лся:  говорили,  дядя  Паша  стучит  по-тихому.  Это
оказалось правдой, но дядя Паша на своих не стучал.
     -  Барраж над  фиордом! Два "Мессера"! Высота 200!  - восклицание  дяди
Паши  оборвало "норвежский" диалог  Иван Яка со штурманом. Поддали моторы  -
Иван Як ушел в облако и снова вынырнул лишь у какого-то узкого фиорда.
     - Эт-то должен быть Порсангер-фиорд,  - прохрипел Скнарев. - Точно! Вот
Лаксэльвен! -  Рядом с  рыбацким  поселком Лаксэльвен,  на  тыловом немецком
аэродроме  Банак  всегда  стояли  наготове  "Мессершмидты"  и  бронированные
"Фокке-Вульфы".
     Как  только  Скнарев опознал  по красным и зеленым  крышам,  облепившим
фиорд, какое под нами селение, он добавил не без тревоги:
     - Иван Як, ноги в руки!..
     Моторы на форсаже  взревели  и  забились, как гончие,  почуявшие  цель.
Штилевая темно-зеленая вода слепила, как зеркало.
     Мы  болтались в воздухе  уже часа три, я  держал валенок, как священный
сосуд, - прямо...
     - Устал? - посочувствовал мне  дядя Паша. Он пригнулся ко мне, обмакнул
палец в  желтоватую воду, скопившуюся на дне кабины, протер свои воспаленные
глаза, которые, видать, давно резало от напряжения.
     У  всех  летчиков Заполярья были такие красные, слезящиеся  глаза,  и у
Ивана  Яка, и у Скнарева, а  темные очки-"консервы"  носил  только начальник
штаба  майор  Фисюк, который никогда не летал. Вначале это раздражало. Потом
привык...
     Далеко слева проплыл сверкающий цветными крышами  деревянный Гаммерфест
-  самый  северный  город  на  земном  шаре,  огороженный с  моря  ожерельем
заградительных  бон. Самолет входил в  неведомое  мне,  за морями-за долами,
Лопское море.
     - Курс норд-вест... градусов, - просипел Скнарев.
     Круто,  я  едва удержал свой  валенок,  развернулись почти  на полюс  и
наконец увидели американский караван, идущий развернутым фронтом.
     Зрелище это незабываемое, торжественное.  Во всю ширину Баренцева моря,
кажется, до ледяной
     кромки,  идет  огромный  конвой.  Белые буруны кипят  на  черной  воде.
Коричневые дымы столбом.
     Над  каждым транспортом  висит на  железном  тросе  аэростат воздушного
заграждения.
     Тральщики, чуть поодаль друг от друга, дымят впереди...
     За  ними  эсминцы,  узкие,  как борзые. Водяными  блохами снуют  катера
противовоздушной обороны.
     Американские транспорты "Либерти" сидят тяжело. Дымят густо, сажей.
     -  Александр Ильич,  прикинь  ордер  конвоя.  Похоже,  весь  английский
королевский флот вышел на  рыбную  ловлю... Паша, отбей Кидалинскому  пеленг
союзников! Все! Пусть гонит свое воинство на Хебугтен, пока не поздно...
     Хебугтен был  стратегическим аэродромом,  вроде  нашей  Ваенги,  только
немецким;  там  ждали  англичан восемьсот пикировщиков "Юнкерс-87",  которые
сожгут, утопят этот караван, если их не прихватить на земле.
     Иногда  Хебугтен  бывал  пуст.  Значит,  английский  караван пробивался
Средиземным морем.
     А  ныне ждут  здесь.  С прошлой  пятницы. Весь  пятый  воздушный  флот,
видать,  вернулся.  Фисюк  показывал Скнареву  мокрые  фотографии.  Хебугтен
напоминал на них длинную ленту липучей бумаги, черной от мух...
     - Координаты каравана приняты! - деловито сообщил дядя Паша.
     - Добро! Закипела Ваенга, - пробасил Иван  Як и, заложив крутой вираж и
нырнув в облако, двинулся домой, как я думал. Разведчик свое дело сделал.
     Не тут-то было...
     - Курс... градусов, - протянул  Скнарев утомленно, похоже, даже зевнул.
- Операция номер, - он произнес шифр, - снимаем плановым АФА-12...
     - Это что такое? - бестактно спросил я.
     -- Кто ж его знает, земеля. Темна вода в облацех.
     Только  после войны узнал, что  нашей  целью  была именно вода.  Только
"тяжелая".  Гитлеровцы,  готовясь  запустить  атомный  котел, хоронили  свою
"тяжелую воду" в норвежских скалах, где, считали, никто искать не будет.
     И вот перевозили куда-то "тяжелую воду". Скорее всего,  часть ее. Летом
англичане  еще  раз  подрывали "тяжелую  воду" на  каком-то озерце.  Год-два
упустили б, возможно, была бы у Гитлера атомная бомба.
     На занесенную снегом  скалу, из  недр  которой вытягивали на  армейских
вездеходах огромную, с прямыми гранями цистерну, мы вышли секунда в секунду.
     Лощина  горела.   Черный  дым  стелился  над   снегом.  Вездеходы  были
перевернуты,  раскиданы,  чадили.  Кто-то  бомбил до  нас. Может, Карельский
фронт. Может, американские "летающие крепости".
     Наше дело телячье  -  привезти снимки. Две  бомбы,  правда,  взяли.  На
всякий случай.
     - Влево 5 градусов, -  просипел Скнарев. - Ложись  на  боевой!  Включаю
АФА-12. Стрелки, не зевай!
     Дядя  Паша  начал лупить из своей оглушавшей меня  пушки  "ШВАК", и  я,
следом, короткими очередями. По вспышкам зениток...
     Эти "водяные" дали  нам прикурить. Разворошил  кто-то гнездовье, а  нам
расхлебывать.
     Застучало  осколками по крыльям,  по  фюзеляжу, машина  вздрогнула, как
раненый  зверь. Потянуло ветерком  из пробитой  обшивки и... острым  запахом
масла.
     - Маслобак?! - встревоженно воскликнул дядя Паша.
     - Порядок, - ответил Иван Як.
     "О-ох, тогда, похоже, масляные  амортизаторы шасси в клочья,- мелькнуло
у меня, - как садиться будем? Без колес..."
     Дядя  Паша  кончил  стрелять  и, оглядев белесые небеса, прокричал  мне
напряженным  тоном, что все только начинается.  Нас засекли трижды, и теперь
ждет  не  дождется   дальнего  разведчика  Луостари   -   фронтовое   стойло
"Мессершмидтов".
     Луостари, действительно, нас ждало; когда мы проходили как можно дальше
от него и ближе к ледяной кромке Баренцева  моря, увидели - идет наперехват,
густо,  как  казачья  лава,  сорок,  пятьдесят  "Мессершмидтов"...   Четверо
"Мессеров" спикировали на нас со стороны солнца невидимыми,  но  не сбили, а
встали  со  всех  четырех  сторон  как  конвой...  Иван  Як налево  пытается
свернуть,  слева   гремит  предупреждающе  красная  трасса.  Вниз  клюнул  -
зелено-красный огненный веер на пути...
     Иван  Як  деловито  передал  по  радио,  что  "Мессеры"   взяли  нас  в
"коробочку";  добавил  совсем  уж  не по  уставу:  "Везут,  как  Пугачева, в
железной клетке!"
     Только позднее узнали (Иван Яку  еще до полета сообщили), что  на север
Норвегии прибыл с инспекцией не то маршал Геринг, не то еще какой-то маршал,
и это к нему  на высокое совещание и слетались со  всей  Лапландии  немецкие
генералы. В том числе, на гидросамолетах...
     Гидросамолет  с  генералами  из  штаба  Главнокомандующего  Лапландской
группировкой  Дитла  был  сбит  советским бомбовозом,  известным  тихоходом,
вопреки всем  правилам.  Это вызвало в немецком штабе  ВВС такую ярость, что
было приказано экипаж доставить живьем.
     И вот нас волокут. У них скоростенка известная -  450. У  нас - 260. По
стрелке  вижу. На  пределе  идем.  Все  дрожит,  точно  на телеге  катим  по
булыжнику. Я поглядел в  левый плексиглас - напряженное худое лицо немецкого
пилота, косится в нашу сторону настороженно. Чуть подал "Мессер" вперед, его
фонарь вспыхнул на солнце.
     А с другой стороны пилот-мальчишка. Этого вижу особенно хорошо. Шлем на
затылке, торчит светлый чубчик. На его круглом лице  восторг. Рот открыт, не
то кричит, не то поет...
     Не один Иван Як изредка затягивает. И они поют...
     Я в этот момент не пел. Это точно. Я плотнее натянул шлем с наушниками,
чтоб не прозевать какой-либо команды.
     Команд никаких не было...
     Тишина.  Не  слыхать  бы никогда  такой тишины... Уже  белые, в  снегу,
норвежские  берега замаячили, а по-прежнему  тишина. Она стала давить мне на
виски.  Эта  тишина,  заполненная  до краев  обложным,  саднящим  душу ревом
"Мессершмидтов".
     - Штаб радирует, - торопливо сообщил  дядя Паша. - Сейчас  расшифрую...
Ух, там суета-маята...
     Пожалуй, можно  было и так  назвать то, что  происходило сейчас в штабе
Военно-воздушных  сил  Северного флота,  расположенном  в  губе  Грязной,  в
непробиваемой   бомбами   гранитной   скале.  Несколько   матросов-радистов,
телефонистов,  шифровальщиков,  вестовых,  писарей,  сменившись,  рассказали
шопотом своим ближайшим друзьям и подругам, что  было в "гранитном штабе", а
те, в свою очередь, своим дружкам. Через неделю об этом знала вся Ваенга.
     Радист  протянул  начальнику  штаба  необычное  сообщение: "Везут,  как
Пугачева, в железной клетке".
     Начальник  штаба  Карпович,  единственный  в  штабе  генерал  в  годах,
ходивший по бетонным  коридорам в  меховой безрукавке, прихрамывая, опираясь
на  трость,  подержался  рукой  за  сердце  и поспешил  к  командующему  ВВС
Северного флота генерал-полковнику Андрееву.
     Командующий  прочел сообщение  самолета-разведчика, выдернул  из  пачки
папиросу "Беломор", начал ее  мять  крупными белыми пальцами.  В эту  минуту
звякнул  красный  телефон  без   диска.   Адмирал   флота   Головко  сообщил
командующему ВВС, что он находится у летчиков на КП генерала Кидалинского.
     Головко интересовался "домашними делами", как он это называл.
     Не  было у адмирала флота  Головко  головной боли, мучительнее вот этой
"домашней".
     В глубине  Арктики,  за две  тысячи  километров от своих  баз, немецкие
подводные  лодки  жгли  радиостанции   зимовщиков  и  топили  суда,  которые
перевозили людей и заводское оборудование из Архангельска в Норильск.
     Как они могли попасть туда, немцы? Радиус действия крейсерских немецких
лодок  известен. По  разведданным ни одна не  была способна достичь Карского
моря. Но они там - были...
     Беспокойство не оставляло адмирала  Головко и  его штабных. Они  знали,
что в 1940 году, вскоре после "миссии" Риббентропа в Москву, прошел Северным
морским путем,  с ведома Сталина и по его специальному  разрешению,  военный
корабль  под немецким  флагом.  Новую  Землю  он обогнул с севера,  исследуя
состояние ледовых полей и, как нетрудно было понять, решая еще какие-то свои
особые  задачи...  Один из старейших  офицеров-североморцев заметил тогда  с
шутливой  интонацией, что  немец  отправился  по сталинскому маршруту -  это
стоило шутнику жизни...
     Больше никто так не шутил.
     После 22 июня 1941  года "сталинский маршрут"  немецкого корабля стал в
советском  военно-морском  архиве документом высшей  секретности. Считалось,
что такого не было, хотя именно по этому преданному забвению маршруту искать
бы и искать базы вражеских подводных лодок на своей земле...
     Штурман-штрафник Скнарев так и доложил:  "прочесывать" надо север Новой
Земли и острова Франца Иосифа, изрезанные бухтами.
     Это и подтвердилось... после  войны, когда  немцы  передали победителям
карты минных полей.
     А  в  войну  вызывал  адмирала  Головко в  Москву Сталин: транспорты  в
Карском море по-прежнему подрывались, тонули, и люди гибли.
     -  ...  Новых  данных  не поступало,  товарищ  адмирал флота,  -  четко
отрапортовал в телефон генерал-полковник авиации Андреев.
     - Вы  по-прежнему  считаете докладную Скнарева обоснованной? -  спросил
Головко после некоторого молчания.
     Генерал-полковник авиации Андреев, прямой, лишенный "штабного политеса"
человек, стал мокрым, хоть отжимай.
     Штрафника Скнарева вели  в  плен.  Именно в эти секунды.  Что сообщат о
военнопленном Скнареве через час? Как отреагирует Москва?
     -  Я не изменил своего отношения,  - не сразу ответил он. - Но, товарищ
адмирал,  существует  мнение,  что  немецкие  базы  на  советской  земле,  -
возможно, лишь игра воображения штрафника, ищущего искупления...
     Трубка не отвечала так  долго, что Андреев подул в нее; затем сообщила,
что в штаб ВВС флота выехал генерал-полковник береговой службы Рябов.
     Иван Рябов был начальником Главного Политуправления Военно-морских  сил
СССР, налетал из Москвы "грозовыми" инспекциями на все действующие флоты.
     Говорили,  что Иван Рябов похлебал до войны тюремной похлебки, - одних,
случается, это смягчает, другие  - звереют. Ивана Рябова  вспоминали на всех
флотах со страхом и называли не иначе, как Иваном Грозным.
     ... - Капитан Шаталов вернулся? - спросил адмирал Головко, в заключении
разговора. (Все, кто был в кабинете командующего ВВС отметили  про себя, что
Шаталов получил еще по звездочке на погоны.)
     -  Нет,  не вернулся,  товарищ  адмирал флота.  Последняя  радиограмма:
"взяли в коробочку". Ведут на Луостари.
     - Отбить Шаталова! Всеми средствами - отбить!
     - Пытаемся, товарищ адмирал флота.  Но... как  вам  известно, все полки
после  шаталовской радиограммы  ушли  на  Хебугтен и Банак.  Впервые  бомбим
аэродромы тонными  бомбами...  Осталась  лишь дежурная  эскадрилья  капитана
Бурматова. Она уже в воздухе.
     - Прорвется Бурматов?
     - Над Луостари  барраж - девяносто два  "Мессершмидта", эшелонированный
по высоте. Мне горько об этом докладывать, но капитану Шаталову может помочь
только чудо...
     Судьба  долгожданного каравана союзников из американских, английских  и
канадских судов, с которого Москва не  спускала глаз, была настолько  важнее
жизни и  смерти  одного  экипажа, что  адмирал флота  Головко  пробасил безо
всяких эмоций: "Добро", и - трык - отключился штаб Кидалинского...
     Командующий  ВВС  Андреев  прикурить  так  и  не  успел.  Он пододвинул
микрофон и тяжело, с усилием заговорил прямым  текстом, без шифровки (к чему
теперь шифровальные коды!):
     - Капитан Шаталов, тебя ведут в плен... Твое решение?
     В ответ прозвучало неслыханное:
     - Поступаю по погодным условиям, товарищ генерал-полковник авиации.
     - То-есть как?!
     Но Шаталов более не отвечал.
     Андреев побагровел и  вызвал к себе начальника штаба, а затем прокурора
ВВС  Северного  флота. Прокурор, крупный,  лысоватый полковник  с  большущим
блокнотом в руках, явился немедля и, усевшись сбоку от стола  и закинув ногу
в  хромовом  сапоге на  другую, тут  же начал  писать. Быстро.  Безо  всякой
диктовки.
     Начальник Особого управления доложил о себе (хотя его и не вызывали) и,
каменно-невозмутимый, встал в дальнем углу, у дверного косяка.
     Начальник штаба  ВВС  Карпович,  зябнувший в своей  меховой безрукавке,
покосился на "особиста" и произнес, ежась, держась за сердце:
     -  Я же говорил, нельзя пускать штрафника в свободный  полет. Тем более
разведывательный... Это... это... риск, граничащий... -  не договорил, с чем
именно граничащий. Бормотнул только: "Бутерброд всегда... маслом вниз."
     Явившийся   вместе  с   "особистом"   начальник   политуправления  ВВС,
маленький, грузный,  шумно, с присвистом  дышавший  полковник Суслов,  обтер
платком свою круглую, как арбуз, голову с детским  пушком на апоплексическом
затылке;  с  отвращением   взглянул   на  многочисленные   орденские  планки
начальника штаба, концы которых торчали из-под меховой безрукавки.
     - Всего забрызгал  слюной! - Он еще раз обтер платком лицо и голову.  -
Лично ты, начальник штаба, дал санкцию, лично ты поверил штрафнику, а теперь
брызгаешься.
     Карпович, видать,  осознал -  чему  быть, тому  не миновать. Вызвал  по
внутренней связи начальников отделов и скомандовал им:
     -  Поменять  все  коды,  все  волны  связи  с наземной  разведкой.  Все
расписание боевых вылетов... Все! - И обреченно опустился на стул, бормотнув
свое: - Бутерброд... маслом вниз...
     Прокурор строчил,  не переставая; особиста словно приморозило  к косяку
бронированной двери.
     Генерал Карпович  обхватил  пепельно-седую голову  руками. В голосе его
звучало неподдельное страдание:
     - Как же так, Иван Як...
     -    Штрафник   завел,    -    каменно-спокойно   объяснил    начальник
политуправления, глядя на  свои загнутые  вверх носки флотских ботинок. - Он
завел, штрафник. А  медведюха этот, Шаталов, не опохмелился с  утра,  голова
как чугуном налита. Вот и влипли...
     Длинное  породистое лицо командующего стало огненно-багровым, точно  он
сидел не в своем "гранитном штабе", а в кабине горящей машины.
     Радист снова доложил, что Шаталов не отвечает.
     - Кто у него стрелком-радистом? - Полковник Суслов проскрипел ботинками
туда-сюда... -  Сверхсрочник Павел Гром? А,  веселый хохол!  Этот  -  верный
патриот. В руках у него пушка "ШВАК"... Разрешите, товарищ командующий?
     Командующий молчал. Поглядел в сторону приоткрытой двери, прислушиваясь
к чему-то. ...Наконец, кивнул.
     Начальник политуправления приблизил  свои губы к микрофону командующего
и начал кричать:
     -  Стрелок-радист Павел Гром!  В  твоих  руках  мощное оружие,  гвардии
старшина!  От  имени Родины приказываю не допустить пленения экипажа. Вплоть
до крайних мер. Понял, гвардии старшина?! Огонь по измене!
     Радист,  сидевший  сбоку,  переключил  тумблер,  и  принялся  повторять
тусклым голосом:
     - Прием!.. Прием!.. Прием!..
     - Та-ак, не  хочет нас  слышать  бывший гвардии старшина.  -  Начальник
политуправления  Суслов стукнул  одним  своим  кулачком  о другой.  - Кто  у
Шаталова нижний стрелок?
     - Убили  нижнего  стрелка, - пояснил штабист, стоявший  "на подхвате" у
полураспахнутой двери кабинета. - Посадили какого-то "технаря".
     Командующий ВВС, выбросив третью спичку, наконец, заметил,  что чиркает
по коробке не серной  головкой, а противоположным концом. Но никто  не видел
оплошности  командующего.   Генерал-полковник   авиации   Андреев,  наконец,
прикурил, обронив с яростью, относившейся явно не к тому, о чем говорил.
     - Уничтожать  техсостав,  кто  дал  право?! Половина матчасти  разбита,
устарела, выработан моторесурс. Вы что, не знаете, сколько машин остается на
земле  из-за  технической неисправности?!..  Нехватает  воздушных  стрелков?
Начальник штаба, немедля послать заявку на стрелков!
     - Есть, послать немедля!
     Начальник политуправления вытер платком  свой детский пушок и крикнул в
дверь,  чтоб  связались  со штабом  пятой  торпедной дивизии:  кто  пошел  с
Шаталовым нижним стрелком?
     Ответа  не было  долго.  Наконец оперативный  дежурный из пятой дивизии
сообщил, что нижним стрелком вылетел сержант Свирский.
     При  слове  "сержант"  командующий спокойным  жестом стряхнул  пепел  в
стеклянную пепельницу, и все поняли, что из-за солдата и разговора не будет.
Не то, что копья ломать...
     Через   секунду   оперативный   почему-то   позвонил   снова,   сообщил
пространнее, похоже, читал документ:
     - ...Сержант срочной службы Свирский Г. Ц., младший авиаспециалист. - И
после короткой паузы, - По национальности еврей.
     Подробности эти не вызвали на лицах штабных никаких эмоций. Командующий
ВВС затянулся сигаретой, медленно, клубами, выпустил сизый дымок.
     Только прокурор вдруг дернулся, словно его током ударило:
     -  Ну  точно! - воскликнул он.  - Этого-то я навидался. Измена Родине с
заранее обдуманными намерениями...
     Все  круто, стулья заскрипели, повернулись в его  сторону.  Командующий
даже  курить  перестал,  и  прокурор  ВВС  флота  вынужден  был  продолжать,
размахивая блокнотом, заложенным на нужной странице пальцем.
     - Я это знаю  по  многолетнему опыту. Когда уголовники бегут из лагеря,
они  прихватывают  с собой  какого-нибудь,  поточнее  сказать,  деревенского
"вахлака".  Прирезать по дороге.  И подкормиться.  Это  называется  побег  с
"барашком".
     Теперь на прокурора  искоса  глядели  даже радисты,  которые никогда не
отвлекались от своих аппаратов.
     - ...А этот зека, штрафник, взял  еврея. Немец на еврее душу отведет, а
остальных не тронет.  Логика  проверенная.  Чтоб  поточнее сказать,  заранее
обдуманная измена.
     Командующий ВВС Андреев стукнул кулаком  по  столу  и вскричал, хотя не
кричал никогда:
     - Товарищ полковник юридической службы! Вы... вы - пишите свое!
     Прокурор присел  оторопело и не только  говорить,  но  вскоре и  писать
перестал.
     У  старика-начальника штаба начали  трястись руки, которые он держал на
трости:
     - Они сожгли у Варангер