улицы
Красных фонарей. Кое-что в ее бурном прошлом просматривается, но знать  всей
правды он не хочет. И не захочет даже на плахе. А тут Никита с сердобольными
советами, за которые и распять можно. Змей-искуситель,  злодей-резонер.  Вот
он, коварный план Нонны Багратионовны, неуклюже вброшенный в реальность!  Но
осуществляет его не латинский любовник, готовый поиметь  скучающую  красотку
прямо на клумбе с флоксами, а личный  шофер,  он  же  -  ангел-хранитель  по
совместительству.
   В упоминании о службе безопасности было что-то бабье, недостойное  мужика
(разве что - адвоката или поверенного в делах), и Никита  смутился.  Но  еще
раньше, чем Никита успел  смутиться,  Kopaбeльникoff  недобро  уставился  на
него.
   - При чем здесь служба безопасности?
   - Ни при чем... - сразу же поджал вероломный хвост  Никита.  -  Просто  к
слову пришлось... Если уж вас так волнует ее прошлое...
   - Разве я хоть слово сказал о ее прошлом?
   - Нет, но...
   - Твое  дело  -  за  дорогой  следить...  -  впервые  Kopaбeльникoff  так
откровенно  указал  Никите  на  его  место  в  иерархии.  Как  раз  в   духе
телохранительницы Эки.
   Оправдываться  было   бессмысленно,   и   Никита   замолчал.   Молчал   и
Корабельникоff. И только после того, как они миновали указатель  с  надписью
"ВСЕВОЛОЖСКИЙ РАЙОН", хозяин снова начал подавать признаки жизни.
   - Обиделся? - спросил он у Никиты.
   - Нет, - ответил Никита, и это была чистая правда. Никакой  обиды,  разве
что - сожаление по поводу слепоты хозяина.  Права,  права,  специалистка  по
Гиойму Нормандскому: "Свои глаза не вставишь".
   - Отвезешь меня в аэропорт сегодня вечером - и два дня свободен. Приеду -
поговорим о прибавке к жалованью...
   Это было что-то новенькое. Еще ни разу Корабельникоff не  заводил  с  ним
разговор о повышении зарплаты. И только это внушало Никите надежду на особые
отношения,  выламывающиеся  из  жестких  рамок  "начальник  -  подчиненный",
"хозяин - шофер". Теперь, с появлением Мариночки, на особых отношениях можно
было поставить крест. Корабельникоff небрежно выставил Никиту за дверь своей
жизни и сразу же забыл о нем. А теперь вот  вспомнил.  И  решил  подсластить
пилюлю.
   - Я не просил о прибавке...
   - Знаю. А зря. Хороший ты парень, Никита.
   Скажи это Корабельникоff на исходе зимы или ранней весной - и эффект  был
бы совсем другим. Но Корабельникоff сказал это именно сейчас,  не  вкладывая
никаких смыслов. Не откровение, а фигура речи, не больше.
   Пока Никита раздумывал над  этим,  они  успели  промахнуть  Всеволожск  и
забраться на холм, который венчала церквушка,  новенькая  и  блестящая,  как
облитый глазурью пряник. У церквушки дорога раздваивалась.  Основная  трасса
шла в сторону Ладоги, а плохо заасфальтированный карман - направо. Именно  в
него и свернули  Никита  с  Корабельникоffым.  Здесь,  на  улице  Горной,  и
находилась  загородная  резиденция  Корабельникоffa,   почти   круглый   год
пустующая. Никита приезжал  сюда  раз  или  два  и  далее  как-то  умудрился
заночевать, перебрав водки с охранником Толяном. Толик,  молодой  мужик  лет
двадцати семи,  жил  при  доме  постоянно.  Лучшего  места  для  безмозглого
кобелька, коим Толян и являлся, придумать  было  невозможно.  Из  всех  благ
цивилизации,  которыми  был  напичкан  дом,  Толян  пользовался  разве   что
спутниковой тарелкой, музыкальным центром и ванной. И гостевыми комнатами. А
гости, судя по бугристым мышцам Толяна  и  такому  же  бугристому  паху,  не
переводились.
   Вернее, гостьи.
   Одна из них была предложена Никите  в  качестве  утешительного  приза.  И
чтобы ночь не проходила напрасно, в ледяной одинокой постели. "Чтобы ни одна
ночь не прошла напрасно" - это кредо было выдано  Толяном  после  первой  же
рюмки.  После  второй   Никита   узнал,   что   Толян   серьезно   занимался
бодибилдингом, потом некоторое время работал стриптизером в одном из  ночных
клубов, потом ему надоело корячиться перед "зажравшимся бабьем", да и  место
охранника подвернулось. Очень кстати.
   - Пускай теперь они передо мной корячатся, - добавил Толян. - Передо мной
и подо мной.
   После  этой  сакраментальной  фразы  Никите  была  представлена   средней
паршивости овца из оставшейся за кадром Толиковой отары. Овца даже проблеяла
свое немудреное имя - тонким голоском девочки  по  вызову.  Имя  это  Никита
благополучно забыл через три секунды.
   - Нравится девочка? - цинично поинтересовался Толян.
   - Девочка как девочка, - также цинично ответил Никита.
   - Это ты зря... Ничего ты в бабах не понимаешь, скажу я тебе...
   Понимать   особенно   было   нечего,    нещадно    вытравленный    блонд,
псевдофранцузская  косметика,  купленная  на  ближайшем  блошином  рынке,  и
довольно профессиональная имитация оргазма. Вкус у Толяна был еще тот.
   - Свободна, - бросил Толян овце.  Овца  моментально  исчезла,  напоследок
обиженно покачав далекими от совершенства бедрами.
   - Есть еще одна... Брюнеточка. Для себя берег... Но дорогому гостю...
   Никита на дорогого гостя не тянул. Да и водки было выпито не  так  много,
чтобы  хватать  друг  друга  за  пуговицы  и,  отрыгивая  соленой  черемшой,
пускаться в пространные разговоры о "зажравшемся бабье" и  удовольствиях,  с
ними связанных. Скорее всего,  дело  заключалось  в  полнейшей  уединенности
загородного Корабельникоffского  дома.  Эта  уединенность  была  хороша  для
какого-нибудь теософа, философа, святого; для писателя-затворника,  наконец.
Но  отнюдь  не  для  жеребца-производителя,  все  извилины  которого   давно
перекочевали в мошонку. Отсюда - одноразовые девочки  (других  у  Толянового
безотказного и примитивного поршня не могло  быть  по  определению).  Отсюда
такая неприкрытая радость от  появления  совершенно  постороннего  человека,
привезшего в дом кипу одеял для спален и набор щипцов для камина. Будь Толян
поумнее, из него мог бы выйти неплохой жиголо. Будь Толян не так ленив,  ему
бы не пришлось скучать за городом, охранники  и  в  Питере  нужны,  в  любой
мало-мальски уважающей себя конторе.  Но  он  был  тем,  кем  был:  праздным
кобелишкой без особых претензий.
   Впрочем, ближе к полуночи оказалось, что претензии у Толяна  имеются.  Да
еще  какие!  Двухметровый  бугаеподобный  сторож  оказался  совсем  неплохим
видеолюбителем. Видеолюбителем своеобразным, что и следовало ожидать, исходя
из его бурного прошлого,  где  все  было  связано  исключительно  с  культом
собственного тела. После неудачной попытки раскрутить  Никиту  на  еще  одну
бутылку водки, а потом - на сеанс армрестлинга ("Я, старик,  таких  гигантов
пригибал, - карьеру было сделать, как два пальца об асфальт"), Толян перешел
к тяжелой артиллерии. Тяжелая артиллерия состояла из шести вэхээсок, которые
охранник извлек из небольшого тайничка  в  кухонной  стене.  Для  этого  ему
пришлось снять настенную тарелку, сработанную под раннего Пикассо, и  вынуть
небольшую дубовую панель.
   - А к чему такие предосторожности? - вяло поинтересовался Никита.
   И действительно, тайник за панелью больше подходил  не  праведным  трудом
нажитым ценностям, или, на  худой  конец  -  какому-нибудь  противозаконному
арсеналу. Но никак не гребаным видеокассетам,  о  содержании  которых  можно
было судить по  литому,  лишенному  всяких  интеллигентских  рефлексий  телу
охранника.
   - Ну, мало ли... -  прогундосил  Толян.  -  А  вдруг  хозяева,  мать  их,
неожиданно нагрянут...
   - Что, и такое случается?
   - Было пару раз... - охранник обнажил в улыбке крупные,  безмятежно-белые
зубы. - И не хозяин. Хозяйка...
   - Да?
   - Да нет... Ты не думай... Никаких адюльтеров. Я ж не дурак - сук рубить,
на котором сижу.
   Вот оно что!  Значит,  Мариночка  навещала  бунгало,  и  не  единожды.  А
лоснящаяся физиономия охранника совершенно недвусмысленно намекала  на  цель
этих визитов. Кобелишко только  тем  и  занимался,  что  рубил  сук,  -  ай,
молодца! Выходит, не только  латинские  любовники  под  фламенко  интересуют
пресыщенную шлюху,  но  и  такие  вот  блондинистые  дуболомы  с  квадратной
челюстью - под ирландскую джигу.
   Пока Никита раздумывал над  древней,  как  мир,  природой  женщин,  Толян
встряхнул кассеты на руке и отобрал четыре из шести. Две  были  благополучно
водворены назад в тайничок, а четыре перекочевали на стол, поближе к водке и
черемше. Толян щелкнул пультом, и на  щелчок  тотчас  же  отозвался  средних
размеров "SONY", укрепленный на  кронштейне  возле  зарешеченного  кухонного
окна.
   - Ну что, посмотрим? У меня такие девочки - закачаешься...
   - Порнушка?
   - Обижаешь.  Эротика.  Высокого  класса.  Сам  снимал.  Камера,  конечно,
хозяйская, кровать тоже, но сюжеты - мои...
   Сам снимал, все  ясно.  Наверняка  в  одной  из  спален  (а  то  сразу  в
нескольких). Сюжеты же, судя по всему, поставлялись прямо из койки.
   - Ну че, смотрим?
   Никита пожал плечами -  ни  "да",  ни  "нет".  Но  Толян  истолковал  это
единственно верным для него образом - "да", и не иначе. "Да" и не иначе, как
ответ  на  любой  вопрос  -  счастливое   заблуждение   таких   вот   хорошо
экипированных секс-машин. Да, да, да...
   Больше Толян ни о чем не спрашивал Никиту: благодарный зритель не мытьем,
так катаньем загнан в  порнокинотеатрик,  ему  вручены  полагающиеся  случаю
поп-корн и пивко. Смотри и наслаждайся.
   Особого удовольствия от первых кадров Никита не получил. От  следующих  -
тоже. Впрочем, самоделка с потугами на софтпорно не была  лишена  некоторого
изящества, насколько вообще изящными могут быть такого рода культурфильмы. И
главным в ней был не сам акт и  даже  не  девочки,  размазанные  Толяном  по
кровати, а сам Толян. Вернее - его тело. Бодибилдинг на заре туманной юности
и тренаж в стриптиз-клубе  даром  для  доморощенного  режиссера  не  прошли:
филейные куски и голяжки, взятые напрокат из греческих залов Эрмитажа,  были
засняты со знанием дела. Но это же знание сыграло с  Толяном  злую  шутку  -
картинка не заводила, Никиту во всяком случае. Да и  кого  может  вдохновить
столь неприкрытый нарциссизм?...
   - Классно, да? - выдохнул Толян через минуту.
   - Да уж... Большой мастер...
   - Это ты в точку. Так что, спихнуть тебе брюнеточку? Не пожалеешь.
   - Воздержусь.
   - Ваще-то верно... - неожиданно легко согласился Толян. - Я б тебе  ее  и
не отдал. Она - для меня... Такая девка... Та-акая... Делить ее можно только
с Господом Богом... И то не факт, что он для нее хорош...
   "...Та-акую девку"  Никита  все  же  увидел.  Спустя  полчаса,  в  ванной
комнате, куда забрел, чтобы ополоснуть онемевшее от водки лицо. Сунув голову
под струю холодной воды, он несколько секунд с наслаждением  отфыркивался  и
потому не сразу услышал легкий шорох  за  спиной.  Зато  сразу  почувствовал
чей-то взгляд на затылке. На какую-то долю мгновения Никите даже показалось,
что это Мариночка; из-за запаха, что ли? Вернее, его более резких,  животных
отголосков... Или Эка,  только  она  так  неподражаемо  умела  выпускать  из
глубины антрацитовых зрачков взгляды калибром 7,65.
   Никита поднял голову и уставился в зеркало, висевшее над ванной. В  самой
его глубине хорошо просматривалась девушка.
   Не Эка и не Мариночка.
   Нечто среднее.
   Нечто среднее между Экой и Мариночкой, хотя, безусловно, выдающееся.
   Коротко  стриженная  брюнетка  с  темными  глазами  и  смуглым  ртом.   И
ослепительно белой кожей. Ее красота была универсальной и потому - пугающей.
Такие отпадные девицы с одинаковой  легкостью  делают  карьеру  в  модельных
агентствах и в спецслужбах.
   - Привет, - сказал Никита, глядя в зеркало.
   - Привет, - сразу же отозвалась она.
   - Я занял ванную... Извините.
   - Ничего...
   Оборачиваться Никита не спешил. Девушка его не торопила, терпеливо  ждала
у двери. А в чертовом зеркале, через которое он исподтишка все  еще  пялился
на  нее,  проявлялись  все  новые  и  новые  подробности.  Она  была  просто
великолепна,  вне  всякого  сомнения,  вот  только   красота   ее   казалась
застигнутой врасплох. Никита и  сам  не  мог  объяснить  себе  это  странное
ощущение. Может быть, потом, когда он отдышится и волосы  у  него  высохнут.
Или девушка исчезнет из гладкой поверхности стекла. Или исчезнет вообще...
   Врасплох.
   Вот именно. Очень точное слово.
   А девушка слишком хороша. И не только для Толяна. Но и для Господа  Бога,
пожалуй, тоже. Такую красоту даже хотеть нельзя. Даже думать  о  том,  чтобы
прикоснуться к ней рукой, отяжелевшей от желания. Никаких низменных  мыслей.
Только - смотреть и любоваться, прислушиваясь к ласковому холоду  в  висках.
Интересно, как она оказалась здесь? Или греческой  статуе  все-таки  удалось
соблазнить мадонну из ближайшего зала "Искусство Испании XV-XVI веков"?...
   Никита старательно закрутил кран, пригладил ладонями виски, в которых все
еще гулял ласковый холод, и только тогда повернулся к девушке.  Черт.  Черт,
черт...
   Либо зеркало солгало ему, либо девушка  успела  приготовиться  к  встрече
лицом к лицу. Та же белая кожа, тот же смуглый рот -  но  какая  разительная
перемена! Обыкновенная смазливица по сходной цене за десяток. Черная овца  в
пару белой овце, осенявшей кухню своими далекими от совершенства бедрами.
   - Вы кто? - спросила девушка, глупо округлив рот - как и положено овце.
   - А вы?
   Теперь, следуя овечьей правде жизни, она должна так же глупо хихикнуть.
   - Никто, - хихикнула девушка. - Просто  в  гости  заглянула  к  знакомому
парню.
   - Я тоже... Заглянул...
   Разговаривать больше было не о чем. Никита потрусил к выходу и на секунду
- только на секунду! - задержался. Небольшая заминка,  пародия  на  давку  у
двери: вдвоем им не разойтись. Теперь она была близко, слишком близко. Почти
так же, как Мариночка, - тогда, на Корабельникоffской кухне.  Он  вздрогнул,
вспомнив одуряющий запах кофе и  Мариночкины  руки  у  себя  на  коленях.  И
красива она была почти так же, как жена шефа. Вот только  красота  Мариночки
была красотой дьявола, красотой волка в овечьей шкуре. А здесь - здесь шкура
и вправду была овечьей.
   Овца. Чертова овца.
   Никита даже рассердился на себя. И на зеркало. И на девушку. Чего  только
с пьяных глаз не померещится. Вот что значит воздержание,  надо  же,  дерьмо
какое!...

***

   ...Он увидел ее еще раз рано утром, когда уезжал  из  Всеволожского  дома
Корабельникоffа. Толян, очевидно, утомленный жаркой ночью в  овечьем  стаде,
даже не вышел его проводить. И слава богу, таким ясным тихим  утром  полезно
побыть в одиночестве.
   В этом одиночестве Никита и простоял у дома минут двадцать, поеживаясь от
утреннего холода. Ничего не скажешь,  место  для  загородного  дома  выбрано
неплохое. Да что там неплохое - отличное место! Дом стоял на горе, и  добрый
десяток  террас,  укрепленных  соснами,  туями   и   аккуратно   подрезанным
малинником, спускались на узкую заброшенную  дорогу.  С  улицы  дом  казался
обычным  новорусским  особняком,  зато  со  стороны  участка  и  заброшенной
дороги... В нем было что-то итальянское, прогретое солнцем...  Никита  видел
такие палаццо в Мантуе и - чуть  позже  -  во  Флоренции:  изгороди,  увитые
плющом, посеревшие от времени  решетки  ворот,  натуральный  растрескавшийся
камень, полный кузнечиков и воспоминаний...
   К дому со стороны террас прибавили еще один этаж;  маленькая  итальянская
тайна, недоступная улице. Этот - первый - этаж;  тоже  был  обложен  камнем,
плющом, кузнечиками и воспоминаниями. Вплотную к нему примыкала  площадка  -
как раз в стиле внутреннего дворика: небольшой фонтанчик и плетеные  кресла,
расставленные полукругом, поближе к журчащим  струям.  На  креслах  валялись
соответствующие случаю пледы, глянцевые  журналы  и  маленькие  декоративные
подушки - в таких креслах хорошо  встречать  старость,  рассеянно  глядя  на
сосновые иголки, перезревшую малину и туман.
   Было тихо.
   Так пронзительно тихо, как только и бывает поздним летом. А  звук  возник
лишь потом; собственно, он и должен был  возникнуть,  и  как  только  Никита
забыл? Собака. Никита видел ее  вчера,  когда  подъезжал  к  дому.  Огромный
кавказец  по  кличке  Джек.  Джек,  как  и  Толян,  жил  в  загородном  доме
Корабельникоffа постоянно. Скорее всего,  Ока  Алексеевич  приобрел  его  по
случаю, уже взрослым, для охраны особняка. Днем  кавказец  дрых  или  лениво
бегал вдоль тонкой, не ущемляющей собачьего достоинства проволоки,  а  ночью
свободно перемещался по участку, отпугивая гипотетических непрошеных гостей.
Встречаться с лохматым монстром Никите не хотелось, уж лучше обогнуть дом  и
вынырнуть у "мерса", припаркованного рядом с хозяйским гаражом.  Раздумывая,
как бы поэлегантнее это сделать, Никита машинально  присел  на  ближайшее  к
фонтану кресло и так же машинально вытянул  из-под  задницы  журнал.  Журнал
оказался на удивление не глянцевым, никакого  намека  на  стероидный  "Man's
health" или овечий "Cosmopolitan", вполне  серьезное  академическое  издание
под таким  же  серьезным  академическим  названием  "Вопросы  культурологии"
Страниц   триста,   никак   не    меньше.    Представить,    что    подобную
высокоинтеллектуальную лобуду читает Толян,  было  так  же  невозможно,  как
вообразить, что ее читает кавказец Джек. Или какая-нибудь пришлая овца.  Или
сам Корабельникоff. Разве что - Нонна Багратионовна. Никита открыл журнал на
середине и тотчас же наткнулся на знакомое до изжоги имя Гийома Нормандского
Вернее, журнал открылся сам - и все из-за закладки,  которой  служила  узкая
полоска фотографических негативов, кадров шесть-семь, навскидку и не скажешь
точно. Но Гийом Нормандский - это показательно.
   Нонна  Багратионовна,  никаких  сомнений,  любого   другого,   не   столь
продвинутого   человека   стошнит   при   одном   упоминании    благородного
старофранцузского  имени  Никита  сразу  же  вспомнил   разговор   недельной
давности, когда, в очередной раз  вломившись  в  предбанник,  застал  Нонну,
стоящую  на  коленях  у  шкафа  с  развороченными  внутренностями:  папками,
подшивками, бюллетенями, рекламными проспектами. Секретарша рылась  во  всем
этом полиграфическом великолепии и страшно нервничала.
   -  Что-нибудь  потеряли,  Нонна  Багратионовна?  -  галантно  осведомился
Никита.
   - Да нет, ничего особенного, - не сразу ответила Нонна. -  Просто  журнал
куда-то сунула... Найти не могу, а там - Гийом, его последний  глоссарий.  С
комментариями,  между  прочим,  самого  Микушевича...  Кому  он  только  мог
понадобиться в  этой  богадельне...  в  этом  филиале  пивного  бара-ума  не
приложу...
   Имя "Микушевич" ни о чем  не  говорило  Никите,  должно  быть,  еще  один
интеллектуальный божок из пантеона прошлой жизни Нонны Багратионовны.
   - И что за журнал?
   Секретарша посмотрела на Никиту с сомнением.
   - Ну, название вам ничего не скажет, не ваш профиль,  дорогой  мой...  Да
черт с ним, с журналом, хотя обидно, конечно...
   Не черт с ним, совсем не черт! Нонна злилась по-настоящему,  так  злиться
из-за пропечатанного петитом глоссария с комментариями никому и в голову  не
придет.
   - Может быть, вам помочь в поисках, Нонна Багратионовна?
   - Не стоит...
   Она как будто  устыдилась  этого  своего  яростного  напора  и  принялась
сбрасывать папки и проспекты обратно в шкаф не  глядя,  что  тоже  никак  не
вязалось с ее почти немецкой аккуратностью: у каждой бумажки в ее  хозяйстве
существовало строго отведенное место, у каждой скрепки. И вот теперь - такое
наплевательство, надо же!...
   Никита сразу же позабыл об этом маленьком инциденте недельной давности  и
не вспомнил бы о нем никогда, если  бы  Гийом  Нормандский  с  комментариями
Микушевича сам не подал о себе весточку. И где - в вотчине Kopaбeльникoffa!
   Неужели  секретарша-страстотерпица   и   здесь   оставила   свой   унылый
средневековый хвост? Вернее, позабыла его среди облегченной роскоши с  стиле
"евродизайн"...
   Странно, Никите