л себе, как, придя на
фронт, отличусь в штыковом бою. Попав на фронт, я бережно относился к своему
трехгранному  другу, хотя остальные  солдаты  выбросили  их после  первых же
походов. Мой штык  создавал  для них неудобства.  Особенно  ночью, когда  мы
вповалку и в тесноте спали на  полу.  Но, несмотря на их "просьбы", я его не
выбрасывал и ждал  рукопашной.  Проснувшись  однажды  утром  позже других, я
увидел,  что  штыка  нет.   Ребята  ухмылялись.   Если  в   кино  о  Великой
Отечественной вам покажут рукопашную схватку, не верьте, это ложь.
     Утром начштаба еще  шутил: "Война выигрывается ногами," а  мы смеялись.
Сейчас  не до шуток. С неба сыплется то ли дождь, то ли снег, и  дует ветер.
Под ногами  то  раскисшая глина,  то  песок. Растительности  почти  никакой.
Только засохший бурьян. Населенных пунктов тоже нет.
     Дали сухой паек: по селедке  и куску кукурузного  хлеба.  После привала
подняться почти невозможно. Темнеет. А мы все идем и идем.
     Наконец голоса: "Пришли". Падаем  на землю. Через какое-то время мокрый
снег  и ветер  заставляют подняться.  Оглядываюсь вокруг.  Никаких строений.
Голая степь. Солдаты лежат  на  земле. Становится  нестерпимо  холодно. Бьет
дрожь.  Ветер  и  дождь  со  снегом  не  прекращаются.  Видны  следы старой,
обсыпавшейся оборонительной линии.  По  укоренившейся  разведческой привычке
обхожу  окрестности.  В  поисках какого-либо  укрытия отхожу  все  дальше  и
дальше. Ура! Натыкаюсь на отдельный небольшой окопчик около метра  глубиной.
Из последних сил ломаю бурьян, укладываю его  на дно. Нахожу какие-то стебли
и делаю  из  них  крышу,  закладываю ее  листьями  бурьяна, присыпаю  сверху
землей. Дворец  готов.  Забираюсь  внутрь,  снег  не проходит, очень  уютно.
Снимаю шинель, накрываюсь ею и постепенно согреваюсь. Усталость уходит.
     В преддремотном  состоянии  всплывают  старые  воспоминания  о  прошлой
жизни, недовольстве ею. Но сейчас же их вытесняет благостное чувство тепла и
уюта.  И  тут даю  себе  Вторую Великую  клятву:  Если даже в  самых тяжелых
обстоятельствах у меня будет возможность вырыть окопчик и жить в нем, я буду
считать себя счастливым и ни за что не стану роптать на судьбу.


НОВЫЙ ГОД

     31 декабря 1942 г. наша  7-я Гвардейская бригада шла пустынной Сальской
степью. Опять бесконечная  ходьба. Вдобавок есть хочется больше, чем всегда.
Рацион урезан. Грузовики с нашими продуктами и  новогодними подарками попали
пару  дней назад  к  немцам.  А  нам  так  хотелось  получить  эти  подарки!
Заблудившихся  шоферов  можно понять.  В Сальской  степи,  где  нет  никаких
ориентиров, заблудиться немудрено.
     Нескончаемая  дорога  вьется между песчаными холмами. Все однообразно и
монотонно.  И вдруг в небе, пересекая наш путь, появились две большие птицы,
похожие на кур. Чувствуется, что  они упитанны.  Раздался  выстрел,  другой,
третий.  Птицы продолжают лететь. Раздалось  несколько  автоматных очередей.
Затем началась сплошная стрельба. Почти все подняли свои автоматы, винтовки,
карабины и начали палить по птицам. А они продолжали лететь, как ни в чем не
бывало. Вся степь огласилась  таким гулом,  что казалось идет серьезный бой.
Несколько командиров метались между стреляющими и что-то  кричали. Но ничего
не было слышно. Всеми овладел азарт, две тысячи стволов продолжали стрелять.
Казалось чудом, что птицы еще машут крыльями и летят. Но вот одна  как будто
ударилась  о невидимую  стену. Одно  крыло  перестало  махать. Она  не может
понять, что случилось, машет крылом и пытается как-то установить равновесие.
Но вот, видимо, еще одна  пуля настигла ее, она перестала  махать крыльями и
начала падать.  Вторая птица почти тут же  замерла  в  полете и  устремилась
вниз.
     Несколько  десятков  солдат  кинулись  за  ближайший холм  к  месту  их
падения. Что там происходило не знаю. Но обошлось все же без жертв.
     Движемся дальше, обсуждая  случившееся.  Спускаются сумерки. Делаем еще
переход и  останавливаемся  на ночлег. Вокруг все  та же  степь с песчаными,
поросшими  бурьяном  холмами.  Мы,  человек  десять   из   взвода  разведки,
расположились  в лощине, сели на землю, молчим, отдыхаем. Пытаемся из  сырых
веток кустарника разжечь костер. Ничего не получается. Сказали, что ужина не
будет.  Пронизывающий ветер донимает все больше. Сидение в холоде, да еще во
влажной одежде,  становится неуютным. Вспоминаю, что  это  новогодняя  ночь,
наша невеселая  новогодняя  ночь.  Спать  еще  не  хочется.  Мы, разведчики,
привыкли,  что основная наша  деятельность  проходит  по  ночам:  то  боевое
охранение,  то  попытки взять "языка",  то доставка  боеприпасов в роты,  то
ведешь кого-то ночью на передовую, то сопровождаешь туда повара с кухней, то
что-то еще.
     Когда  усталость  немного прошла,  вскидываю автомат и  иду  в  темноту
прогуляться  по  окрестностям.  Замечаю  в  соседней  ложбине  что-то  вроде
привязи, около которой стреножены лошади. Иду туда. Лошади одни, никого нет.
На мордах  у  них болтаются торбы то ли с  овсом,  то  ли  с чем-то еще. Они
периодически их встряхивают и жуют  содержимое. Подхожу ближе. Щупаю торбу у
одной из  них и  определяю,  что  там  кукурузные початки.  Засовываю руку в
торбу, предварительно дав лошади шлепок, чтобы не вздумала кусаться и достаю
кукурузный початок.  Он  в зеленой лошадиной слюне и  до половины  изгрызен.
Вытираю початок  о полу шинели и пытаюсь жевать. Зерна высохшие, твердые как
камень. Таким же  образом достаю еще початок, кладу его в карман и, жуя, иду
дальше.
     Уже совсем темно.  Недалеко светится какой-то  огонь. Я иду к нему. Это
костер.  Вокруг  сидят  несколько командиров  из  штаба  нашего батальона. У
костра лежит часть железнодорожной шпалы. Штаб возит их с собой на подводе и
при ночевках в степи использует для  костра. Стою какое-то  время в темноте,
потом  берусь за костыль, торчащий из шпалы, и начинаю понемногу оттаскивать
ее от костра. Движение - пауза, движение - пауза, и вскоре я уже  нормальным
шагом тащу шпалу к нашему бивуаку.
     Ребята  по-прежнему  лежат,  сжавшись,  на  земле. Достаю  штык-кинжал,
откалываю от шпалы щепки. Когда их становится достаточно, бужу  помкомвзвода
Клочкова, у которого хорошее кресало, и разжигаю костерок. Вдвоем расщепляем
шпалу, подбавляем щепок в  огонь,  и  вскоре  он  уже  горит  ярким, горячим
пламенем.  Пододвигаемся  к  нему  как можно ближе, потому  что в спину дует
пронизывающий ветер. Становится тепло. Дожевываю кукурузные зерна, кажущиеся
уже вкусными,  и  укладываюсь. Засыпая, опять вспоминаю, что  это новогодняя
ночь, и решаю, что она не так уж плоха.
     Просыпаюсь от ощущения,  что у  меня  горит нога. Действительно, я лежу
почти в костре, шинель тлеет и ее правой полы уже нет. Несколько дней нового
года хожу в шинели с одной полой.


ЗА "ЯЗЫКОМ"

     Уже несколько часов февральской ночью 1943 года мы ходим по нейтральной
полосе с заданием добыть "языка".  Действуем прямолинейно.  Идем  в  сторону
немецкой передовой в  надежде ворваться в окопы и захватить в плен немца. Но
вот уже  два раза нарываемся на немецкое боевое охранение.  Те открывают  по
нам огонь,  к нему присоединяются остальные, и  мы отходим. Убитых и раненых
среди  нас пока  нет. В темноте перемещаемся на  полкилометра левее и  опять
движемся к немецким позициям.  Нас снова обнаруживают, открывают огонь, и мы
опять отходим. Раненых и убитых по-прежнему нет.
     Скорее всего "языка" мы  сегодня не добудем.  Группа захвата составлена
из новичков, которые  пополнили наш батальон несколько  дней назад. Командир
группы  -  капитан, тоже из невоевавших. В нашем  батальоне  такого высокого
звания  ни у  кого нет. Даже  комбат  у  нас  лейтенант. Наверное,  капитану
приказали возглавить эту операцию "на новенького", чтобы не очень задавался.
Поэтому группа  действует  не очень настойчиво, отходя  преждевременно.  Мы,
несколько бывалых бойцов из разведвзвода, держимся в тени и не высовываемся.
     После третьей неудачной  попытки группа еще раз сместилась влево. И тут
оказалось, что  мы  вышли  на  место,  которое  нам,  разведчикам,  знакомо.
Предыдущей ночью мы успели побывать здесь и, встретившись  с разведчиками из
соседней части, разговорились.
     - Хорошее место для атаки, - сказал я, глядя на пологий спуск к реке от
наших окопов и такой же пологий выход к немецким.
     - Да, - ответил разведчик соседней части. - Меcто удобное, но, говорят,
заминированное.
     Теперь с группой захвата мы подошли к этому месту. Ночь была на исходе.
У  нас оставалась  последняя  попытка. На  дне ложбины мы немного отдохнули,
покурили и собрались идти в сторону немцев.
     - Здесь, вроде, минное поле, - неуверенно сказал я.
     Чей-то кулак пнул меня в бок.
     - Тебя что за язык тянут? - прошипел помкомвзвода Клочков.
     Я опешил и усиленно зашевелил извилинами. Действительно, положение, как
сказали бы теперь, сложное. Целую ночь мы пытаемся достать "языка", и нет ни
его, ни потерь. Могут подумать, что мы  отсиделись в укромном местечке. Надо
чтобы кого-то хотя бы ранило.
     Группа пошла.  Я пристроился  в середине к одному из солдат и  пошел за
ним след в след. Идти ночью по минному полю  - не сахар. Ужас сковывал  меня
при  каждом  шаге.  Как  только  я  делал  шаг и выносил ногу  вперед,  меня
охватывал страх. Мне казалось, что именно в этот момент раздастся взрыв, и у
меня оторвет... Я почти физически ощущал, как это произойдет. Что может быть
страшнее для восемнадцатилетнего юноши?
     Я старался  изменить  походку, пытаясь идти  не  раздвигая колен. Пусть
лучше оторвет ноги. Но при такой походке я не  доставал до следа предыдущего
солдата.
     Так  мы  прошли  еще  минут пять.  Потом  неожиданно из земли вырвалось
черно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я инстинктивно зажмурился.
Когда я открыл глаза, шедшего впереди солдата  не  было. Это  было как чудо.
Только что  он был, и  вот его нет. Вокруг  тишина. Ни стона,  ни звука. Все
замерли в  оцепенении.  Затем повернулись на одной  ноге на сто  восемьдесят
градусов и зашагали обратно. Скоро дошли до дна ложбины и начали подниматься
к  нашим  окопам.  Где-то в  глубине  сознания шевельнулась  мысль, что  все
позади, что мы сделали все, что могли, и наконец-то можно будет поспать.


ДЕЗЕРТИР

     - Увольнительную не имею права дать, - сказал  командир батальона. - Ее
может дать только комбриг, а он еще где-то в  пути. А  что тебе уж так  надо
увидеть свою тетку?
     - Да, она мне была вместо матери. Тетя взяла  меня к себе  после смерти
мамы, и я жил у нее в Ессентуках последние три года.
     - Иди без увольнительной, но к утру возвращайся.
     Часа за  два  до этого  наш батальон вошел  в  Железноводск, откуда  до
Ессентуков, освобожденных от  немцев днем  раньше, километров двадцать. Одна
из  улиц  вела в нужном направлении,  и я весело зашагал по ней,  предвкушая
встречу  с  одноклассницами.  На  окраине  я  подошел  к  последнему дому  и
забарабанил  в  дверь. В  это  тревожное  время,  да  еще  к  ночи никому не
открывали и не подавали признаков жизни. Но в  конце концов, убедившись, что
я не уйду, старческий голос произнес:
     - Что надо?
     - Где дорога на Ессентуки? - спросил я.
     - Да вот по этой дороге и иди.
     Я зашагал дальше. Через  пару  километров  наткнулся  на  стаю шакалов,
грызших валявшуюся на дороге дохлую лошадь. До них оставалось метров десять,
а они все еще не разбегались.
     - До  чего обнаглели,  - подумал я и, передвинув автомат из-за спины на
бедро, дал  по  ним  очередь. - Сколько их  развелось!  Впрочем, немудрено -
пищи-то навалом.  Табуны лошадей лежат вдоль  дорог со вздувшимися животами.
Жалко их.  Очень  уж  они  не  приспособлены  к  современной войне. Не могут
спрятаться ни  в окоп,  ни  в  подвал,  ни залечь.  А над землей летят пули,
осколки, снаряды.
     Недавно рядом с нами стояла батарея на конной тяге. Так там породистому
красавцу-тяжеловозу, которым мы все любовались, когда по вечерам его  водили
на водопой, во время бомбежки осколком срезало половину морды. Глаза были на
месте и смотрели на нас, а вместо передней части - носа и рта, белели кости.
Конюх, пожилой солдат,  со  слезами  на глазах вел  его  за  станицу,  чтобы
пристрелить. И хотя мы привыкли к смерти, лошадь почему-то стало жалко.
     Топаю дальше. Вот и Ессентукский английский  парк, переезд через  пути.
Вхожу в городской парк,  где еще  полгода  назад гуляли с друзьями,  слушали
концерты на открытой эстраде, танцевали на танцплощадке. Совсем немного, и я
постучу в родную  дверь.  Вот удивится тетя. Предвкушая  радостную  встречу,
запел. Почему-то привязалась джазовая песенка:
     Моя красавица мне очень нравится
     Походкой легкою, как у слона,
     Немножко длинный нос, макушка без волос,
     Но все-таки она милее всех.
     - Товарищ боец! - раздалось вдруг в ночной тишине. - Ваши документы!
     Ко мне подошел патруль. Солдаты  были какие-то чистенькие,  гладенькие.
Видимо, еще не воевали. Веселым голосом объясняю, что я боец взвода разведки
1-го батальона 7-й бригады 10-го гвардейского  авиадесантного корпуса, что я
иду  к своей  тетке,  которая живет здесь,  за углом, и  что  к  утру должен
вернуться к себе в часть.
     - Давай увольнительную, - говорит старший.
     -  Да что вы, ребята!? Какая увольнительная? Штаб бригады был далеко, и
комбат разрешил мне сходить без нее.
     - Ничего не знаю. Предъявляй увольнительную.
     Довольно долго мы так препирались.
     - Идем в комендатуру. Там разберемся.
     Понимая, что выхода нет, иду с ними.
     Комендатура помещается в здании городской поликлиники. Дежурный офицер,
одетый почему-то в морскую форму, сидит в кабинете заведующего.
     - Задержали дезертира, - докладывает один из патрульных.
     Я в который раз рассказываю, как было дело. Офицера клонит в сон, и  он
в полуха слушает мои объяснения.
     - Заберите оружие, отведите к остальным. Утром разберемся.
     Патрульные, стоявшие у дверей,  идут ко мне. Тут я теряю самообладание,
и все  дальнейшее происходит,  как во  сне. Я  отскакиваю в угол,  привычным
движением   перевожу   автомат  на  бедро,  взвожу  затвор  и  направляю  на
патрульных. Сам не знаю почему, говорю выспренную фразу:
     - Гвардейцы оружия не сдают. Буду стрелять.
     Патрульные в  недоумении замерли. Установилась напряженная тишина. Рука
офицера потянулась  к кобуре. Я перевел автомат на него. Тут он оказался  на
высоте. Неожиданно спокойным голосом он произнес:
     - Ладно, отведите его, как есть.
     В  зале  стояло,  сидело,  лежало  человек тридцать  безоружных  солдат
опустившегося  вида. Некоторые были пьяны. Я нашел свободное место и улегся.
Мрачные  мысли  бродили в  голове.  Вместо  того,  чтобы  гулять  по городу,
красоваться  перед  одноклассницами, я  сижу в каталажке. Завтра меня скорее
всего  отправят в штрафбат,  я расстанусь с родным батальоном, с товарищами.
Наконец дала знать о себе усталость, и я заснул.
     Утром  новые,  сменившиеся  караульные вывели нас  во двор  оправиться.
Потом  арестованные стали  возвращаться  в здание. Я стоял  в дальнем  конце
двора и игнорировал происходящее, как будто оно не  имело  ко мне отношения.
Караульный пропускал  мимо  себя одного  задержанного  за другим,  и,  когда
прошел  последний, вопросительно  посмотрел на меня. Я  продолжал  стоять  в
полоборота  к нему, ненавязчиво демонстрируя свой автомат. Внутри у меня все
дрожало, я боялся встретиться с ним взглядом, опасаясь выдать себя. Какое-то
время он еще смотрел на меня, потом повернулся и пошел догонять ушедших.
     Помещение поликлиники мне хорошо знакомо.  Здесь год назад  мне  делали
двадцать четыре  укола в  живот после укуса собаки. Погуляв  еще немного  по
двору, я уверенной походкой поднялся на  крыльцо и через  боковой  служебный
вход вышел на улицу.
     Как на крыльях, я понесся от этого здания.
     - Товарищ боец! - раздался вдруг над ухом грозный голос.
     Душа ушла  в пятки.  Неужели кто-то обнаружил  мое бегство? Поворачиваю
голову. Рядом  стоит  направлявшийся к комендатуре  майор невысокого  роста,
одетый с иголочки. - Почему не приветствуете старшего по званию?
     - Милый, - пронеслось в голове. - Да я готов тебя облобызать, не то что
приветствовать.  Слава богу, что ты остановил меня лишь из-за этого.  Только
не отводи меня в комендатуру.
     Проникновенным,  заискивающим голосом я  прошу у него  прощения, обещаю
исправиться и  никогда  больше не  нарушать  устав.  Он  читает мне короткую
нотацию и отпускает.
     Боковыми  улочками подхожу к своему  дому и стучу в дверь. Раз, другой.
Тишина.

     Справка

     В   документах  архивного  фонда  Ставропольской  краевой  комиссии  по
установлению  и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков  и их
сообщников  в г. Ессентуки за период оккупации с 11 августа  1942  г. по  11
января 1943 г. в списке граждан города Ессентуки (еврейской национальности),
расстрелянных  оккупантами   значится  Вегер   Мария  Моисеевна,  43   года,
проживавшая по ул.Фрунзе, 8.

     Основание: ФР-1368, оп.1, д.69, л.4.
     Печать Государственного архива Ставропольского края
     Директор крайгосархива Подпись О.К.Арефьев
     Зав. отделом Подпись В.А.Водолажская

     Свой батальон я догнал  только через три  дня.  Встретившийся начальник
спецчасти удивленно посмотрел на меня и сказал:
     - А я отправил бумаги наверх, что ты дезертировал.


АТАКА-ПОКАЗУХА

     С  наступлением темноты  наша  часть пришла сменить  измотанный,  почти
выбитый кавалерийский полк. Он ушел на пополнение, а мы начали размещаться в
их окопах. Почему-то они были усеяны казацкими шашками. Видимо, убедившись в
их  ненадобности,  кавалеристы обошлись с ними  так  же,  как мы  со  своими
штыками.  Наши  офицеры,  ребята  чуть  старше нас,  тут же нацепили шашки и
портупеи и весь вечер щеголяли в них.
     Наш  взвод  разведки  занял  несколько   окопов  около  блиндажа,   где
располагался  штаб   батальона.   До   утра,  когда  должно  было  начаться,
по-видимому,  наше  наступление, делать было  нечего. Мы, несколько ребят из
взвода, вылезли из окопов и пошли "прогуляться" на нейтральную территорию.
     Сейчас  я даже не могу  понять,  что  нас  толкало  на такие  действия.
Приказов  никто  нам не отдавал,  понимания того, что  знание этой местности
может  пригодиться, у нас  не  было.  Наверное,  нами  двигало  любопытство,
мальчишеская жажда приключений.
     Итак, мы шли  в  сторону  немецких  окопов,  осторожно  всматриваясь  в
темноту  и прислушиваясь  к отдаленному  шуму  фронта:  гулу  артиллерийской
канонады,  разрывам мин  и снарядов. (Помню, когда я оказался в госпитале  и
утром впервые пришел в себя,  меня поразила и даже испугала  именно тишина.)
Сейчас, когда мы двигались к немецким окопам, с их стороны тоже почему-то не
доносилось обычных звуков стрельбы.
     Уже видна линия окопов. Мы  подошли  к ним метров на  50, но оттуда  не
доносились  ни  выстрелы, ни  голоса.  Можно  было повернуть  назад,  но  мы
все-таки  продвигались крадучись вперед, ожидая каждый момент  пули в живот.
Наконец  подошли к  самым окопам и увидели, что они  вроде бы  пустые.  Надо
проверить, - может быть, немцы спят  в блиндаже.  Мы разделились. Двое ребят
пошли  вправо,  а я  влево  по  брустверу,  не спускаясь  в окоп.  Вскоре  я
наткнулся на отходящую вглубь позиций траншею и пошел над ней. Она упиралась
в блиндаж. Его дверь была закрыта. Я остановился в раздумье: открывать дверь
было  рисковано, в блиндаже могли  оказаться  немцы. Вначале  хотел  бросить
через трубу дымохода гранату, но потом решил войти в блиндаж через дверь.
     Держа на изготове автомат в  правой руке,  левой осторожно, стараясь не
скрипеть, открыл дверь и  вошел во  внутрь. Там было  тихо, и  через минуту,
когда глаза привыкли к темноте, я убедился, что в блиндаже н