али
внимание на замкнутую касту семиотиков -- но, в общем-то, чем
остальные лучше? Они безжалостны. Равным образом к себе и
другим. Фанатизм -- крайняя степень веры.
   "-- Если ты выживешь... Если ты спасешься, обещай мне...
Понимаешь, надо продолжать. Иначе все будет напрасно -- все
жертвы. (...) Передай мое мнение: надо продолжать. Во что бы то
ни стало" [1].
   Веры? Да, конечно. Причем, во всю ту же Единственную истину.
Процесс заключается лишь в том, что теперь эту истину считают не
заданной априори, а познаваемой.
   Как и любые верующие, они жаждут чуда: "Еше одно усилие,
один шаг, одна -- самая последняя -- жертва, и рухнет стена
молчания, пелена упадет с глаз, мы все поймем, откроются
звездные глубины..." Как и любые люди со средневековым
мышлением, они стремятся к иерархическому порядку, создавая
комиссии и комитеты. Как всякая каста, они настаивают на
сохранении тайны и добиваются этого: "Я читал об
Апокалипсисе в Бронингеме. Разумеется, закрытые материалы. Нас
ознакомили под расписку -- с уведомлением об уголовной
ответственности за разглашение. Грозил пожизненный срок. И, как
я слышал, он был применен сразу и беспощадно -- поэтому не
болтали" [1].
   Жрецы, вершители, они, не желая того, не могут не быть жестоки и
предельно безответственны.
   Игорь Краузе:
   " -- Кто такие -- фамилия, специальность. В машину взять не
могу. (...) На язык и разжевать.-- Тонким пальцем коснулся
Хермлина.-- Вы можете идти домой. А вы и вы,-- палец мелькнул,--
к десяти ноль ноль явиться в распоряжение штаба. (...)
   --Захватите Хермлина,-- сказал я.-- Он же старик.
   --Да-да,-- ответил Игорь Краузе, продолговатыми глазами
высматривая что-то в серой дали.-- Старик... Вы можете идти
домой. (...) Да! Ламарк только что обнаружил пульсацию
магнитного поля. (...) Здорово, правда? -- обвел нас сияющими
глазами" [1].
   "Вот здесь, у горелой опоры, погиб Йоазас. Его назначили в
лазарет, и он бросился на проволоку. Предпочел сам. А до этого
бросились Манус, и еще Лилли, и Гринбург. А Фархад ударил
скотину Бака, а Матулович прыгнул с обрыва в каменеломне, а
Пальк вдруг ни с того ни с сего пошел через плац ночью -- во
весь рост, не прячась" [1].
   Здорово, правда?
   " -- Ну как вы додумались до такого, чтобы всякое дерьмо
делало с людьми, что хотело? -- Клейст что-то начал о задачах
Контакта, о прыжке во Вселенную, о постижении чужого разума, он
тогда еще не пал духом. Бурдюк все это выслушал и спросил: -- И
из-за этой дерьмовой Вселенной убивать
людей?" [1].
   Это не конец лабиринта, не выход. Это тупик.

   9. ПОРАЖЕНИЕ

   В Зеркале, замыкающем рассказ "Телефон для глухих", люди
не отражаются. Вновь характерный для автора двойной смысл. Одна
сторона нами уже исследована: Контакт есть зеркало, в котором
человечество видит себя. Контакта нет, Оракул не способен понять
нестерпимую аналогичную "азбуку" человеческого
существования, и Зеркало остается пустым. Отсюда слова Анатоля:
"...начинать Контакт нужно не отсюда. Начинать надо с людей.
С нас самих".
   Но есть, как мне кажется, еще одна сторона. Оракул, оперируя
крупными структурами, изучает то, что изучает его -- земную
науку. Понимание приходит на символьном уровне. "Зеркало,
зеркало, зеркало..." -- повторяет Катарина. Зеркало с
дорогой бронзовой оправой, в котором люди не отражаются.
   "Ученый беспристрастен к объекту исследования", то есть,
становясь ученым, он перестает быть человеком (беспристрастность
свойственна лишь мертвецам). Исследуя мир, он работает
внечеловеческими методами, и мир, отраженный в его Зеркале,
оказывается внечеловеческим. Совсем не обязательно --
бесчеловечным. Но вполне вероятно.
   (Исследование Оракула подарило людям "вечный хлеб" и
"росу Вельзевула". Последняя лишь по воле автора не
обернулась очередным оружием.)
   "Наука -- это удовлетворение собственного любопытства за
государственный счет". Но ведь, "кто платит, тот и
заказывает музыку".
   "Мне очень жаль, Милн, но в вашу группу не записалось ни
одного студента. Никто не хочет заниматься классической
филологией, слишком опасно. И дотаций тоже
нет" [1].
   Понятно, почему "слишком опасно".
   "Государство не гарантирует правозащиту тем гражданам,
которые подрывают его основы" [1], то есть
используют свои способности иначе, чем государству этого
хочется.
   Я настаиваю на своем медиевистском толковании. Средневековый
характер коллективной психики порождается не только
иерархической организацией общества, но и мифообразующей ролью
науки -- новой Церкви.
   Как и в начале христианской эры, симбиоз установился не сразу и
не гладко. (См.: Г.Попов. Система и Зубры.) До конца симбиоз так
и не установился.
   "...Улугбек и Бруно остались лежать около плазмы. Но это
было не все. Потому что левее, по ложбине у незащищенных холмов,
сверкающим клином ударила бригада кентавров, офицеры торчали из
люков, как на параде, без шлемов, и золотые наплечные значки
сияли в бледных лучах рассвета. Они шутя прорвали оборону там,
где находился Хокусай, и Хокусай погиб, собирая клочья плазмы и
бросая ее на керамитовую броню. (...) И Кант погиб, и Спиноза
погиб, и Гераклит погиб тоже" [1].
   Об этих рассказ "Некто Бонапарт". О нежелающих
подчиниться.
   Действие происходит в будущем, возможно, недалеком. Реакцией на
всевозрастающее антропогенное воздействие явилась Помойка --
"некий организм, возникший путем цепной самосборки в
результате накопления промышленных отходов до критической
массы" [1]. Подробного описания в рассказе
нет. Достаточно понимания того, что Помойка -- оборотная сторона
нашей цивилизации и отрицание ее.
   Десятки лет войны.
   "Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами
захлебывались в вонючей пене и разлагались заживо, тронутые
обезьяньей чумой. Шайки дезертиров наводили ужас на
города" [1].
   Вновь обращает на себя внимание нетрадиционная традиционность
А.Столярова. Эсхатологическая тема экологической катастрофы
многократно рассматривалась зарубежной и советской литературой.
Образом наступающей Помойки автор подчеркнуто не вносит ничего
нового. Другой фантастический прием, используемый в рассказе,
восходит и вовсе к Г.Уэллсу. (Конкретная модификация принадлежит
Ст.Лему.)
   Не рассказ ужасов, не рассказ приключений, тем более -- не
фантастика научных идей. Скорее -- хроноклазм, порожденный
Оракулом, еще одно Зеркало.
   На этот раз оно отражает людей.
   Микеланджело, Босх, Жанна д'Арк, Пракситель, Гете, Бонапарт...--
"элита", вся история человечества, "кучка
высоколобых интеллигентов, отвергнутых собственным народом,--
мизер в масштабе государства" [1].
Неподчинившиеся, находящиеся в оппозиции и, как следствие,
изгнанные, выброшенные на Помойку или же просто убитые
милосердным средневековым обществом. "К ним жестоко быть
милосердными".
   "Тотальная оккупация истории обернулась банальной оккупацией
Полигона. (... ) Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя
было ожидать" [1].
   Нельзя. Напомню лишь, что Австриец по имени Адольф -- не только
дублер Гитлера, но и сотрудник Полигона, надо думать, ученый.
   Вопрос был поставлен.
   И ответ был дан.
   "...и танки встали, пробуксовывая гусеницами, временно
ослепленные и беспомощные. Фронт был обнажен полностью. И все
сенсоры стянулись к нему, потому что им нечем было сражаться, и
он послал их обратно на вершины холмов, чтобы их видели в
бинокли и стереотрубы. Это была верная смерть. И они вернулись
туда -- и Декарт, и Лейбниц, и Гете, и Ломоносов, и Шекспир, и
Доницетти. Должно было пройти время, пока Хаммерштейн поймет,
что за ними нет никаких реальных сил. И Хаммерштейн понял.
   ...-- Ты готов был погубить весь мир ради любви, а теперь ты
намерен погубить любовь ради чужого мира.
      -- Мир погубил не я,-- ответил Милн...
   И когда пехотные колонны, извергая по сторонам жидкий огонь,
втянулись в ложбины и начали обтекать холм, на котором он стоял,
то глубоко в тылу, на границе болот, уже выросли горячие
плазменные стены высотой с десятиэтажный дом и неудержимо
покатились вперед. Они были грязно-зеленые, черные у подошвы, и
кипящие радужные струи пробегали по
ним" [1].

   Мы опять вернулись в исходную точку лабиринта. Средневековый по
антуражу мир "Изгнания беса" сменился зазеркальем
Оракула, средневековым по господствующему мышлению. Помойка
пожрет эти миры, очистит их и, может быть, умрет без пищи. Милн
с Жанной вправе мечтать об этом. Но "миллиарды свежих
трав" взойдут уже не для них. "Слабое мелкое солнце
Аустерлица" опоздало.
   Они, оставшиеся на вершинах холмов, сгоревшие, захлебнувшиеся --
сделали свой выбор. Встав в оппозицию к организованной силе, они
противопоставили себя средневековой логике мышления. Но
противостояние осталось вооруженным и уже не могло быть иным.
"Страна агонизировала".
   "Некто Бонапарт" нельзя воспринимать как рассказ о
победе, о выходе, о спасении. Он обречен остаться ВСЕГО
ЛИШЬ гимном свободомыслию, памятником тем, кто захотел сам
выбирать себе судьбу.

                           10. ПОКАЯНИЕ

   Средневековые миры, через которые мы прошли, следуя за
А.Столяровым,-- не красивые декорации, даже не "варианты,
которые могли бы реализовать себя". Это проекции. Это наша
реальность, увиденная под необычными углами из чужих измерений.
   ОДИН шаг К АБСОЛЮТНОМУ знанию.
   Маленькая дополнительная возможность увидеть структуру мира.
   Что она нам даст?
   "Даже самые светлые в мире умы
   Не смогли разогнать окружающей тьмы..."

                              (О.Хайям)

   С Анатолем из "Телефона для глухих" следует поспорить.
Особенно сейчас, исходя из принципа "оппозиции к
сильному". Стало слишком модным ругать науку, вкупе с
техникой и технологией, требовать борьбы с прогрессом --
почему-то экологические движения все больше выступают под
патриархальными знаменами. Защитники среды приобрели реальное
политическое влияние -- они уже партнеры, они хотят (и,
возможно, по праву) быть ведущими партнерами. Вспомним, что
"истина -- извечный беглец из лагеря победителей".
   А теперь постараемся понять, в рамках какого мышления происходит
дискуссия.
   Нам предлагают противопоставление: бесчеловечная наука --
божественная (с некоторых пор) Церковь. Но в рамках нашего
видения этот тысячелетний конфликт смахивает на бой с тенью.
   Нам предлагают жить и действовать в рамках "вечного",
"железного" антагонизма "цивилизация --
природа". Но ведь и этот спор если не беспредметен, так
бесперспективен. Опять Средневековье с его вечной
вневременностью и постоянством борьбы тьмы и света, Сатаны и
Бога.
   Так мы и останемся -- ВЕРУЮЩИМИ -- и в науке, и в
отрицании ее, остаемся фанатиками, преобразуя природу и
препятствуя этому преобразованию. Лабиринт, по которому мы
блуждали, анализируя фантастику А.Столярова, непрерывно
порождается реальностью перестройки в нашей стране и второй НТР
в странах Запада. Темп перемен нарастает и мы идем в
зазеркальный туман, идем все в той же опереточной экипировке и
безо всякой уверенности, что в случае чего удастся "вернуть
ход назад".
   Дилеммы, рассмотренные А.Столяровым, не нашли решения. Значит,
их следовало решать в рамках другой парадигмы. Под сомнение
должны быть поставлены глубинные, априорные принципы организации
духовной жизни общества. Сначала духовной!
   Макс Борн писал: "Существуют какие-то общие тенденции мысли,
изменяющиеся очень медленно и образующие определенные периоды с
характерными для них идеями во всех сферах человеческой
деятельности... Стили мышления -- стили не только в искусстве,
но и в науке" [12].
   Мы вправе расширить это определение. С точки зрения
АБСОЛЮТНОГО ЗНАНИЯ сама наука, такая, к какой привыкли со
времен Аристотеля,-- тоже парадигма, конкретная, а потому
преходящая. Она сама по себе обусловлена иными, более глубинными
семиотическими пластами.
   ВРЕМЯ МЕНЯТЬ ФОНЕТИКУ.

                 ЗАКЛЮЧЕНИЕ. РАССУЖДЕНИЕ О ЯЗЫКЕ

   Бесконечна сила традиции. Бесконечно наше рабство, духовное и
материальное. Мы рабы мертвых. Мы говорим с природой на мертвом
языке, сами звуки которого созданы для того, чтобы воспевать
горделивые замки и Господа нашего Иисуса Христа. Азбука этого
языка не в ладах с семантикой, грамматика запутна, а большая
часть словарного запаса забыта или еще не создана.
   Мы сами не понимаем этот язык, мы, те, кто его создает. И не
трогая фонетику, не меняя азбуку, мы разбили его высшие
семантические уровни на сотню тысяч диалектов и окончательно
утратили контроль над новым Вавилоном.
   Но сила, вышедшая из-под нашего управления, осталась силой. И
всякий, осмеливающийся поступать иначе, чем принято, обратит ее
всю против себя.
   Изменения все-таки происходят.
   Понять почему, выше моих сил.

   Я не знаю, какой должна быть фонетика цивилизации, иная
парадигма человеческого мышления. Для новых сущостей не
придумано имен. Можно пользоваться синонимами, можно давать
описательные определения, но НЕТ ЗАМЕНЫ У ИМЕНИ.
   Свободомыслие.
   Независимость.
   Терпимость.
   Оппозиция к сильному.
   Свобода, наконец.
   Лишь лингвы, буквы старого алфавита, использованные и затертые.
Мы знаем уже, что ИМЕНА будут состоять из этих букв.
Бльше мы ничего не знаем.

                            ЛИТЕРАТУРА

   1. Столяров А. Изгнание беса.-- М.: Прометей, 1989.
   2. Степанов Ю. В трехмерном пространстве языка: Семиотические
проблемы лингвистики, философии, искусства.-- М.: 1985.
   3. Веркор. Люди или животные? -- М.: 1957.
   4. Келасьев В.Н. Системные принципы порождения психической
активности.-- Вестник ЛГУ, 1986, сер.6., вып.2, с.55-66.
   5. Переслегин С. Скованные одной цепью.-- В кн.: Стругацкие А.
и Б. Отягощенные Злом, или Сорок лет спустя. М.: Прометей, 1989.
   6. Толкиен Д.Р.Р. Хранители.-- М.: 1983.
   7. Шерред Т. Попытка.-- В сб.: Фантастические изобретения. М.:
Мир, 1971.
   8. Шварц Е. Дракон.
   9. Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. Перефраз эпиграфа.
   10. Нейштадт Я. Зигьерт Тарраш.-- М., 1983.
   11. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок их хаоса.-- М., 1986.
(Перефраз)
   12. Борн М. Физика в жизни моего поколения.-- М., 1963.



                        Неоткрытые  звезды


                              - 1 -

   Разговор здесь пойдет о литературной школе,  почти неизвестной
советскому,  а тем более зарубежному читателю. Школу эту называют
"Новой  волной",   "Четвертым  поколением",  а  чаще  - семинаром
Б.Н.Стругацкого.
   Фантастика  шестидесятых годов построила так называемую "стан-
дартную модель коммунизма",  ввела в обиход новую,  весьма плодо-
творную тему прогрессорства,  подробно исследовала процессы фаши-
зации  в застойных общественно-политических структурах.  Шестиде-
сятникам удалось сформулировать задачу жанра,  создание абстракт-
ных моделей мира, связанных с реальностью через изучаемую пробле-
му.
   "... Реальность нужно понимать широко, - отмечает Б.Н.Стругац-
кий,  - это не просто окружающий нас быт с его  коллизиями,  кон-
фликтами, проблемами, это также и мир социальных, научных, утопи-
ческих,  моральных  представлений  человечества.  И отражать  эту
широко понимаемую реальность надлежит действенно, то есть ставить
жизненные проблемы так, чтобы они сделались достоянием читателей,
вызвали  его  активное сопереживание,  дошли бы до его ума  и  до
сердца, стали частью его личной жизни."  <1>
   Фантастика  эпохи шестидесятых воспитала два поколения  совет-
ских людей.
   Она была уничтожена в один год,  если не в один день с  "Новым
миром" А.Твардовского. Совпадение, бросающееся в глаза; уничтоже-
ние  реальностей  ХХ  съезда КПСС и  фантастики,  верной  идеалам
"Туманности Андромеды", открывала путь к десятилетию застоя.
   Самое страшное,  что не печатали только талантливое - бессмыс-
ленного  же чтива,  серого и  скучного,  выходило  предостаточно.
"Напиши  плохую  книгу,  и тебя будут публиковать" - вот  лозунг,
определяющий издательскую политику семидесятых годов.
   Противовесом  механизму  "защиты  от таланта"  стали  семинары
молодых  писателей-фантастов.  Эти семинары сделали  невозможное:
вырастили поколение авторов, способных десятилетиями работать без
надежды  на публикацию,  вкладывать себя в  рукописи,  обреченные
оставаться лишь рукописями,  и учиться писать.  Они научились,  и
создали за годы застоя советскую фантастику "Новой волны".
   Лидером "Молодой фантастики" стал Ленинградский семинар,  воз-
главляемый Борисом Натановичем Стругацким.  Об этом семинаре  мой
рассказ.  (Возможно,  вопрос о лидерстве вышеупомянутого семинара
над каким-либо другим покажется кому-то спорным, однако без ущер-
ба для статьи оставим это утверждение на совести автора.  - прим.
изд.)

                              - 2 -

   Я начну с произведений, нехарактерных для Ленинградского семи-
нара, но позволяющих проследить исторические корни "Новой волны".
Яркими примерами "переходной фантастики" являются работы  раннего
А.Столярова и С.Казменко.
   В повести А.Столярова "Мечта Пандоры" <2>  действие происходит
в мире, созданном А. и Б.Стругацкими. Автор и не пытается скрыть,
что  им  написана остросюжетная вариация на  тему  "Хищных  вещей
века".  Талантливая,  интересная, но абсолютно несамостоятельная.
Так семинар начинал.
   Зависимость  от творчества братьев Стругацких проявляется и  в
романе С.Казменко "Нашествие". <3>  Местами параллелеризм доходит
до грани пародии:  налицо общность реалий,  персонажей, организа-
ций.
   Центральная идея,  однако, оригинальна. Астроархеологи обнару-
живают следы древней галактической цивилизации, деградировавшей в
результате серии катастроф. Для предотвращения аналогичной участи
земляне создают отдел службы безопасности.
   Вскоре обнаруживается, что события и впрямь разворачиваются по
прежнему сценарию - мелкие, вроде бы случайные аварии сливаются в
цепь более крупных катастроф. Прослеживается определенная законо-
мерность,  позволяющая  предсказать  место будущей  трагедии.  На
угрожаемую планету отправляется офицер службы  безопасности.  Ему
поручено увидеть и выжить.
   Катастрофа действительно происходит, только причиной ее оказы-
вается не мифическое "нашествие",  даже не ошибки землян, ведущих
себя в чужом и странном мире,  как слон в посудной  лавке,  людей
убивает  режим секретности,  ограничивающий циркуляцию информации
между подразделениями исследовательской базы.
   Блокада информации,  как причина крушения цивилизации галакти-
ческого масштаба? Согласимся, это ново и принципиально.
   Добавлю,  что  роман интересен хорошо разработанным  описанием
мира, не менее чужого для нас, чем "Солярис" Ст.Лема. Недостатком
рукописи я бы назвал предельную традиционность героев.
   "Нашествие"  можно  отнести к чистой научной  фантастике,  для
которой  идеи важнее людей.  В принципе,  следует  согласиться  с
А.Столяровым,  утверждающим,  что  "литература такого рода  давно
умерла", однако, требуется уточнение.
   Когда-то  проглатывались любые книги на космическую  тематику,
даже если они не содержали в себе ничего,  кроме описания неправ-
доподобного путешествия по выдуманной вселенной. Связано это было
исключительно с повышенным интересом общества начала шестидесятых
годов к освоению космоса.
   Сегодня особую значимость приобрело исследование компьютерного
мира, и, как следствие, появилась "компьютерная фантастика".
   Компьютер  - не  одна из бесчисленных  технических  инноваций,
привносимых  в  мир,  но основа мира будущего,  отличающегося  от
нынешней цивилизации сильнее,  чем она отличается от  цивилизации
доиндустриальной,  но новые возможности неотделимы от новых опас-
ностей,  и научная фантастика предупреждает нас об угрозах, кото-
рые таятся в компьютерной перестройке общества.
   Впрочем,  угроза  исходит не от вычислительных машин - техника
всегда безопасна,  безвредна и бесполезна. Губительной или спаси-
тельной она становится лишь в руках людей, лишь будучи включена в
систему опр