  ее
агрессивной направленности передано очень хорошо.)
     Книги  Толкиена  опирались  на  те  же  сказания  и  легенды.  Только
содержание было противоположным: "проклятие  власти"  вместо  прославления
великих конунгов,  дружба  вместо  вассальной  верности,  последовательный
интернационализм. Причем, даже не особенно внимательный  читатель  замечал
насколько толкиенское  использование  фольклорного  материала  было  более
глубоким и вдумчивым. Фашистская мифология кичилась  своей  "народностью",
"историчностью". Но сравнивая  ее  с  "Хранителями",  даже  с  "Хоббитом",
нетрудно видеть, что как раз  историчность  и  народность  были  выброшены
идеологами     национал-социализма     из     эксплуатировавшегося     ими
северо-германского эпоса. Так что, не  только  глубокая  философия  эпопеи
"Властелин Колец", но и  ее  лингвистический  фундамент  использовались  в
антифашистской борьбе.
     Иногда мне  кажется,  что  книги  Толкиена  были  написаны  еще  и  в
противовес распространенному в начале XX  века  любованию  Средневековьем:
его рыцарскими турнирами,  бессмысленным  героизмом,  готическими  сводами
холодных,  нежилых  замков.  В  известном  смысле   художественный   стиль
"Хранителей" можно назвать "антиготикой". Чтобы доказать это, обратимся  к
образам хоббитов.
     "Хоббиты - неприметный, но очень древний народец. Раньше их было куда
больше, чем нынче: они любят тишину и покой, тучную пашню и цветущие луга,
а сейчас в мире стало что-то шумно и тесно. Умелые и сноровистые, хоббиты,
однако, терпеть не  могли  да  и  не  могут  поныне  -  устройств  сложнее
кузнечных мехов, водяной мельницы и прялки. Исстари сторонились они  людей
- на их  языке  "громадин",  -  а  теперь  попросту  и  на  глаза  нам  не
показываются. Слух у них завидный, глаз острый; они, правда, толстоваты  и
не любят спешки, но в случае чего проворства и ловкости им не занимать.
     ...Во дни мира и благоденствия хоббиты жили,  как  жилось,  а  жилось
весело. Одевались пестро, все больше  в  желтое  и  зеленое,  башмаков  не
носили: твердые их  ступни  обрастали  густой  курчавой  шерсткой,  обычно
темно-русой, как волосы на  голове...  Лица  их  красотой  не  отличались,
скорее добродушием - щекастые, ясноглазые, румяные, рот чуть не  до  ушей,
всегда готовый смеяться, есть  и  пить.  Смеялись  от  души,  пили  и  ели
всласть, шутки были незатейливые, еда по шесть раз в  день  (было  бы  что
есть). Радушные хоббиты очень любили принимать гостей и получать подарки и
сами в долгу не оставались."
     Не правда ли,  хоббиты  совсем  не  напоминают  героев  средневековых
легенд? Нет в них стремления к подвигам и самопожертвованию, и  славы  они
не ищут. Может сложиться впечатление, что кроме  застолий  и  празднований
хоббитов ничего  не  интересует.  Даже  в  Совете  Мудрых  Бильбо  Торбинс
умудряется прервать обсуждение важнейших проблем, заговорив об обеде.
     Однако, приходят тяжелые времена, и оказывается, что "в  душе  самого
жирного, самого робкого хоббита все же таится (порой очень глубоко таится)
будто запасенная про черный день отчаянная храбрость.",  что  "хоббиты  не
бросают друзей в беде", что очутившись перед  лицом  Девятерых  Призрачных
Всадников, малыш Фродо может крикнуть  им:  "Уходите!  Уходите  к  себе  в
Мордор, я вам не дамся!". И не великий маг Гэндальф, не  могучий  Боромир,
даже не Арагорн, отважный скиталец  пограничного  глухоманья,  а  смешные,
совсем не  героические  увальни-невысоклики  становятся  главными  героями
эпопеи. Так Толкиен разрушает эстетику литературной готики и создает новую
эстетику,  в  которой  роль  неестественной  рыцарской   доблести   играет
свойственное хоббитам неприметное мужество.
     Писатель вовсе не пытается развенчать представителей  других  народов
Средиземья. Немало добрых слов сказано в  повести  "Хранители"  по  поводу
эльфов и гномов, магов  и  "громадин".  Но  ближе  всего  автору  хоббиты.
Недаром в обращении к читателю они названы нашими прямыми сородичами.
     Считается,  что  "невысоклики"  олицетворяют   народ   провинциальной
Англии. Однако, обратим внимание на то,  что  им  не  приписано  ни  одной
специфически английской черты. Так, как хоббиты,  могут  жить  люди  любой
страны. Мне кажется, что Толкиен совершенно сознательно лишил  этих  своих
героев всяких национальных особенностей - под хоббитами он понимает просто
народ  -  без  различия  рас   и   религий.   Мы   еще   будем   обсуждать
интернационализм  содержания   повести   "Хранители".   А   пока   отметим
интернационализм ее литературного стиля.
     Говоря о  "невысокликах",  мы  слегка  коснулись  того,  как  Толкиен
изображает  своих  героев.  Но  на  этом  вопросе   следует   остановиться
подробнее. В  конечном  счете,  именно  умение  создать  образ  определяет
уровень мастерства писателя.
     Марк Твен ввел  в  литературоведение  термин  "живые  люди".  Точного
определения этого понятия, конечно, нет, но  интуитивно  мы  одних  героев
считаем живыми, а других - называем схемами, персонажами.
     Мы легко находим в своих друзьях черты  хоббитов,  гномов  и  эльфов.
Очень  редко,  но  все  же  можно  встретить  в  нашем   мире   Гэндальфа,
Арагорна-следопыта. Редко... но и в средиземье  Рыцарей  из  Заморья  было
совсем немного. Ошибиться невозможно; герои Толкиена узнаваемы, они вполне
реальные жители планеты  Земля.  Я  упоминал  о  влиянии  "Хранителей"  на
молодежные движения шестидесятых годов. Так вот, юноши и девушки  называли
себя "друзьями Фродо".  Сказочный  толкиенский  хоббит  оказался  для  них
человеком, нуждающимся в помощи.
     Наверное,  это  можно  назвать  литературным  памятником.  Во  всяком
случае, не подлежит сомнению то, что Толкиену удалось создать полнокровные
запоминающиеся образы.
     Пожалуй, в решении этой задачи английский писатель снова  исходил  из
первичности языка. Он понимал,  что  лучше  всего  человека  характеризует
речь: слова, присущие лишь ему обороты,  построение  фраз.  Язык  отражает
образ мышления, то есть,  самую  индивидуальность  личности.  И  автор  не
пожалел усилий, чтобы сконструировать речь каждого героя  повести.  Работа
эта опиралась на уже сотворенную действительность Средиземья; на  историю,
этнографию, особенности стран и народов воображаемого мира эпохи.
     Образы толкиенских героев раскрываются прежде  всего  через  диалоги.
Исключения составляют  лишь  Горлум  да  Саурон,  о  которых  рассказывают
другие. Но оба они скорее символы, чем личности. Интересно  отметить,  что
единственная попытка автора сказать что-то о человеке, не  приведя  пример
его речи, окончилась неудачей. Арвен,  дочь  Элронда,  никак  не  назовешь
живой.
     Надо сказать, что задача, стоящая перед Толкиеном, была очень сложна.
Ведь в его трилогии одновременно действуют люди и хоббиты,  полусказочные,
легендарные  эльфы  и  гномы,  фантастические   маги.   Черные   Всадники,
фантасмагорические Умертвия, и, наконец, ни на кого не похожий, от  начала
и до конца вымышленный автором,  Том  Бомбадил.  Писатель  должен  был  не
только снабдить каждого героя индивидуальной речевой характеристикой, но и
связать  их  диалоги  и  монологи  с   естественным   разговорным   языком
повествования. Дж.Р.Р.Толкиену это удалось.
     "Миновало ли утро, настал ли вечер, прошел ли день или много  дней  -
этого Фродо не понимал: усталость или  голод  словно  бы  отступили  перед
изумлением. Огромные белые звезды  глядели  в  окно;  стояла  бестревожная
тишь. Изумление вдруг сменилось смутным страхом, и Фродо выговорил:
     - Кто Ты, Господин?
     - Я? - переспросил Том, выпрямляясь, и глаза его засияли в полумраке.
     - Ведь я уже сказал! Том из древней были: Том, земля и  небеса  здесь
издревле были. Раньше рек, лесов и  трав,  прежде  первых  ливней,  раньше
первых бед и засух, страхов и насилий был здесь Том Бомбадил  -  и  всегда
здесь был  он.  Все  на  памяти  у  Тома:  появленье  Дивных,  возрожденье
Смертных, войны стоны над могилами... Впрочем, все это вчера  -  смерти  и
умертвия, ужас тьмы и черный мрак... А сегодня смерклось только там  вдали
за Мглистым Над горой Огнистою.


     Словно черная волна хлестнула в окна, хоббиты вздрогнули, обернулись,
но в дверях уже стояла Золотинка, подняв яркую свечу и заслоняя  ее  рукой
от сквозняка, и рука светилась, как перламутровая раковина.
     - Кончился дождь, - сказала она, - и свежие струи бегут с холмов  под
звездными лучами. Будем же смеяться и радоваться!
     - Радоваться, есть и пить. -  повесть  в  горле  сушит.  Том  с  утра
поговорил, а зайчишки слушали. Приустали? Стало быть, собираем ужин!
     Он живо подскочил к камину за  свечой,  зажег  ее  от  пламени  свечи
Золотинки, протанцевал вокруг стола, мигом исчез в дверях, мигом  вернулся
с огромным, заставленным снедью, подносом и принялся вместе  с  Золотинкой
накрывать на стол. Хоббиты сидели, робко восхищаясь и  робко  посмеиваясь:
так дивно прелестна была Золотинка, и так смешно  прыгал  Том.  А  все  же
казалось,  что  у  них  общий  танец".  Толкиена   можно   цитировать   до
бесконечности. Я выбрал этот пример, чтобы проиллюстрировать и слитность в
тексте "Хранителей" разговорной и сказочной языковых стихий, и толкиенские
приемы создания литературного образа.


     К очевидным достоинствам эпопеи  "Властелин  Колец"  следует  отнести
фантастический реализм, сказочную достоверность происходящих событий. Этот
раздел статьи я начал с утверждения, что  в  повести  "Хранители",  как  в
капле  воды,  отражается  направление   Sciense   fantasy.   Общепринятого
определения  данного  жанра  еще  нет,  но  в  сущности,  он  может   быть
охарактеризован одной фразой: Sciense  fantasy  это  сказка  с  правилами.
Иначе говоря, не накладывается ни каких ограничений на законы, управляющие
созданным писателем волшебным миром, но сами эти законы незыблемы, и  весь
сюжет произведения обуславливается ими. Я, однако,  не  совсем  точен.  На
самом деле, "правила игры" тоже вполне произвольны. Они, во первых, должны
быть  самосогласованными,  во  вторых,  -   обеспечивать   системность   и
реалистичность вымышленной действительности, связь ее с нашей жизнью.
     Жанр Sciense fantasy стал популярен сейчас именно потому, что  в  нем
достиг своего логического завершения основополагающий  принцип  фантастики
вообще:  задачей  литературы  является  создание   абстрактно-реалистичных
моделей действительности в целях познания мира и его переустройства.
     Можно, конечно, долго доказывать, что этот жанр  был  создан  Дж.Р.Р.
Толкиеном, но это потребует пересказа всей  повести  "Хранители".  Заметим
лишь, что в книге, при всей ее сказочности, полностью отсутствуют  чудеса:
ни Гэндальф, ни Элронд, ни Саурон со своими  прислужниками  не  всесильны.
Они не  могут  нарушить  действующие  в  Средиземье  "правила  игры":  зло
бессильно  в  Лориэне,  и  поэтому  Черный  Властелин  не   знает   мыслей
Галадриэли; Гэндальф и Всеславур - Преображающийся  эльф  не  в  состоянии
противоречить Девяти Копьеносцам, но  и  те,  в  свою  очередь,  не  смеют
проникнуть в Раздол.
     Сказочному реализму  "Хранителей"  хочется  посвятить  еще  несколько
слов. До сих пор мы почти не касались антуража  повести.  Вековечный  Лес,
который  не  пускает  чужаков,  Старый  Вяз,  подстерегающий  неосторожных
путников,  жуткие  Умертвия,  Призрачные  Всадники,  наконец,   Магические
Кольца... вероятно, все это было придумано до Толкиена  и  существовало  в
тех или иных сказаниях.  Но  после  прочтения  "Хранителей"  источники  не
вспоминаются. Столь правдоподобно и точно  описана  сказочная  явь,  столь
тщательно увязана она с формой и содержанием трилогии,  столь  естественно
слита с ее философской символикой,  что  мы  безусловно  вправе  приписать
автору "Властелина Колец" открытие всех этих фантастических реалий.
     Пора заканчивать разговор о литературных  особенностях  "Хранителей",
иначе он грозит стать бесконечным. Нам придется исключить из  рассмотрения
вопросы  связи  формы  и  содержания   повести,   интереснейшую   проблему
филологической  обусловленности  используемой  символики,   такое   важное
качество,  как  экономичность  стиля  Толкиена,  отсутствие   в   трилогии
случайных, проходных  эпизодов.  За  пределами  этой  статьи  останутся  и
особенности пейзажа, секреты динамики повествования  и  развития  образов.
Подробное исследование творчества Толкиена - задача отдельной книги.
     Хочется в заключение обратить внимание читателя на поэтичность текста
"Хранителей". Я говорю сейчас не о стихотворных вставках, которых в  книге
очень много, а о самом повествовании. Давайте вернемся к началу  статьи  и
внимательно прочтем два отрывка, которыми она открывается. По-видимому, их
нельзя назвать  прозой,  как  не  являются  прозаическими  легенды,  мифы,
древние сказания. При желании,  легко  отыскать  у  Толкиена  аллитерации,
внутренний ритм,  напевность  -  основные  атрибуты  УСТНОГО  поэтического
творчества, и  еще  раз  подтвердить  существование  глубоких  фольклорных
корней эпопеи "Властелин Колец". Но не будем этого делать: красота  всегда
красота, а поэзия есть поэзия - она понятна без всякого анализа.
     Нам вновь предстоит обратиться к содержанию повести "Хранители", к ее
философии и символике. Напомню, главная задача данной статьи - ответить на
вопрос, что нового сказал Дж.Р.Р.Толкиен человечеству? Мы рассмотрели  уже
литературную новизну трилогии, но далеко не исчерпали глубину ее идей.
     Вероятно, найдутся люди, которые прочитав этот раздел, заметят:  "То,
о  чем  здесь   говорится,   известно   давно.   Проблема   власти,   темы
ответственности, выбора - вовсе не открытие Толкиена." Да, все эти вопросы
стоят перед обществом не одно  тысячелетие.  Но  каждую  эпоху  мы  должны
решать их заново, как в первый раз. Изменяется  мир,  и  оказывается,  что
прошлый опыт скорее мешает нам, чем помогает.
     Я хотел бы прежде всего отметить глубокий гуманизм толкиенской этики.
Гуманизм, традиционный для литературы, но сейчас почти забытый.
     Наверное, по  жестокости  и  бесчеловечности  ХХ  век  не  сравним  с
предыдущими.  Конечно,  массовые  убийства  и  истязания  были  всегда   -
достаточно  вспомнить  ассирийские  войны,  падение  Римской  империи  или
монгольские  нашествия,  -  но  лишь  в  наше  время  зверства   оказались
поставленными на научную и промышленную основу. Собственно, каждый из  нас
понимает бессмысленность жестокости, но... мы ведь боремся  за  правду,  а
противник воплощает зло, значит...
     Дегуманизация общества  развивается  стремительно.  Люди,  окончившие
школу тридцать лет назад, не могут поверить в правдивость  железняковского
"Чучела", а современные школьники называют события, изображенные в  книге,
обычными.
     В одном  из  фильмов  о  воинских  учениях  советский  офицер  кричит
условному пленному: "Будь это война,  ты  бы  у  меня  заговорил!"  и  зал
воспринимает его слова, как должное.  В  повести  Б.Лапина  "Первый  шаг",
выпущенной издательством "Молодая Гвардия"  и  дважды  переизданной,  дело
доходит уже до пропаганды фашистских идей:
     "Жестоко? Вы говорите, жестоко было оставлять их на произвол  судьбы?
Вы говорите: они не виноваты в просчете с цирконием?  А  нарушать  чистоту
многолетнего  и  дорогостоящего  медико-биологического   эксперимента   из
жалости, из сопливого сострадания - это по вашему гуманно?
     Действие повести происходит в счастливом будущем. Герой,  несомненно,
выражает мысли автора. Что это за эксперимент? Да просто людей поместили в
тренажер, назвали это реальным полетом к звездам ив течение  десятков  лет
наблюдали, как они живут - как любят, дружат, ссорятся,  болеют,  умирают,
сходят с ума. Надо полагать, до столь утонченных опытов над людьми  врачам
Освенцима было не додуматься.
     Самое страшное в наше время - не  термоядерное  оружие,  а  тщательно
взлелеянное убеждение, что жалость устарела. Мы обвинили в бесчеловечности
наших врагов, оправдывая свои действия,  как  вынужденные,  но  ведь  "зло
непрерывно порождает зло, независимо от того, кто принес его в мир."
     В жизни и в литературе стало не принято  прощать.  Сложилось  мнение,
что человек не только  в  праве  судить,  но  и  наказывать  других.  Вот,
например, позиция автора повести, опубликованной в журнале "Пионер".
     "У животных есть жестокий закон:  они  изгоняют  больного,  чтобы  не
заразиться всему племени. У животных нет никакой иной медицины.  И  может,
поэтому они так здоровы!
     Думается, так же и души. Нету никакой для них "медицины".
     Значит, нельзя прощать?
     Да, по настоящему плохое прощать нельзя!
     Единственное спасение тут - наказать... Это, конечно, тоже не лечение
для той потерявшейся в потемках зла души. Но хотя бы пусть она  молчит  от
страха, чтоб не мешала жить другим."
     Удивительно, что главный герой повести действует в  разрез  с  данной
идеей. Так интуитивное мироощущение писателя вступает  в  конфликт  с  его
декларациями.
     В современном мире откровением звучат слова Гэндальфа:
     "Жалость говоришь? Да ведь  именно  жалость  удержала  его  за  руку.
Жалость и милосердие: без крайней нужды убивать нельзя. И за это была  ему
великая награда. Недаром он не стал приспешником зла,  недаром  спасся;  а
все потому, что начал с жалости!" И еще одна цитата: "-Он заслужил смерть,
- говорит Гэндальфу Фродо.
     - Заслужить то заслужил, спору нет. И он, и  многие  другие,  имя  им
легион. А посчитай и таких, кому надо бы жить да жить, - но они мертвы. Их
ты можешь воскресить - чтоб уж всем было по  заслугам?  А  нет  -  так  не
торопись никого осуждать на смерть."
     Не ново? Боюсь, что уже ново.
     Продолжим исследование  морали  современного  общества.  "Словарь  по
этике" утверждает, что хотя благодарность, верность  человеку  и  является
одним  из  проявлений  принципа  справедливости,  предпочтение  в   случае
необходимости  выбора   должно   быть   отдано   более   высоким   мотивам
общественного долга. Оказывается, наша этика способно  оправдать  высокими
словами даже предательство.
     Толкиен решительно выступает  против  укрепившегося  искажения  давно
известных человечеству принципов,  против  подмены  понятий,  когда  слова
незаметно  для  большинства  приобретают  новый