вполне".
   Телохранительницы потный сынок не боялся - по той  простой  причине,  что
она не подавала признаков жизни. Так же, как и  Мариночка.  Так  же,  как  и
Мариночка, Эка была мертва. Бледное неподвижное  тело  на  черном  белье  не
оставляло никаких сомнений. Неплохой урожай, две молодые жизни, как с куста,
- и всего лишь за один вечер. За начало ночи, которое Никита провел  в  кафе
"Идеальная чашка". Тела тоже выглядели идеально, ничего не скажешь:  одно  в
воде, другое на простынях.
   Теперь Никита не стал снимать кроссовки, да  и  незачем  было:  бодигард,
невелика птица, тут и шапку снять -  подумаешь,  не  то  что  ботинки...  Он
приблизился к Эке и заглянул в мертвое и совсем не совершенное  лицо.  Дырка
была точно такой же темно-вишневой, вот только располагалась она  на  виске.
От виска через скулу стекала тоненькая струйка, терявшаяся затем  в  черноте
простыней. А на полу, рядом с кроватью, валялся пистолет.  Никита  обнаружил
его, проследив за бессильно свесившейся рукой Эки.
   Надо же дерьмо какое!...
   Все это смахивало на самоубийство. Киношное самоубийство. Именно так  оно
и  выглядело  с  последнего  ряда  на  последнем  киносеансе,  когда  Никита
напропалую целовался с Ингой. Никита даже присел  перед  кроватью,  вплотную
приблизившись к руке Эки. Никогда он  не  видел  рук  грузинки  так  близко.
Решительные, коротко постриженные ногти, достаточно широкая,  почти  мужская
кисть, выпирающая косточка на запястье, и все это - без страха и  упрека.  И
мысли о самоубийстве не допускает. И все-таки - оно есть,  самоубийство,  не
совсем же он дурак, Никита! Одно самоубийство и одно убийство - это  слишком
даже для такой феерической и монументальной  личности,  как  Корабельникоff.
Эх, Ока Алексеевич, Ока Алексеевич, ну и змею же ты пригрел на  груди  своей
жены, ну и змею!... Змею, сбросившую кожу в коридоре. Вот только что  делает
змея в твоей постели - ба-альшой вопрос...
   Ба-альшой...
   Но искать ответ на этот вопрос было  бессмысленно.  Во  всяком  случае  -
сейчас. А вот убраться из страшного дома - самое время.
   Но Никита не убрался. Вернее, убрался не сразу.
   Оставив Эку и лежащий на полу пистолет, он побрел на  кухню  и  несколько
минут посидел на своей любимой табуретке, тупо глядя в пространство.  Эка  и
Мариночка, Мариночка и Эка, обе - обнаженные, обе - мертвые, а до этого - на
протяжении пары месяцев почти не разлучавшиеся. И смерть их оказалась  почти
одинаковой, разница в нескольких сантиметрах не в счет:  лоб,  висок,  разве
это разница... Убийство, самоубийство - итог один...
   "Пусть этим  Митенька  заморачивается,  ему  по  должности  положено",  -
подумал Никита, уставившись на одинокий бокал на краю стола. Точно такой  же
бокал возвышался сейчас над мертвой  головой  Мариночки  в  ванной  комнате.
Высокий, с приземистой ножкой и  толстыми  стенками.  На  дне  Мариночкиного
болтался недопитый мартини, а этот был пуст.  Совершенно  машинально  Никита
сунул в него нос: тонкий, едва слышный .запах, вот только почему бокал стоит
здесь, а не в спальне? Или в ванной? Их было двое  -  и  бокалов  тоже  два.
Мариночкин - при Мариночке,  а  Экин...  Мысль  о  чертовом  бокале  гвоздем
впилась в Никитину голову: Экин должен быть при Эке, так будет правильно.
   Ты сошел с ума, Никита, ты сошел с ума...
   "Ты сошел с ума", - сказал он себе и, подхватив бокал, направился  вместе
с ним в спальню. Глупо было бы кончать с  собой,  предварительно  не  выпив.
Когда сам Никита дважды пытался свести счеты с жизнью, он напивался, как  же
иначе, - и рюмка с водкой все время оставалась в поле его  зрения.  Так,  за
компанию...
   ...Установив бокал рядом  с  мандаринами,  Никита  сразу  же  успокоился:
теперь картина выглядела законченной. Именно так поступила бы Эка, перед тем
как пустить себе пулю в висок: жахнула бы мартини и застрелилась.
   Ну все. Можно убираться.
   Можно убираться, а думать обо всем он будет потом. Не сейчас - потом...
   Но уйти из квартиры вот так, безнаказанно, за здорово живешь, не удалось.
Никита уже собирался толкнуть входную дверь, когда услышал шаги на площадке.
Шаги дублировали друг друга, так же, как и нетерпеливый шепот, что-то вроде:
"Звони... Нет, ты звони..." Голосов тоже оказалось два: женский и мужской.
   Только этого не хватало, твою мать! Не хватало еще, чтобы  его  застукали
здесь и сейчас, как ординарца, как почетный караул при двух трупах.  И  ведь
ничего не объяснишь,  никому.  Никому,  особенно  Корабельникоffу...  Именно
злосчастное воспоминание о шефе заставило Никиту поторопиться. Спрятаться за
кухонной дверью - первое, что пришло ему в голову. Так он и  сделал,  втайне
надеясь, что гости потопчутся на площадке и уберутся восвояси. Позвонят  для
приличия, подолбятся в двери - и уберутся  восвояси.  Господи,  сделай  так,
чтобы они убрались, сделай, Господи!...
   Но ночным визитерам и дела не было до его тайных  мыслей.  Через  секунду
раздался  требовательный  звонок,  от  которого  у  Никиты   заложило   уши.
Неизвестная парочка терзала кнопку добрых три минуты, после  чего  наступило
затишье. Ну, слава Богу, культурные люди, сообразили, что если не открывают,
- значит, никого дома нет. И вообще: ходить в гости  по  ночам  -  не  самая
блестящая мысль. Позвонили, пора и честь знать.
   Но перевести дух Никите так и не удалось, а  все  потому,  что  с  гулкой
площадки донесся женский голос:
   - Слушай, а здесь, похоже, открыто...
   Черт, черт, черт,  надо  же,  дерьмо  какое!  Это  ведь  он,  Никита,  не
захлопнул дверь, заскочив в квартиру Kopaбeльникoffa  всего  лишь  на  пяток
минут. На пяток  минут,  как  ему  тогда  казалось.  За  тигровой  орхидеей,
приведшей его прямиком в западню!
   - И что? - мужской голос оказался рассудительнее женского.
   - Ну, если открыто - может, мы войдем?
   - Не думаю, что это хорошая идея... Вот-вот, совсем  нехорошая!  Это  ты,
парнишка, правильно подметил!...
   - А по-моему, ничего,  -  никак  не  хотела  униматься  невидимая  Никите
бабенка. - Зря, что ли, мы сюда приехали?
   - Не знаю... Но ты же видишь сама...
   - Как хочешь... А я вот войду.
   Спустя секунду голос переместился в прихожую, и  Никита  затаил  дыхание.
Обладательница голоса  наконец-то  материализовалась  -  во  всяком  случае,
сквозь дверную щель Никита смог рассмотреть безмятежный глянцевый профиль  и
глупые, смоделированные гелем волосики. На лицо крупной косметической  фирмы
девчонка не тянула, но на победительницу конкурса "Мисс года"  где-нибудь  в
автономной республике - очень даже... Следом за королевой красоты в прихожую
ввалился и паж, такой себе кобелек из разряда жиголо.
   Обоим на  вид  было  лет  двадцать,  никак  не  больше:  судя  по  легкой
художественной небритости кобелька  и  вызывающему  девчоночьему  макияжу  с
преобладанием активного черного цвета.
   -  Ой!  -  сказала  девчонка,  наткнувшись  на  гору   деньрожденьевского
реквизита в прихожей. - Ты только посмотри, какая прелесть!
   - Мадам - большая оригиналка, - меланхолично заметил кобелек.
   - Это, наверное, подарки, да?
   - Думаю, лучшим подарком для мадам будешь ты...
   - А ты? - хихикнул лучший подарок.
   - Само собой... Мы  ей  покажем  класс...  Она  даже  не  знает,  что  ее
ожидает...
   "Мадам", очевидно, была кодовой кличкой Мариночки, кого же  еще.  Никита,
несмотря  на  аховость  ситуации,  внутренне  хмыкнул:  тоже,  нашли  мадам,
сопляки, ей и самой-то двадцать четыре сегодня исполнилось... То есть вчера.
Уже вчера... Хотя... В известной степени Мариночка и есть мадам,  изнывающая
от безделья  жена  бизнесмена,  еще  способная  порадовать  себя  такой  вот
парочкой по вызову. Совсем недурственно она развлекается в отсутствие  мужа,
ничего не скажешь... Хотя что-то подобное и можно было предположить,  исходя
из  ее  подлого,  гиенистого   темперамента.   Права,   права   была   Нонна
Багратионовна, ох, права...
   Но в любом случае именно эта парочка и засвидетельствует смерть. Громкими
воплями и вставшей дыбом щетиной. А в  том,  что  будет  именно  так,  когда
кобелек и сучка наткнутся на труп в ванной, Никита ни секунды не сомневался.
   - Ты что это делаешь, лапонька? - спросил кобелек.
   - "Guerlain Chamade", - проворковала сучка. - С ума сойти...
   - Положи на место. И вообще, бросай  свои  провинциальные  замашки...  Не
хватало еще, чтобы ты и здесь наследила... И  так  в  прошлый  раз  чуть  не
погорели...
   - Да ладно тебе, бэбик... Вон здесь сколько всего. Она и не заметит...  А
я давно мечтала... "Guerlain Chamade", надо же...
   - Положи на место.
   - И не подумаю, - женская  часть  дуэта  понизила  голос  до  безопасного
шепота. - Считай это бонусом... Я заслужила... Заслужила...
   Ого, девчонка, воспользовавшись ситуацией, решила потрясти  "мадам"!  Ну,
давайте, бэбики, обнюхивайте квартиру, пора бы громко заявить о себе. Никита
прикрыл глаза  и  затаил  дыхание.  Одно  из  двух:  либо  они  уйдут,  либо
останутся. Все будет зависеть от любопытства девчонки, уже, судя  по  всему,
прикарманившей духи. Вопрос в том, захочется ли ей  прикарманить  что-нибудь
еще.
   Ей хотелось.
   Потоптавшись в прихожей еще минуту, девчонка двинулась в глубь  квартиры,
а кобелек, как привязанный, потащился за  ней.  На  то,  чтобы  заглянуть  в
ванную (а куда еще прикажете заглядывать, ведь свет горит  только  там!)  ей
понадобится несколько секунд. Еще несколько - на то, чтобы оценить  ситуацию
и заорать. Или хлопнуться в обморок. Хотя -  в  обморок  она  не  хлопнется,
жилистые и глупенькие провинциалки редко прибегают к  таким  крайним  мерам.
Нужно только все правильно рассчитать, Никита, и путь к  спасительной  двери
будет открыт. Вдох-выдох, выдох-вдох...
   Но в квартире было тихо.
   Никита, изготовившийся было к прыжку из кухни, накинул еще пару секунд.
   Ну, давай! Давай!...
   И вопль раздался. Но совсем не тот, которого ожидал Никита. Особого ужаса
в нем не наблюдалось, скорее - детское любопытство и даже  нечто,  отдаленно
напоминающее восхищение.
   - Бэбик! Б... Ты только посмотри!...  -  далее  последовало  многоэтажное
ругательство,  хвост  которого  едва  не  пришиб  Никиту,  выскочившего   на
лестничную площадку.
   А теперь - бежать! Бежать и не оглядываться...
   Через минуту Никита уже сидел в машине. И  шумно  переводил  дыхание.  Ну
все, он вручил судьбу двух тел малолетним остолопам, дело сделано,  и  можно
убираться. Они придут в себя через минуту, а то и раньше, учитывая известную
циничность профессии...  Вызовут  ментов,  те  выдернут  из  теплой  постели
начальника службы безопасности Джаффарова на пару с Нонной Багратионовной  -
именно они в курсе всех передвижений Корабельникоffа, они и шмякнут шефа  по
голове смертью Мариночки. А Никита будет ни при чем, белый и пушистый,  и  к
тому же способный поддержать благодетеля Оку в трудную минуту его жизни.
   Все. Дело сделано и можно убираться.
   Но убираться Никита не торопился. В конце концов,  здесь,  в  мерседесной
тиши и безопасности, можно и  прикорнуть  в  ожидании  промежуточного  этапа
развязки.
   ...Часы на приборной панели показывали, что Никита сидит в  ожидании  уже
шесть минут, но никаких подвижек не происходило. Никто не вышел из дома,  да
и милицейской сирены не слышно. Вот черт!...
   - Надо же, дерьмо какое! - ругнулся Никита вслух и тотчас же  увидел  две
фигурки, на всех парах несущиеся от дома.
   Кобелек и сучка.
   И не с пустыми руками!
   От удивления Никита даже присвистнул. Потом  присвистнул  еще  раз  -  от
возмущения. И еще - от неожиданно  открывшейся  ему  истины.  Они  поступили
точно так же, как поступил он сам. Просто вымелись  из  квартиры,  что  тоже
понятно: кому охота  связываться  со  смертью!  Тем  более  -  смертью  жены
влиятельного человека. Они поступили  так  же,  плюс...  Никита  ограничился
скромной орхидеей, а аппетиты парочки оказались куда более внушительными.
   Пока  Никита  стыло  рассуждал  об  этом,  парочка  кенгуриными  прыжками
двинулась прямо в его сторону.
   А затем...
   Свои дальнейшие действия Никита и сам потом не смог  себе  объяснить:  он
врубил фары и завел двигатель. Лучших опознавательных знаков для  кенгуру  с
пакетами и придумать было невозможно. И кенгуру доверчиво бросились на  свет
и звук. А кенгуриный кобелек на  правах  мужчины  тотчас  же  заколотился  в
стекло. Дав поуговаривать себя несколько мгновений, Никита стекло опустил.
   - Эй, шеф, до "Приморской" подбросишь? - От  голоса  кобелька  за  версту
несло дешевым испуганным мародерством.
   - Сколько?
   - Тридцатка...
   - Да вы совсем, ребята, обалдели... - для вида покочевряжился Никита.
   - Тут и ехать-то пять минут... А тебе сколько надо?
   - Ну, за полтаху, может быть, и соглашусь...
   - Лады, - кобелек уже нетерпеливо бился в заднюю пассажирскую дверь.
   Никита взял с места, как только парочка угнездилась на заднем сиденье.  В
зеркале заднего вида отразились обе нашкодившие полудетские мордашки.
   - А вы чего такие смурные, ребята? - не удержался Никита. - Поссорились?
   - Поссорились, поссорились, - хмуро  бросил  кобелек.  -  Ты  за  дорогой
следи, шеф. Тебе-то какое дело?...
   - Да никакого, хоть бы вы и хату какую-нибудь обнесли...
   Лицо  не  подготовленной  к  таким   провокационным   пассажам   девчонки
исказилось,  два  пакета   в   ее   руках   звякнули   "Guerlain   Chamade",
"Sen-timent'oм" и  еще  бог  знает  чем.  Зато  паренек  проявил  недюжинную
выдержку.
   - Да ты шутник, шеф...
   - Ага, - легко согласился Никита. - Где вас на Приморской высадить?
   - А на Приморской и высади. У метро...
   ...Они  действительно  вышли  из  машины  у   метро   и   все   так   же,
по-кенгуриному, поскакали в сторону дома у противоположной  стороны  дороги.
Дом носил славное название "на курьих ножках", и в нем когда-то жила  первая
Никитина любовь - еще школьная, с содранными коленками и болячками на губе.
   Вера, неожиданно вспомнил Никита, ее звали Вера.
   Проводив  взглядом  парочку,  Никита  развернулся  и  поехал  в   сторону
гостиницы "Прибалтийская". Там, на Морской набережной, и  жил  его  приятель
Митенька Левитас.
   Обшарпанная дверь Левитаса встретила  его  собачьим  лаем  и  недовольным
сонным бухтением самого Митеньки.
   - Ты знаешь, который час, убийца? - с закрытыми глазами спросил  Левитас,
пропуская Никиту в квартиру и пинками пытаясь унять разбушевавшегося Цыпу.
   - Я не убийца, - промямлил Никита.
   - Убийца, убийца, не сомневайся... И вообще,  какого  черта,  Кит?  Решил
наконец-то уйти от своей змеи?
   - У тебя есть что-нибудь выпить?
   - Мне с утра на работу... - Митенька с трудом разлепил глаза и  уставился
на приятеля. - Но тебе, как другу... Есть водка.
   - Один черт. Давай водку...
   Холостяцкая кухня Левитаса была завалена грязной посудой,  полуистлевшими
плакатами  с  пляжными  красотками  и  мешками  собачьего  корма.   Митенька
меланхолично пнул под зад крутящегося  под  ногами  добермана,  втиснулся  в
узкую щель между столом и стеной и уставился на Никиту,  в  полном  молчании
опрокинувшего две стопки водки.
   - А ты не за рулем? - запоздало поинтересовался он.
   - Какое это имеет значение? Хоть бы и за рулем...
   - Ну, выкладывай... Что произошло?
   - Ничего...
   - Да ладно, - Митенька видел Никиту насквозь. - Ты  когда  ко  мне  ночью
заваливался в последний раз? Лет семь назад, да? Сообщить, что  у  тебя  сын
родился...
   Это была правда. Когда родился  Никита-младший,  обезумевший  от  радости
Никита ввалился к Левитасу среди ночи, с литровой  бутылкой  водки  и  двумя
яблоками в кармане. А после они вдвоем сидели  на  крыше,  лакали  из  горла
бессмертную "Столичную", заедали ее яблоками и  орали  на  весь  обветренный
Залив "Вальс-бостон".
   Он совсем неплохо получался у них, "Вальс-бостон".
   А потом Митенька перешел на  жизнеутверждающий  романс  "Четвертые  сутки
пылают станицы", а Никита едва не свалился с крыши. Ведь у него родился сын,
тут не только с крыши свалишься.
   Сын. Сы-ын!...
   - Прости, Кит, - Левитас крякнул и сам потянулся за водкой. И жахнул ее в
полном молчании. И занюхал загривком присмиревшего Цыпы. - Прости...
   - Ничего... Все в порядке...
   - Так ты бросил свою змею? Нашел себе другую?  Нежную  и  трепетную,  для
души?
   - С чего ты взял?
   - Так ведь мент - он и в нерабочее время мент, - осклабился Митенька.
   И, перегнувшись через шаткий пластиковый стол, снял  с  Никитиной  куртки
длинный светлый волос. И принялся наматывать его на палец.
   - Улики нужно уничтожать, друг мой Кит, - нараспев произнес он. - А то  у
тебя как в старом анекдоте получается... Она блондинка?
   - Да какая блондинка?
   - Да вот эта! - Митенька покрутил волос  в  руках.  -  Довольно  жесткий,
между прочим...  Волос-то...  Прям  леска.  Проволока.  Ты  смотри,  как  бы
характер у нее не оказался таким же... Одной суки с тебя хватит, я думаю...
   Единственной блондинкой в окружении Никиты можно  было  назвать  покойную
Мариночку, да и то с натяжкой. И при чем здесь волос,  и  откуда  он  вообще
взялся на куртке? Ведь вплотную к Мариночке Никита не приближался, разве что
- к Эке, но у Эки была короткая стрижка. Смоляные волосы  с  едва  заметными
нитями ранней седины... Впрочем, какое  это  имеет  значение?  Сейчас  важно
только то, что он увидел на Пятнадцатой линии..
   - Я не убийца, - тихо  произнес  Никита,  опрокидывая  в  себя  очередную
порцию водки.
   - Все, больше ты не пьешь,  -  поморщился  Левитас.  -  Довела  тебя  эта
стерва... А я думал - ты успокоился уже... Так нет... Не виноват ты  в  том,
что твой сын погиб... Не виноват! Ну сколько можно жрать себя, Кит?  Сколько
можно?...
   Только  теперь  Никита  понял,  что  пальцы  его  легонько  трясутся,   а
позвоночник чуть слышно подрагивает, - это была запоздалая реакция на трупы,
оставленные им в пустой квартиры. Запоздалая, еще не  до  конца  осмысленная
реакция, - только сейчас он это понял.
   - Ее убили, - медленно произнес он.
   - Кого?
   - Мариночку...
   - Какую Мариночку? Ты что несешь?
   - Мариночку, - Никита с трудом протолкнул слова сквозь зубы. - Жену шефа.
   - Корабельниковскую молодуху? - Левитас благодаря все еще  продолжающимся
посиделкам в бане на Крестовском и в кафе "Алеша" на  Большом  был  в  курсе
всех Никитиных дел. - Да что за фигня?!
   - Ее убили. Но я - не убийца... Я просто видел тело... Просто видел тело,
вот и все..
   Переложить ответственность на сухие милицейские плечи Митеньки  -  это  и
вправду было то, что нужно. Никита глухим и совершенно  равнодушным  голосом
поведал Левитасу о том, что увидел в квартире; он ничего не  забыл,  включая
бокал на краю ванной и кожаную жилетку  на  полу.  Следом  за  жилеткой  шла
парочка по вызову, вот только о пакетах Никита распространяться  не  стал  -
вспомнил о тигровой орхидее.  Закончив  рассказ,  он  почувствовал  странное
облегчение, хотя и несколько подлого свойства, если задуматься:  умыв  руки,
он заставил напрягаться старого дружка.  Да  еще  в  свободное  от  окаянной
работы время.
   - А ты того... Не преувеличиваешь? - осторожно  спросил  Митенька,  когда
Никита закусил кровавую историю водкой.  В  его  устах  это  прозвучало  как
"Кончай заливать, козлище!".
   - Можешь съездить и посмотреть, - у Никиты не было сил пререкаться.
   - Та-ак... Значит, ты завернул в городскую квартиру босса и обнаружил там
два трупа?
   - Два голых трупа... Хозяйки и ее телохранительницы...
   - Да-а... Баба-телохранительница - это, знаешь ли... Тухляк... И вообще -
тухляк.
   - Что именно?
   - Да все, - в сердцах бросил Митенька. - Все,  что  ты  мне  рассказал  -
тухляк!
   - Я сказал тебе правду.
   - И что же ты не заявил?
   - Заявляю. Вот тебе и заявляю. Ты же у нас сотрудник убойного...  Тебе  и
карты в руки.
   - А эти двое - тоже смотались?
   - Да...
   - Отзывчивые у нас гр