икого нет.
     Блиндаж был оставлен, как всегда, в идеальном порядке. Все бутылки были
пустые, ничего  съестного  не  оставлено.  Я вышел наружу и присоединился  к
ребятам.  Мы  осмотрели еще несколько блиндажей, ничего интересного не нашли
и, не торопясь, двинулись к своим, тем более, что уже светало.
     Не успели мы  вздремнуть, как  нас разбудил  шум.  Батальон готовился к
атаке. Атака была необычной: в рядах атакующих находился весь штаб батальона
во главе с комбатом. Я подошел к комбату и сказал, что немецкие окопы пусты.
     - Откуда ты знаешь? - спросил он недоверчиво.
     - Ночью мы там были.
     Я увидел сомнение в его  глазах. Надо все-таки сказать, что пули вокруг
нас  свистели.  Вообще эти пули, пули  на излете, летят на передовой всегда,
неизвестно почему и откуда.  Кажется, немцев нет, а пули  почему-то свистят.
Впечатление такое,  что  они  рождаются из  воздуха.  Бывалые  фронтовики не
обращают на них внимания  (нельзя же все  время, да и  не  к  чему,  ползать
по-пластунски).  Впервые попавшие на передовую реагируют на эти пули,  и  по
этому их можно опознать.
     Атака тем  временем развивалась  по всем  правилам. Атакующие бросались
вперед, потом залегали и снова бросались  вперед, связной тянул  связь вслед
за комбатом. Мы шли рядом в полный рост и чувствовали себя крайне  неудобно:
взрослые, солидные, уважаемые командиры залегали на землю, а мы стояли рядом
и стыдливо отворачивались. Комбат в  телефонную трубку  докладывал комбригу,
что атака при участии всего штаба  развивается нормально,  что они  готовы к
последнему броску.
     За личное участие в атаке офицеры штаба были награждены орденами.


АТАКА РАДИ "ГАЛОЧКИ"

     Уже две  недели  наша  гвардейская бригада  ведет наступление  вместе с
бригадой  морских  пехотинцев.  Поочередно, то  они, то  мы выходим  вперед,
взламываем немецкую оборону и  отходим на пополнение.  На этот  раз  морские
пехотинцы атаковали особенно отчаянно. Они всегда ходили в атаку не так, как
мы. Если мы ходили молча, то от их "ура-а-а!" мурашки пробегали по коже даже
у нас, хотя мы находились  сзади. Казалось, их  невозможно остановить,  даже
ранеными они будут ползти вперед,  чтобы  зубами вцепиться во врага. (Сейчас
экстрасенсы сказали бы, что перед моряками катилась мощная волна энергетики,
подавлявшая и сметавшая противника.)
     В это утро так и  произошло. Сначала немцы  оставили свои окопы,  потом
несколько бараков МТС, стоявших перед станицей,  а  затем  и  саму  станицу.
Бегство   произошло  в  такой  панике,  что  в  станице  остался   грузовик,
нагруженный бутылками  со  шнапсом. Скептики  потом говорили,  что это  было
сделано специально. Но как бы то ни было,  через час моряки поголовно лежали
без чувств.
     Когда через некоторое время немцы пошли в  контратаку, отражать ее было
некому, и немцы вновь заняли  станицу. Моряков, валявшихся на видных местах,
застрелили,  а  лежавших  в  огородах  и  других  укромных  местах  пока  не
обнаружили.
     Наша бригада в это время начала занимать оставленные немецкие  окопы, а
взвод разведки обосновался впереди,  в бараке МТС. Из  станицы прибежал один
из уцелевших  морских пехотинцев и рассказал о произошедшем. Командир взвода
повел его в штаб. Через час комвзвода вернулся, позвал меня и говорит:
     - Леонид, бери взвод и веди в атаку.
     Ко  мне   он   обратился   неспроста.  Я   был  сознательным,   наивным
восемнадцатилетним  комсомольцем,  стремящимся  вдобавок   доказать  себе  и
другим, какой я смелый. Сомнений, что надо  атаковать и выручать моряков  не
было. Я начал  готовиться к атаке,  но тут увидел,  что взвода  нет.  Ребята
"замаскировались".
     - Ваня, где взвод? С кем идти?
     Он огляделся и убедился, что взвода действительно нет.
     - Возьми партизан, - сказал он.
     Группу  партизан  влили   в   наш  взвод  несколько  дней  назад  после
освобождения Минеральных Вод.
     - Ваня, как же мы будем атаковать всемером?
     -  Что делать. Надо. Приказ. А батальон  только разворачивается. Давай,
иди, не бойся.
     - За мной!  -  скомандовал я партизанам  и  выскочил  из  ворот барака.
Партизаны двинулись за мной. Мы пробежали метров сто, пока по нам не открыли
стрельбу, и  залегли.  Второй рывок  пришлось делать  под  огнем, и мы легли
метров через  тридцать.  К следующему  броску  я начал  готовиться серьезно.
Наметил метрах в двадцати  место, до которого я  должен добежать, присмотрел
рядом  углубление, куда  потом  переползу.  Все  так  и  произошло.  Лежу  в
углублении, бывшей  луже, и  чувствую, что-то неладно.  Не отрывая головы от
земли,  оглядываюсь и вижу,  что я  один.  Партизаны, непривычные к открытым
действиям, струсили и исчезли.
     Итак, я  лежу  один  посреди  площади.  Из крайних  домов,  до  которых
оставалось метров  двести,  по мне  стреляют.  Я изо  всех сил прижимаюсь  к
земле, сдвигаю на бок запасной диск и еще плотнее вдавливаюсь в бывшую лужу.
Лихорадочно работает мозг:
     -  Что  делать?  Подняться  и  бежать назад  бессмысленно,  подстрелят.
Открыть стрельбу по немцам. Они близко и хорошо видны.
     Включился инстинкт самосохранения:
     - Конечно, ты убьешь нескольких немцев, но живым отсюда уже не уйдешь.
     В конце  концов решил изображать убитого. Через какое-то время стрелять
перестали.  Скосил  глаза на немцев и увидел,  что  они  сбегаются к крайним
домам. Понял,  что  готовится  атака,  и первой  ее  жертвой  буду  я.  Надо
уматывать. Еще раз огляделся. Слева и чуть сзади,  в метрах  тридцати-сорока
курятник.  Я  метнулся  туда  и  залег  за  ним.  Опять  началась  стрельба.
Глинобитные стены прошивались  насквозь,  но  это  уже был  неприцельный, не
столь  опасный огонь.  Когда  он стих, я выждал еще с полчаса и, петляя, как
заяц, помчался к бараку. Немцы были заняты  подготовкой  к  атаке и почти не
стреляли.  В бараке я отыскал  комвзвода и доложил о неудавшейся контратаке.
Вместо ожидаемых упреков, я услышал похвалу.
     Потом знакомый  штабной  телефонист  передал  мне,  что  комбат доложил
наверх,  что  приказ о проведении контратаки выполнен,  но она была  отбита.
После этого я понял, что на фронте бывают атаки для "галочки".


АТАКА ИЗ ПОСЛЕДНИХ СИЛ

     Весь  день наш батальон  пытается  пробить немецкую  оборону. Почему-то
ничего не  получается. Обычно, когда мы очень нажимаем, они отступают; когда
они очень нажимают, мы отступаем. А тут они почему-то держатся и не отходят.
Впрочем,  атаки  наши  довольно  слабенькие.  Артподготовка  не  проводится,
танковой поддержки  нет. Да и  пополнение,  которое нам придали, не такое уж
упорное. Пройдут полпути до немецких окопов, а дальше их не поднимешь.
     К вечеру  оказалось, что в  ротах почти  не осталось живых.  Уже  после
ужина,  когда  мы  сидели  за  своими  котелками,  пришел связист  из  штаба
батальона и сказал, что был серьезный разговор  со штабом бригады. Опять был
получен  приказ  взять немецкие окопы во что бы то ни стало. Комбат чуть  не
плакал,  говорил, что атаковать  некем,  что приказ выполнить невозможно. Но
приказ  повторили,  и завтра  с утра  надо  будет снова идти  в атаку. Будут
собирать все остатки, кого только можно.
     Действительно, через какое-то  время пришел  командир  взвода и сказал,
чтобы  мы перебазировались в окопы  первой  роты.  Вместе с нами пошел взвод
автоматчиков, человек 10, наскребли несколько человек связных от командиров,
которых обычно тоже в атаку не посылают. И мы, человек 30, в темноте пошли в
расположение рот.
     Опять идти в  атаку.  Когда я попал  в  пехоту и в первый раз  сходил в
атаку,  я понял - это мясорубка,  самое худшее, что может быть на фронте: от
тебя  ничего  не зависит, ты обязан подниматься  под пулеметный огонь и идти
вперед. Служба  в авиации, танковых частях, артилерии  и т.п. - санаторий по
сравнению  с  пехотой,  воюющей на  передовой.  Шансов  остаться в  живых  у
пехотинцев  в  десятки  раз  меньше. Поэтому,  попав  на какую-то  очередную
переформировку, я решил, что пойду куда угодно,  только не в пехотную  роту.
Когда  нас выстроили на площади и начали отбирать кого  куда, вдруг появился
какой-то лейтенант, прошел перед  строем, посмотрел на нас, отошел и сказал:
"Смелые, два шага вперед!" Считаться смелым мне очень хотелось.  Что-то меня
подтолкнуло, и я сделал два  шага  вперед. Еще какой-то парень  сделал то же
самое.  Лейтенант критически нас осмотрел и  сказал: "Пошли!" Так я попал во
взвод разведки.
     Пришли  в окопы  передовой, кое-как  подремали  и как  только  рассвело
начали  готовиться. Поле впереди - совершенно ровное. Единственное укрытие -
множество трупов наших солдат, накопившихся за дни атаки. Вылезаем из окопов
и  безмолвно идем  вперед. В  отличие от морских  пехотинцев,  о  которых  я
говорил,  мы атакуем без криков  "ура!". Мы, 7-я  гвардейская  авиадесантная
бригада,  атакуем  молча, настойчиво  продвигаясь вперед.  Кстати,  клич "за
Родину" или "за Сталина" я слышал только в кино.
     Метров  через  30 по  нам  начинают стрелять, потом все  интенсивнее  и
интенсивнее. Залегаем.  Бросок за броском, от трупа  к трупу приближаемся  к
немцам. Начался  минометный обстрел. Впереди  встает непреодолимая стена  из
земли,  осколков  и  пуль.  Я вжимаюсь  в  землю и  жду,  когда  прекратится
минометный обстрел. Наконец,  он  стих.  Надо  делать очередной бросок. Хотя
пули  свистят  вовсю,  готовлюсь,  набираюсь  решимости,  потом  сжимаюсь  в
пружину, выскакиваю и несусь вперед.
     Линия  немецких  окопов  уже  близко.   И  вдруг  чувствуется:   что-то
произошло. Непонятно что, но потом догадываюсь: из немецких окопов перестали
стрелять. Неужели  немцы  убежали?  Не верится.  Чудо.  Это  бегство  всегда
воспринимается как  тайна.  Не  понятно, почему  они  убегают.  Они сидят  в
укрытиях, в безопасности. Мы идем  на них почти в полный рост и представляем
собой хорошую мишень. Они могут спокойно нас расстрелять. Зачем убегать?
     Я понял это, когда сам оказался в роли атакуемого. Ты сидишь в  окопе и
стреляешь  в  бегущего  на  тебя  немца.  Ты, вроде,  верно  прицелился,  ты
стреляешь в него  раз, другой. А он,  как заколдованный, снова встает и идет
на тебя. Появляется мысль,  что, может  быть, в твоем автомате  сбита мушка,
искривлен  ствол.  И когда он приближается, ты уже  уверен, что он неуязвим,
что его нельзя убить.


СИЛА СЛОВА

     После многих дней  наступления наконец-то наступило утро, когда не надо
было ни идти  в атаку,  ни совершать марш-бросок. Мы остановились  во взятой
накануне  станице  и  ждали  пополнения.  В  это утро мы,  несколько бойцов,
оставшиеся от взвода разведки, продолжали спать, хотя время шло к полудню. В
избу  вошел  командир взвода,  разбудил  нас и сказал, что на взвод выделили
орден "Красной звезды" и медаль.
     - Леонид, придется дать его тебе,"  - обратился комвзвода ко мне. Вынув
из  планшета  наградной  лист,  он начал  его заполнять,  описывая  один  из
эпизодов последних дней.  Потом  начал заполнять  наградной  лист на другого
бойца,  а  я   вышел  во   двор.  Из-за   сарая  высунулась  голова  Николая
Махачкалинского,  тоже  бойца нашего взвода,  исчезнувшего с началом горячих
дней. Позвав меня за сарай и оглядываясь, он спросил:
     - Меня хватились? Обо мне разговор был?
     - Нет. Все в порядке. А где противотанковое ружье? - спросил я.
     В ответ на мой вопрос Коля, выругавшись, махнул рукой.
     С  противотанковым ружьем  связана целая история. Когда-то еще до моего
прихода в эту часть, как  рассказывали  старожилы, во  время атаки  немецкие
танки прорвались к штабу батальона. Наш комбат, лейтенант Каноненко,  лег за
противотанковое  ружье  и, лично  подбив,  как говорят,  один или два танка,
отразил  атаку.  Его представили  к званию Героя Советского  Союза, а нашему
взводу  разведки  дали  на  "баланс" противотанковое ружье.  Давали  его "на
новенького"  и вручили Николаю. После нескольких походов он возненавидел его
лютой ненавистью.
     Николай попал в наш взвод не по своей воле. Предыдущий командир взвода,
как  я  уже писал,  отбирал бойцов в разведку  так: он выходил  перед строем
солдат,  приведенных на пополнение и объявлял: "Смелые,  два  шага вперед!".
Таким  образом попал в разведку я. Новый комвзвода, Ваня, ходил перед строем
и отбирал тех, кто  ему нравился. Коля, довольно рослый  парень,  был  из их
числа. Он отличался от нас тем, что мог красочно расписать то, чего не было,
и был большой мастер по "маскировке" - исчезновению в опасные моменты.
     Когда  комвзвода  увидел  Николая,  он  набросился  на  него:  "Где  ты
пропадал?". И тут Николай оказался на "высоте" и выдал чудесную байку.
     - Утром, когда  началась немецкая атака,  я  был  в окопах чужой части.
Немцы подошли близко. Я бросил одну за другой две гранаты. Остальные солдаты
были совсем свеженькими,  не умели с ними обращатья и боялись  бросать.  Они
подносили гранаты ко мне, и я, швыряя их одну за другой, отбил атаку.
     - А где противотанковое ружье?
     - Знаешь, Ваня, во время следующей атаки  немцы нас почти окружили, и я
увидел, что с ружьем выйти не удастся. Я вытащил из ружья затвор, бросил его
в овраг и кое-как спасся. А командир их роты приказал быть все  эти дни  при
нем.
     Весь этот рассказ, пересыпанный яркими подробностями, которые  я уже не
помню, Ваня слушал с большим интересом. По окончании он восхищенно посмотрел
на Николая и, повернувшись ко мне, сказал:
     - Слушай, а ведь орден надо дать Николаю?
     Я неуверенно кивнул головой. Мы вошли  в  дом, Ваня сел за стол, достал
планшет, разорвал наградной лист на меня и стал заполнять новый на Николая.


СОЛДАТСКАЯ РУЛЕТКА

     Игра  со  смертью, в  которой  человек добровольно  рискует  жизнью без
всякой  необходимости,  характерна для  юношества.  В рассказе американского
писателя  "Русская  рулетка" два  подростка  выясняют  отношения, приставляя
поочередно  к  виску револьвер, и, крутанув барабан,  в котором заложен один
патрон, нажимают на спусковой крючок. Судя по названию, подобные игры - одно
из проявлений  загадочной русской души. Во всяком  случае трудно представить
себе, например, немецкого юношу с его повышенным инстинктом самосохранения и
отсутствием комплекса неполноценности,  поскольку он вырос в атмосфере любви
и уважения, участвующим в такой игре.
     На  фронте  подобную  игру я наблюдал всего  раз: возможностей доказать
свою смелость здесь было предостаточно, а смерть  и без того подстерегала на
каждом шагу.
     В этот день мы, несколько ребят из  взвода разведки, оказались в окопах
первой роты. Ночью я  привел сюда полевую кухню. Кстати, сопровождать повара
было  необходимо,  так как  предыдущей ночью  он, то ли  заблудившись, то ли
испугавшись, скормил еду неизвестно кому, и роты целые сутки были голодными.
     В  штаб возвращаться не хотелось. Я нашел отдельный окопчик и завалился
спать. Проснувшись, я увидел, что погода была чудесной, стояло бабье лето. Я
заметил в  соседнем окопе другого разведчика, Колю Карлова и перебежал туда.
День  был  спокойный,  перестрелка  была  редкая,  и  мы болтали,  вспоминая
довоенную жизнь.
     Окоп был мелким, и колина  голова периодически мелькала над бруствером.
Вдруг ушанка  слетела у него с головы. Мы не поняли в чем  дело, но когда он
поднял ее, мы увидели, что на том месте, где обычно прикалывают звезду, была
маленькая дырочка, а на обратной стороне - большая дыра,  из которой торчали
клочья ваты. Самое странное, что на  черепе у  Коли  не было  даже царапины.
Какой-то  дотошный снайпер даже  в такой  прекрасный день, вместо того чтобы
наслаждаться  природой,  исполнял  свой долг. Мы  посмеялись  и порадовались
колиному  везению.  (Вечером,  когда  Коля осознал,  что был  на волосок  от
смерти, он напился и всем демонстрировал свою шапку.)
     Продолжая смеяться,  я оглянулся  вокруг.  В соседних окопах находились
молодые  солдаты-сибиряки, которыми  пополнили наш батальон  несколько  дней
назад. И тут мы увидели то, что  заставило  нас перестать  смеяться. Один из
них  вылез из окопа,  встал  в полный  рост, прицелился в сторону  немцев  и
выстрелил. Чтобы  Вы могли представить необычность происшедшего, вообразите,
что Вы увидели на  улице человека, ползущего  на четвереньках. На передовой,
где все  время свистят  пули  и  осколки, нормой является  сидение в  окопе,
ползанье по-пластунски, быстрые перебежки, согнувшись в три погибели. Встать
в полный рост  над  окопом  - это безумие. Я подумал,  что  он выискал особо
важную цель и выглянул из окопа. В  полукилометре  от нас виднелись немецкие
окопы, но там ничего необычного не было.
     После выстрела  сибиряк спрыгнул  в  окоп.  Мы  с  Николаем  недоуменно
переглянулись  и  продолжали  беседовать.  Но  тут из окопа  выскочил второй
сибиряк,  не  целясь,  выстрелил,  передернул затвор,  выстрелил  еще  раз и
спрыгнул в  окоп.  Тут до нас  дошло: ребятам стало скучно сидеть в окопе, и
они играют в своего рода рулетку: кто дольше простоит под пулями. Такую игру
со смертью мне видеть еще не приходилось.
     Надо сказать,  что  смелость у  ребят-новобранцев  обычно  проходит три
стадии: вначале они безрассудно храбры, не понимая  и не чувствуя опасности.
В  своем юношеском эгоцентризме каждый  из  них не понимает, как  это  может
убить  именно  его,  такого неповторимого. После  участия в атаке, когда они
видят  падающих мертвыми своих  товарищей, когда пули и осколки прошивают их
шинели,  наступает вторая стадия - панического страха.  Немецкий  танк может
быть еще за два километра, а боец,  находящийся в  таком состоянии, в панике
выскакивает из окопа  и  несется  прочь. И только потом некоторые вступают в
стадию холодной трезвости, умения различать подлинную  и  мнимую  опасность,
приобретают способность подавлять в себе  страх и, наконец, совершать смелые
поступки, когда этого нельзя избежать, не уронив себя в глазах ребят.
     Тут из окопа  опять  выскочил первый сибиряк, не  целясь, быстро щелкая
затвором,  сделал  три выстрела  и  спрыгнул в окоп. Одновременно с  третьим
выстрелом несколько пуль просвистели рядом. Немцы включились в игру.
     Ребятам, конечно, везло. Голубое небо и яркое солнце расслабляли. И мы,
и немцы наслаждались хорошей погодой, и стрельба была редкой.
     Второй сибиряк  начал  дозаряжать  винтовку,  намереваясь выскочить  из
окопа. Мы с Николаем начали давать советы, "болея" за игроков.
     - Подожди, не  торопись, выжди  какое-то время, -  вспомнив о снайпере,
который сшиб  с  него шапку, крикнул Николай,  -  пусть немец  расслабится и
опустит винтовку.
     Наконец  сибиряк  выскочил  из  окопа.  С   молниеносной  быстротой  он
передергивал  затвор  и, не  целясь, нажимал на спусковой  крючок. Четвертый
выстрел он делал, уже спрыгивая в окоп.
     Даже нам в соседнем окопе было видно, как побелело его лицо. Мы решили,
что  игра на  этом кончится. Но  тот, первый, сосредоточенно начал  загонять
патроны в магазин.
     - Убьют, - сказал Николай.
     - Необязательно, -  из  чувства противоречия возразил я,  -  Ну,  может
быть, после четвертого выстрела.
     - Спорим, что раньше, - сказал Николай.
     - Идет.
     - Выскочи из другого места, - крикнул я сибиряку.
     Он  посмотрел на меня отрешенным  взглядом,  но все  же  передвинулся в
другой   конец   окопа.  Чувствовалось,  как   борются  в   нем  гордость  и
осторожность. Лицо поочередно выражало то решимость, то растерянность.
     Пятый  выстрел он сделал,  уже  падая в  окоп. Мы с Колей перебежали  к
нему. На  шапке, чуть ниже того места, где прикрепляют  звездочку, виднелась
дырка.
     На следующий день  Коля Карлов  как  член партбюро  батальона  отправил
похоронную со словами: пал смертью храбрых.


ЧТО ПИЛИ НА ФРОНТЕ

     Стремление выпить  присутствовало  на фронте  всегда и всюду. Пили все,
что  удавалось достать. Пока наше училище  стояло в Грузии, п