-- не сходили со стола, с закладками  и
без.
     Он  подпитывался  замечательными  стилистами постоянно, он
учился  неустанно,   учеба   и   свой   писательский   процесс,
собственный,  как  бы объединялись, сливались, взаимопроникали,
братались друг с другом. Совсем как у Фишера,  старающегося  во
многих   и   многих   отношениях   сблизить   тренировочный   и
соревновательный процессы. Напряженная  игра  "с  самим  собою"
заменяет  и самих спарринг-партнеров, тренеров-советчиков, а то
и  руководства  по  дебютам-миттельшпилю-эндшпилю.  Далеко   не
каждый  способен  часами,  днями,  неделями,  месяцами,  годами
смотреть на доску то  с  одной,  то  с  другой  стороны,  меняя
стороны  с  каждым  ходом.  Играть  против  самого  себя, теряя
представление (да и зачем оно?) о том, где  же  твоя  истинная,
исконная,  законная,  выбранная тобою лично твоя сторона. Можно
ли  таким,  незамысловатым  с  виду,  и   "акробатическим"   по
существу,   образом  развивать,  культивировать  объективность,
позиционное чутье, безошибочность рассчета?
     Такого  рода  занятия,  умело  "отрежиссированные",  такое
самовыпестование  делают  не  строго обязательными и публикации
своих комментариев, примечаний, анализов.
     Раз  за  пределами  кабинета  ничего  не  происходит,  раз
шахматист  "молчит",  не выступает, он невольно подозревается в
безделье, в  бездействии  --  потому  что  такой  процесс  себе
представить  трудно;  он  все-таки кажется бесцельным, каким-то
искусственным, по сути несерьезным и невозможным. Подозреваются
опять  же  болезни,  болезненные   состояния   (как   минимум),
психические  отклонения и т.п. Загонять Фишера в психушку, хотя
бы мысленно, но не без смака -- одно из любимых  занятий  самых
нормальных  и здравомыслящих людей, если только они удостаивают
вообще внимания подобного... ну, самое ласковое  слово  тут  --
чудак, чудика, странного "уклоненца", отшельника и т.п.
     Между  тем  поток новой, свежей шахматной информации, и не
всегда  пустой,  нарастает.  Это  --  лавина,  река,   водопад.
Приходится  как-то  в  нем  разбираться,  за  чем-то поспевать,
что-то                 пропускать,                  действовать
строго-выборочно-персонифицированно.   Приглядываясь  к  "новым
именам", мысленно "ставя" то на одного, то на другого-третьего.
     И -- непрестанно, вновь и  вновь  осваивая,  переосваивая,
переосмысливая столпов, основоположников, классиков.

     Что говорю? Когда великий Глюк
     Явился и открыл нам новы тайны
     (Глубокие, пленительные тайны)
     Не бросил ли я все (!), что прежде знал,
     Что так любил, чему так жарко верил,
     И не пошел ли бодро вслед за ним
     Безропотно, как тот, кто заблуждался
     И встречным послан в сторону иную?

     Хотят  они,  молодые, очередные, наступающие на теперешний
трон (троны), хотят того или нет, но это действует. А вдруг  да
Фишер  интересуется,  а  то и изучает. Ведь тексты каких только
новых партий ни ложатся на  его  стол!  Так  что  не  мешает...
подтянуться, как-то в большей мере соответствовать.
     В шахматном "искусстве безграничном" Фишер отбирает прежде
всего   вещи,   способствующие   --   творческий?  нет,  скорее
спортивный  всего  лишь  эгоизм  --  его  личному  успеху.   Он
представляет,   как   сам   играл   бы,  учитывая  те  промахи,
неточности,  за  которые  были  наказаны  авторы  партий  и,  в
особенности,  --  те,  что  прошли  мимо  внимания недостаточно
пристальных победителей.
     Психологически  прослеживается,   по   мере   возможности,
происхождение  каждой, сколько-то ощутимой ошибки. В необъятной
памяти Фишера откладываются, а затем шлифуются  (ко  многим  он
возвращается  спустя  годы, месяцы, недели) еще не виданные, не
виденные приемы, маневры, которые для него становятся  типовыми
== после тщательного освоения, впитывания.
     Это    --    поистине    многосторонне    действенная   (и
неодносторонне действующая) подготовка. Позволяющая по-деловому
портретировать всех более  или  менее  вероятных  кандидатов  в
претенденты.  Обладание  же  "изображением",  сперва силуэтным,
затем все более наполняющимся,  потом  уже  блещущим  красками,
необычайно  повышает  уважение к любому партнеру, уверенность в
общении с ним, пусть мысленном.
     Играя с собою самим -- если посмотреть со стороны, процесс
вроде бы претендующий на бессмысленность: самого себя  ведь  не
переиграешь,  мысли свои от самого себя не скроешь, перехитрить
себя невозможно... да и зачем?! -- Фишер  играет  не  только  с
Фишером,  разве  что  --  с собою... воображаемым, помоложе, не
столь опытным...  Его,  умозрительно  опять-таки  составленные,
противники  (хорошо продуманные, на основании сотен "усвоенных"
партий, фотороботы)  пытаются  действовать  против  Фишера-I  в
собственном, пусть "составленном", определенном (им) стиле. Это
те   "лица",  быть  может,  не  без  манекенных  черт,  которые
подобраны,  составлены  в  тренировочных,  спарринговых  целях.
Фишер   окружен   "призраками",  порожденными  его  собственной
работой, обильно  подкармливаемым  ==  свежими  материалами  --
воображением.
     Это  --  те  каркасы, на которые будет срочно наращиваться
"мясо", во-первых, по мере поступления очередных,  пусть  самых
незначительных, сведений (преобразованных в своего рода реалии,
показатели стиля, манер игровых), во-вторых, в начале, в первой
половине  предполагаемого  поединка,  скажем,  до  первого  или
второго из заранее согласованных (какие они  там  будут,  могут
быть  ==  месячные,  двухмесячные?) перерывов. Матч-то длинный,
есть   время   сжиться,   почувствовать   партнера,    увидеть,
откорректировать   свои,  даже  и  чисто  портретные,  промахи,
неточности, проколы...
     Такого   рода    "разговор"    с    возможными    будущими
"собеседниками"  за  доской, с одной стороны, смущает, конечно,
волнует, с другой  стороны,  как-то  побуждает  в  целом  более
ответственно  относиться  к  тому,  что  делаешь (и делается) в
шахматах.
     Играть, зная, что твое творчество, даже и искусство  (если
случится),  будет  препарировано  "самим"  Фишером,  конечно, в
определенной мере нелегко, для кого-то -- с  момента  осознания
этого  --  и  непривычно.  Хотя  можно попытаться убедить себя:
Р.Д.Фишер -- прошлое шахмат, далекое, он уже не воскреснет "для
жизни новой", а "эпизод"  с  Б.Спасским  --  так,  коммерческий
матч,  пенсионерские  взаимные забавы. (Между тем даже весьма и
весьма любительский анализ партий заставляет  сделать  вывод  о
нешуточной, плотной, временами ожесточенной борьбе == во вполне
неувядаемо-"современном" стиле -- в том числе...).

     Ремесло
     Поставил я подножием искусству;
     Я сделался ремесленник: перстам
     Придал послушную, сухую беглость
     И верность уху.
     (А.С.Пушкин)

     Процесс    этот    бесконечен    --    потому    что    он
истинно-фишеровский. Поняв и признав  ==  моцарто-сальериевские
коллизии  тут  имеют  место как... во многом воображаемые, хотя
"моцартообразные" шахматисты, "убранные",  "убитые"  Фишером  у
всех   нас,   любителей,   до   сих   пор  на  памяти  --  свою
негениальность в общепринятом смысле, Фишер тем  усерднее,  тем
дотошнее   налегает   на  безупречность,  чистоту  технического
исполнения.
     Мне непременно хотелось бы отметить внимание, уделяемое --
как ни удивительно, до сих пор -- изучению  особенностей  самых
разных, искаженных, "ненормальных" (сдвоенности во всех видах!)
пешечных   структур.   И  --  подрывным  мерам,  подчеркивающим
легкомысленность обращения с пешечными схемами (системами!)  со
стороны    самых    позиционно-строгих   (вроде   бы)   коллег.
Сдержанность Фишера  --  в  обращении  с  собственным  пешечным
материалом,  "подсушивание" своих пешечных конфигураций -- да и
прямые упрощения -- по-видимому, нарастают...
     Межпешечные  взаимодействия  требуют   особо   спокойного,
внимательного  углубления в, с позволения сказать, душевный мир
рядовых  бойцов,  понимания  их,  казалось  бы,  незамысловатых
чаяний. Подавляющее большинство гроссмейстеров "новой волны"
-- типичные "фигуристы", нередко недооценивающие переживания и потенциальную
энергию (энергичность) мастеров штыкового удара, переоценивающие маневры,
направленные на резкое, взрывное повышение (придание) энергии легким, как я
заметил. особенно дальнобойным, фигурам. Каспаров здесь -- счастливое
исключение: он не делает обедняющих различий или делает их крайне редко, в
ситуациях уж совсем "конъюнктурных", вынуждающих...
     Представляется,   Фишер   лишь   в   поздние  годы  своего
творчества  разгадал  (обратил  внимание,   вскрыл)   "душевные
претензии",  душевный  разлад (можно в кавычках, можно -- без),
поражающие   пешки   недоиспользованные,   "застоявшиеся",   не
попавшие в самый водоворот (вихрь) центральных событий. Гордая,
"самолюбивая"   природа   вечно-вперед-стремящихся   пехотинцев
(иногда удивительно-парадоксальным образом предпочитающих  быть
угрожающими  резервистами) продолжает им осваиваться на чужих и
новейших  партиях.  Отдельная  тема  --  "месть"   со   стороны
незаслуженно,  незаконно  обойденных  вниманием, выключенных из
игры и потому становящихся, впрочем, как и фигуры  (чаще  всего
-- "угловые",  то  есть ладьи), добычей, как минимум, объектами
слишком легкого, но почти всегда  весьма  логичного  нападения,
"месть"  еще и в виде "исчезновений" из поля зрения собирателей
сил, чаще всего
-- совсем разбитых...
     После второго матча со Спасским катализирующее воздействие
личности Фишера, его присутствия в мировом  шахматном  процессе
(ранее оно было, что ни говорите, во многом как бы гадательным,
иаловероятно-предполагаемым) возросло значительно.
     Теперь  многие  вещи  прямо-таки  приходится рассматривать
учитывая  будущие,  матчевые,   понятно,   не   турнирные   же,
выступления американского гроссмейстера.
     Каждая   новая  и  сверх-новая  молодая  звезда,  даже  --
звездочка,   бессознательно   "прикидывается"    специалистами,
примеривается на роль объекта особенного фишеровского внимания.
И,   думаю,   это  в  какой-то  мере  снижает  "резвость"  иных
дарований,  скачущих  с   турнира   на   турнир,   становящихся
завсегдатаями  сборных опенов, швейцарок, массы мелко-эфемерных
мероприятий.
     Да и все сколько-то значимые поступки главных действующих,
увы, пока не взаимодействующих непосредственно с  Фишером,  лиц
оцениваются  более пристально и, решусь сказать, пристрастно (и
поделом!) с каждым годом...
     Исподволь осознается, что  время,  в  обыкновенном  смысле
столь  "невыгодное"  для  Фишера, начинает работать как бы и на
него. Потому что оно впряжено  в  его  прямолинейно-неотразимую
схему  "запоздалого"  воздействия,  потому что его, само время,
заставили так поступать, точнее -- таким обернуться.
     Оно пройдет -- еще и еще. Остановятся часы Фишера,  они  и
он  сам  неизбежно  окажутся  в прошлом, останутся на горизонте
ви'дения, но вряд ли исчезнут, пока существуют шахматы.
     Хотя бы потому, что Фишер прожил весьма свою жизнь, а  его
время   в   ряде  смыслов  этого  словосочетания,  принадлежало
исключительно ему самому.
     Для многих это -- пустые слова. В своей книге  "О  природе
таланта. О мальчике, который умел летать" В.Клименко и И.Акимов
замечают,  как  бы прося извинения у читателей, что все-таки 90
процентов людей  --  рабы.  Не  согласен.  Более  99%.  Не  зря
Г.Флобер в конце жизни писал: из всех живых существ, с которыми
общаюсь,  звания  (названия)  человека заслуживает только одно.
Это -- вы. Написано (цитата
-- по памяти -- из письма) Ивану Тургеневу.
     Ну, а если бы не получилось, если бы вдруг да был сломлен,
подмят, попал бы,  допустим,  в  колею  семейства  (см.  лучшее
сочинение  Ж.-П.Сартра  "Идиот  в семье" == 3-х-томник о том же
Флобере)?
     Вспоминается Камю. Открываем 334-ю  страницу  его  недавно
изданной   книги   "Бунтующий  человек"  (Москва,  издательство
политической литературы, 1990):
     "Убивая в человеке художника, которым тот  мог  бы  стать,
она  всякий  раз  понемногу  истощает  собственные силы. Если в
конце концов завоеватели и подомнут мир  под  свой  закон,  тем
самым  будет  доказано  не  торжество количества, а то, что мир
есть ад. Но даже в этом аду место искусства не будет пусто: его
займет побежденный  бунт,  проблеск  слепой  надежды  в  череде
безнадежных дней.
     В  своем "Сибирском дневнике" Эрнст Двингер рассказывает о
пленном  немецком   лейтенанте,   проведшем   долгие   годы   в
концлагерном  голоде  и  холоде:  он соорудил там из деревянных
планок нечто вроде беззвучного фортепьяно  и  исполнял  на  нем
странную  музыку,  слышимую  лишь  ему  самому  в  этом царстве
страданий, среди оборванных узников.  И  пусть  даже  мы  будем
низвергнуты в ад -- но и там в таинственных мелодиях и жестоких
образах   отжившей   красоты  до  нас,  вопреки  злодействам  и
безумствам, будут доноситься отзвуки той мятежной гармонии, что
из столетия в столетие  свидетельствует  о  величии  человека".
Остается  лишь  уточнить,  что тут речь о концлагере времен I-й
мировой войны.
     Шахматисты   в   свою    очередь    неявно    поддерживают
существование Роберта Фишера -- в теперешнем, так заработанном,
наработанном качестве.
     М.М.Ботвинник  в  статье  "Перед матчем" ("64", №47, 1971)
писал:
     "У нас порой воспевают гениальность Фишера, в то время как
он этого еще не доказал. Фишер замечательно считает варианты...
Он быстро принимает решения,  хорошо  ориентируется  в  сложной
борьбе.  Фишера  отличает высокая техника. у него есть правило:
он -- сознательно или подсознательно -- действует за  доской
всегда  рационально  (курсив  мой  --  Л.Б.). Фишер идет на
рискованное продолжение тогда  и  только  тогда,  когда  хорошо
знает  варианты.  Поиск  нового  в шахматах не является сильной
стороной   Фишера,   может   быть   в   этом   и    сказывается
недостаточность  общей  ("культуры"  --  написал я, и ошибся, у
Ботвинника -- "общей подготовки"!). Но  он  знает  все,  что
опубликовано  (курсив  мой;  вспомним героя, главного героя
романа М.Пруста "В поисках утраченного времени", о котором  его
приятель  замечает: вы -- человек, который все читал, -- Л.Б.),
проверяет за доской и берет на вооружение" (цит.  по  кн.  "744
партии Бобби Фишера", Москва, "Ролег лимитед", 1993, стр.185).
     Там  же,  на  следующей  странице -- еще любопытнее. Очень
трудно оторваться:
     "С  гениями  за  шахматным  столиком  успешно  состязаться
невозможно.  И  если мы хотим успешно бороться с Фишером, мы
должны признать, что он не гений (курсив и разрядка мои, --
Л.Б.), и изучить его сильные и  слабые  стороны  так,  как  это
сделал в 1927 году Алехин перед матчем с Капабланкой.
     Сможет  ли  Фишер  стать чемпионом мира? Еще несколько лет
назад я говорил, что сможет, если станет  побеждать  сильнейших
гроссмейстеров. Сейчас он это делает. Фишер весьма расчетлив. В
свое  время  он  отказался  (?)  от матча со мной, полагая, что
выигрыш принесет ему мало славы (??), а проигрыш поколеблет его
репутацию. Я  хотел  сыграть  матч  с  Фишером,  мне  это  было
интересно,  хотя и допускал, что проиграю. Объективно этот матч
принес бы  Фишеру  больше  пользы,  чем  мне,  и,  может  быть,
настанет  время,  когда  Фишер  будет жалеть, что такой матч не
состоялся".
     Но ведь Фишер тоже хотел играть с Ботвинником -- только на
своих условиях. Вспомним, уже второй раз, его  фразу,  ключевую
для  понимания  его  сегодняшней  позиции:  "Каспаров? Он будет
играть матч со мной -- на  моих  условиях"  (и  дальше  как  бы
слышится  --  "или не будет играть со мною вообще"; но Фишер не
добавил этих слов -- они слишком  уж  само-собой-разумеющиеся).
Профессионал высшего класса, Михаил Ботвинник так до конца и не
разгадал суперпрофессионала Роберта Фишера. Впрочем, мы об этом
уже говорили.
     Не  отстают  от  Ботвинника  и другие наши герои. Каспаров
отделался от проблемы Фишера "пенсионерским" определением.  Ему
хотелось  бы  ну,  вроде  того...  заключительное  первое слово
сказать, закрепить за непослушно возникшим Фишером нечто  вроде
клички,  загнать  его  в  невозвратные  старики,  в  прошлое, в
решительное,  необратимое  и  незыблемое.  Он  --  единственный
законный,  первый, безусловный и безукоризненный чемпион. Фишер
-- явление неправомочного  призрака,  представляющего  "старые"
шахматы, пройденные. Архивные.
     Ах, Фишер вернулся? Ну, значит, он не может вернуться.
     Опасная -- для самого Гарри Кимовича -- позиция. Лучше, на
всякий   случай,  готовиться  к  Фишеру.  Но  ведь  делать  это
означает, в сущности, делать как Фишер. Значит, Роберт  Джеймс,
а  не  Гарри  командует  -- делай, как я! Делать так совершенно
невозможно,  немыслимо.  Творчество,  как  известно,  давно   и
непреложно,  это  --  не  труд,  не  работа,  но  образ  жизни.
Профессиональная  подготовка  (тренировки,  идущие  24  часа  в
сутки,  даже, а может быть в особенности -- и в основном! -- во
сне) это словно бы (!) образ жизни вдвойне,  а  то  и  втройне.
Понять  это,  признать это, осознать, значит как бы решить (или
даже решиться) выполнять.  Но  где  взять  такую  решимость?  И
зачем?   Если   эти,  наличные  и  очередные,  новые,  грядущие
партнеры, включая гениального Карпова (с ним, правда,  пришлось
повозиться),  побеждены и регулярно, уверенно (не без отдельных
микросрывчиков, всегда купированных) побеждаемы. Но при этом --
такая уж это игра -- не происходит подтренировываемости: не  то
напряжение, попросту немножко Каспаров, каждый раз, страшновато
сказать,  разучивается  играть  на  полную  катушку.  Тем более
сейчас, когда Карпов отпал, отгородился, отторгнут, отграничен,
отгорожен (в одних турнирах не играют, поссорились).
     Что явно на руку Фишеру. Уж это пояснять не стоит.
     "-Существует мнение,  что  Фишер  искал  повод  затруднить
проведение  этого  (1975-го  года,  с А.Карповым, -Л.Б.) матча.
Как, по-вашему, мог бы отразиться почти трехлетний  перерыв  на
его  спортивной  форме?"  --  такой  вопрос  был задан Анатолию
Евгеньевичу гроссмейстером А.Матановичем -- уже после увенчания
Карпова лавровым венком. Вопрос, скажем прямо,  вполне  плоский
-- для    тех   лет,   для   того   периода,   и   не   только.
Традиционно-тенденционный. Вопрос обычного шахматиста.
     Но и ответ А.Карпова огорчительно обыденен:
     "-В  практике  Фишера  уже  были  длительные  перерывы  --
например,  между  межзональным  турниром  1967  года в Тунисе и
"матчем столетия" в Белграде. Тогда этот перерыв оказал на  его
творчество  благотворное воздействие. В то время он имел
перед  собой  ясную  цель  (курсив  мой,  --  Л.Б.)   --
завоевание  чемпионского  титула, и потому испытывал творческий
подъем. После  победы  над  Спасским  наступил  ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ
ПЕРЕЛОМ  (?!!).  Исчез  стимул  для кропотливой работы (!), для
самоусовершенствования.  Известно,  что  и  все  (!)  остальные
шахматисты после завоевания чемпионского титула по меньшей мере
полгода   не   выступали   в  соревнованиях  и  довольно  долго
оказывались  не  в  состоянии  одерживать  победы  на   сильных
гроссмейстерских  турнирах. Психологически все это легко
объяснимо, и мало кто способен преодолеть подобный кризис  (!).
Возможно (!), что именно поэтому ФИШЕР НЕ БЫЛ РАСПОЛОЖЕН ИГРАТЬ
СО  МНОЙ МАТЧ" ("744 партии Бобби Фишера", М., "Ролег Лимитед",
1993, стр.274).
     Да, поневоле можно  предположить,  что  суперпрофессионала
может  (мог  бы)  понять, достаточно полно и точно, лишь другой
суперпрофи (какового до сих пор рядом с Фишером -- наряду с ним
-- не появилось, да и то, что есть он один, живой,  уже  почти,
практически, -- чудо).
     Карпов  --  в  плену все той же, уже набившей оскомину, но
вновь и вновь... подновляемой, возникающей в первозданном виде,
вроде  бы,  ну,  самоочевидной,  неотразимой,