аниц  газет.   Я   не   могу   позволить
вседозволенности, под какой бы благонравной личиной  она ни скрывалась. Если
я это допущу,  меня ждет  всеобщее неуважение и народ  поймет, что  со  мной
можно вытворять  то,  что  вытворяли  с  Ельциным. Я  не буду  повторять его
ошибок:  не  буду  слова пускать  на ветер  -- это подрывает  веру.  Не буду
обещать светлого будущего -- это тоже не  способствует доверию к президенту.
Я хочу  неукоснительного  исполнения. И чтобы мое правительство было твердым
на слово и убедительным в реформаторстве. И  я постараюсь поступать так, что
можно  определить одним словом -- порядочность. И  если  мне  суждено отсюда
выбраться, я сразу же поеду к нему  и расскажу, что я собираюсь предпринять,
чтобы  люди,  наконец, вздохнули с облегчением и у них появилась  надежда. А
что им даст надежду? Вера в завтрашний день. И вера в своего президента, что
это не надутый пузырь, не случайно взошедший на престол наследник Ельцина, а
самостоятельный человек,  знающий пути-дороги,  по которым придется идти.  И
чтобы  это была  не  слепая  вера, ибо у  слепой  веры злые  глаза,  а  вера
осознанная, держащаяся на доказательствах деятельности. Но не  будь Ельцина,
не было бы и Путина...Нет, я бы, конечно, был, просто не был бы президентом.
А как он меня угадал? И хорошо ли это?  Может, это его самая большая ошибка?
А моя  самая большая ошибка в том, что  я  во всем  хочу быть сильным. А это
невозможно, пустая затея... Еще никому не удалось быть во всем сильным.  Как
никому  не  удалось  победить  смерть.  Это  она  --  величайший  математик,
поскольку, как заметил Ключевский,  безошибочно решает все  задачи...А что я
сам хочу от жизни? А это смотря, от какой жизни?  От этих мгновений, которые
прокалены солнцем  и пронизаны  предчувствием крови или  от череды  лет,  на
протяжении  которых мне придется нести  свой  крест? Я будущего не  знаю,  а
потому глупо  задаваться вопросом --  что подразумевал Ельцин  под  словами,
сказанными им в тот странный день? Ведь по сути  я был на волосок от гибели,
а это меня тогда нисколько не взволновало. Тем более не напугало. Так к чему
мне  возвращаться  туда,  откуда  меня  выгнал  не  страх,  а моя  воля,  не
поддающаяся соблазну быть в середине?  Что-то ты запутался, наверное, солнце
в тебе нарушило здравое и  ты заговариваешься...Лучше открой глаза и взгляни
на мир:  он  лучится, как нимб  над  головой Христа,  он  весь  играет,  как
пасхальное солнышко и нет  в нем видимой ущербинки. Но вместе с тем...вместе
с тем он беспощаден,  как  инквизитор.  И люди внизу инквизиторы...и  в тебе
сидит  инквизитор, потому что ты чью-то волю хочешь сокрушить оружием.  Но и
они  тоже держат оружие в руках и направляют его в  меня... Нет, конечно, не
прямо  в меня, но в то, что я как бы олицетворяю...Насколько счастливее меня
эта  птаха,  которая  минуту  назад сидела напротив и  что-то  пыталась  мне
объяснить. Она, наверное,  тоже  со своей волей, своими воззрениями...Может,
она тоже чей-то президент и так же, как я, занялась не своим делом? И кто из
нас  переживет эту ночь и кто оставит после  себя теплый след и  охлаждающую
душу тень? И знает ли она о мире -- как долог и как быстр его исход? Нет, не
знает,  как знаю я,  что  жизни-то  этой  так коротка  линия, так безупречно
исходна и эфемерна она. Потому и сладка и невыразимо печальна..."
     Глаза  его  закрылись  и он  провалился  в  синюю  люльку, имя  которой
Вселенная...
     ...Подошел Гулбе. На нем была шапочка с подвернутыми краями, за плечами
торчал приклад автомата.
     -- Как самочувствие, Айвар? -- спросил Путин.
     -- Нормалек, товарищ президент. Проверил сторожевые посты, пока тихо...
     -- Как ребята?
     --  Тоже  нормально. А  как  вы...там  такое пекло?  -- Гулбе  кивнул в
сторону  гребня,  на  котором  виднелись  потные  спины  лежащих   Шторма  и
Щербакова.
     -- Ничего,  скоро солнце пойдет на  убыль, а там, смотришь, ночь, -- он
взглянул на  Гулбе и  увидел выбившийся из  подвернутой маски  потный  ершик
волос.  На шее парня пульсировала  набрякшая сонная артерия.  --  Однако мне
надо сменить командира... -- Путин поднялся и, согнувшись, сделал пробежку в
сторону ущелья. Затем лег и пополз вперед.
     Шторм не сразу отправился в "санаторий", как он сам окрестил смоковницу
с  ее  спасительной  тенью. Он  зачарованно  смотрел  на марево, парящее над
противоположной   грядой,   в   глазах   прыгали   темные   мушки,   признак
перенапряжения.  Ему   показалось,   что   на   другой   стороне  ущелья,  в
темно-зеленых зарослях  кустарника,  что-то  сверкнуло,  как  если  бы  блик
исходил  от  окуляра  бинокля. Было ощущение, что за ними  кто-то наблюдает.
Однако завел речь о другом.
     -- Мы с конюхом сваляли дурака,  -- сказал Шторм.  -- Или надо было его
вообще не брать, а если взяли...нельзя оставлять такого свидетеля...
     -- Вы боитесь что его спохватятся?
     -- Могут спохватиться, а нам лишнего шума не надо.
     -- Но у них, наверное, тоже бывают дезертиры...
     Шторм, развернувшись на локтях, отполз от  кромки  ущелья.  Поднялся  и
пошел к  смоковнице. Его кривоватые  ноги  довольно уверенно попирали  сухую
каменистую почву, оставляя позади столбики пыли.
     И уже сидя под деревом  и, обмахиваясь сорванной с  головы шапочкой, он
подумал  о донесении, в  котором говорилось о  прибытии людей из "Дельты"  в
Грузию. И ощущение, которое он только что испытывал, глядя на другую сторону
ущелья, приобрело  вполне реальные очертания: а  чем черт  не  шутит, вполне
ведь  возможно, что американские коллеги  уже здесь и они сильно  могут  нам
осложнить  операцию.  И  вспомнил  имя, уже ставшее хрестоматийным,  Чарльза
Беквита, который с помощь вот такого объявления набирал  команду: "Требуются
добровольцы в "Дельту".  Гарантируется медаль, гроб  или  то и другое".  Эту
быль  Шторму  не раз  приходилось  напоминать  новичкам  и  сейчас,  думая о
возможной  встрече  с  "Дельтой",  он  мысленно  послал  привет  ее  первому
командиру. Ставшему живой легендой у спецназа.



34. Бочаров ручей. 11 августа.


     Помощник  президента Тишков  не  успевал отвечать на телефонные звонки.
Губернаторы   как  будто   сговорились:   каждый  звонивший  рассчитывал  на
эксклюзивное к  себе отношение и, пользуясь своим пребыванием в черноморских
правительственных резиденциях, пытались добиться аудиенции у Путина. Тишков,
в  соответствии  с согласованной  с  президентом  версией, всем говорил, что
президент в настоящий момент занят и в ближайшие  часы  не освободится. Если
хотите,  спрашивал   Тишков,   соединю  с  главой  администрации  президента
Волошиным.
     Из окна резиденции было хорошо видно, как на газоне продолжают дежурить
журналисты. Тишков  зашел  к пресс-секретарю,  с которым Путин работал еще в
Питере,  и  попросил  того  поговорить с журналистами  и,  при  возможности,
обеспечить  их  минеральной  водой и бутербродами. Потом  помощник вышел  из
своего кабинета и направился к  Волошину.  Тот сидел за письменным столом  и
что-то писал  толстой  с  золотым  пером  авторучкой. В широко открытое окно
залетал  тепляк, обегал светлые стены кабинета  и нервно поигрывал  уголками
бумаги, лежащей на столе.
     -- Саша, -- обратился он к главе администрации, -- неплохо было бы Паше
Фоменко немного порисоваться перед телевизионщиками, а то они там сгорают от
нетерпения. Да и жара сегодня, в тени 33 по Цельсию...
     -- Позвоните, Лев Евгеньевич, ему сами, он, кажется, на корте играет  с
Геной Лобачевым в теннис...
     Лобачев  -- один  из  охранников, также  питерец,  а  когда-то служил в
спецподразделении "Вымпел".
     --  Только  пусть  Фоменко не вступает с  журналистами в  дискуссии, --
добавил Волошин, когда Тишков уже был в дверях.
     --  Паша  сам  знает,  что  это  не  его компетенция,  хотя  он  иногда
закатывает такие речи, что можно подумать будто учился ораторскому искусству
у самого Собчака.
     Волошин оторвался от бумаг  и мгновение его взгляд  сосредотачивался на
Тишкове. Спросил:
     -- Лев  Евгеньевич,  вы,  конечно,  знаете,  куда  отправился  Владимир
Владимирович. Как вы этот его шаг расцениваете?
     Волошин намного моложе Тишкова и потому  обращается к  нему на "вы". Но
по  должности  он  старше и вправе  задавать  любые  вопросы. Впрочем, у них
сложились  довольно дружеские  отношения и  они могли обходиться без  лишней
дипломатии.
     -- Если честно, я его поступок в душе  одобряю...Ну, может, не одобряю,
а  понимаю...Как  мужчина мужчину. Хотя  сам  я  на  такие подвиги,  увы, не
способен... да и возраст уже не тот.
     --  И  я его понимаю.  На  него  свалилась  огромная  ответственность и
особенно  в связи с делами  в  Чечне. Будем надеяться,  что  все  закончится
благополучно, и нам остается только держать за него  кулаки и блокировать на
сей счет любую информацию...
     --  Разумеется,  если  это  выйдет  за эти  пределы, --  Тишков  окинул
взглядом  пространство,  --  пиши пропал, писаки и телевизионщики растерзают
нас...Я представляю, что они напридумают...
     --  Хорошо,  Лев Евгеньевич,  идите,  мне тут осталось  совсем  немного
работы...Сочиняю Указ президента о передаче особых полномочий ФСБ в борьбе с
терроризмом на Северном Кавказе.
     -- Это нужно было сделать еще вчера, а то получалось у семи  нянек дитя
без глаза.
     -- Да  нет, не все  так однозначно.  Просто закончился  войсковой этап,
теперь  нужны  спецоперации,   а  значит,  нужен  и   единый   центр  по  их
проведению...
     Тишков  прошел  в  свой кабинет и оттуда позвонил на корт. Когда трубку
взял Фоменко, он ему сказал:
     -- Паша, зрители ждут твоего выхода. Пожалуйста, только без экспромтов.
В президентском шкафчике возьми  его одежду, переоденься и направляйся сюда.
Да... не ходи один, пусть тебя сопровождает Лобачев.
     Тишков подошел  к столу и открыл бутылку  боржоми.  Из окна  ему хорошо
была видна дорожка, ведущая от кортов, и пологой дугой огибающая газон.
     Фоменко он  увидел издалека. На нем были светлые хлопчатобумажные брюки
и  кремового  цвета сорочка  с  короткими отложными  рукавами. Когда  Паша с
сопровождающим  его  Лобачевым  приблизился, Тишков разглядел обувь, которая
была на  Фоменко -- китайские туфли с плетеными союзками. Словом, он один  к
одному был облачен в одежды,  в которых  был Путин в день своего отбытия.  И
только  одна деталь новая -- клетчатая с короткими обвислыми полями  панама.
Однако  она не закрывала лицо, которое  было серьезно и в меру загорелое...В
руке Паша держал ракетку...
     ...Когда фигура Фоменко-Путина появилась в поле зрения журналистов, они
скопом подхватились и устремились в сторону дорожки.  На  сей  раз ничто  не
помешало Октавиану  Рубцову из  НТВ проявить недюжинную  прыть и раньше всех
оказаться  у "объекта". Однако  от резко  взятого старта в груди  у него все
зашлось, и  он  едва выдавил  из себя  вопрос: "Господин президент, кто  ваш
партнер? С каким  счетом закончилась  игра?" Подошедшего корреспондента  CNN
Марка Сандлера интересовало другое и он, настырно тянул микрофон  к Фоменко:
"Господин  Путин,  говорят  при  покушении  на   вас  погиб  один  из  ваших
телохранителей...Как это случилось?"
     Лобачев  сильной рукой отодвинул наиболее ретивых и довольно добродушно
бросил:
     -- Господа,  президент устал. Все вопросы  потом, через  день состоится
пресс-конференция...извините, нам пора.
     Но  Фоменко,  который уже вошел в роль,  не  хотелось хотя бы без одной
реплики уходить и он, на мгновение задержавшись, бросил:
     --  Мне  бы, орлы, ваши заботы. Все нормально, мой телохранитель  жив и
здоров, мы только что с ним играли в теннис и он меня  обыграл со счетом два
три...
     Наблюдавший  за  Путиным-Фоменко  Октавиан Рубцов,  обратил внимание на
одну  мелкую деталь,  которая почему-то  всегда  бросалась  ему  в глаза: на
противокозелке левого уха президента темнело едва заметное родимое пятнышко.
А тут,  как  Рубцов  ни  вглядывался, и намека  на родинку не  было.  И  две
характерных  продольных  морщинки  у  губ  тоже  не  было...Возможно,  жара,
возможно, расстояние не позволили ему как следует рассмотреть...
     Позже,  в   фургончике,  который  с  оборудованием  стоял  за  воротами
резиденции, они с оператором и режиссером просмотрели пленку и сравнили ее с
другими кадрами. Разница была налицо.
     --  Нам  морочат  голову,  -- пыхтя,  сказал  измотанный  жарой  тучный
режиссер.
     -- Он такой же Путин, как я Клинтон, -- чему-то радуясь,  констатировал
Рубцов.  От  удовольствия он  потер  руки  --  как  же,  сенсация дня  --  у
президента России есть  двойники, которые,  возможно, правят страной. -- Что
будем делать? -- спросил он  у  режиссера. -- Перегоним информацию в  Москву
или...
     Режиссер старый опытный телевизионщик с сомнением покачал головой:
     -- Боюсь, нам никто не поверит и могут лишить аккредитации.
     --  Но  не  мы так это сделает кто-нибудь другой, --  у  Рубцова  глаза
горели  азартом.  Однако и  он  дорожил аккредитацией  и  не спешил покидать
обетованные черноморские  берега  в такую пору  года. -- Но  если  даже  это
двойник, то двойник классный...и голос Путинский и улыбка...
     -- Я  бы не был  столь категоричен, -- вдруг возник оператор. -- Это не
самая близкая  экспозиция, с  которой мне  пришлось снимать да и  кассета не
первосортная, десятый раз пишу.
     -- Да  перестань, Гена, --  едва  не взмолился Рубцов,  --  это  только
слепому неясно.
     -- Забудем об  этом  до пресс-конференции,  --  сказал  режиссер и  все
поняли, тема исчерпана и пора на обед...
     В Сочи стояло  пекло, запахи расплавленного асфальта, выхлопных газов и
тропических ароматов  сливались  в  один  неповторимый  букет,  свойственный
большинству южных городов...


35. Гнилая яма, 11 августа.


     Горы непредсказуемы. Из каких-то невидимых щелей, каменных пор и клеток
земли  вдруг потянулись  тонкие струйки  белесого  тумана. На  глазах ущелье
стало  наполняться клубящимися  образованьями, потянуло потаенной  сыростью,
которая с каждой минутой натягивалась ледяным холодом.
     --  Вот  это  номер, чтобы  никто  не  помер,  --  стараясь  оставаться
спокойным, проговорил Щербаков.
     Шторм  глядел  вдаль, где  вместо  озорного светлого  облачка замаячила
грандиозная туча.  И  ветер, который  вдруг всколыхнул  все  растущее,  стал
настолько  задиристым,  что пришлось прикрывать  глаза от песка,  который он
принес с собой с противоположной гряды.
     --  Ну, братцы, я  такого блаженства давно  не  испытывал, -- промолвил
Шторм, отстегивая на вороте пуговицу.
     И Путин  после изнывающей жары тоже ощущал небесную благодать, его тело
испытывало облегчение, словно его сняли с раскаленной сковородки и перенесли
в  прохладную  ванну.  А тут еще обе гряды  ущелья соединила  непередаваемой
красоты радуга.
     Однако человек никогда не насыщается до конца  ниспосланной благодатью,
не успевает, ибо  природа  все  делает, чтобы он  не  закоснел в безмятежном
телесном восторге. Она каждый миг преподает ему свои суровые уроки. Чтобы не
зазнавался и не мыслил себя выше нее, матери-природы...
     Когда,  наконец,  хлынул ливень, Щербаков  со Штормом перевернулись  на
спину, подставляя ошпаренные солнцем лица под его освежающие метелки.
     --  Эх, мать  твою, как просто  сделать человека счастливым, -- говорил
Шторм, ловя ртом и ладонями крупные, как виноградины, дождины...
     Но  предаваясь детским радостям, этот пожилой полковник, думал совсем о
другом. Он напряженно  восстанавливал в памяти лицо одного  из тех  "рабов",
которые  недавно трудились внизу, устилая дно ущелья каменными плитами.  Это
был   молоденький  паренек   с  пшеничными  усиками,  загорелый,   и  наголо
обстриженный.  Босой,  в  клетчатой рубашке...  "Где  я его мог  видеть?  --
спрашивал  себя  Шторм.  --  В  каком-нибудь  московском магазине,  на улице
или...Да нет  же,  черт меня  подери,  память  стала сдавать, я  же  его сам
натаскивал  месяца два назад...Это  же агент Платонова, только тогда он  был
при волосах  и  без усов. Ну да, Валера Мирченко,  агентурная кличка Сайгак.
Легконогий,  весь  словно свит  из  множества  стальных жил, как те тросы  в
навесных мостах...Я его и готовил  для работы в  горах Северного  Кавказа, в
зеленке  и вот он -- тут, на  тебе, рукой  подать... Нужно  как-то  ему дать
знать, что мы здесь, рядом, и знаем о нем. Только бы  еще раз их  вывели  на
работу..."
     И  небеса,  как  будто  услышал  просьбу  атеиста   Шторма,  ибо  внизу
послышалось стальное клацанье,  голоса --  это выгоняли на работу  рабов. Их
было  человек  двадцать,  разношерстная  публика,  молодые,  очень  молодые,
средних лет и очень пожилые люди снова взялись за ломы и лопаты, впряглись в
одноколесные тачки.
     Шторм  взглянул  на  часы:  до  вероятного  прибытия  Эмира  оставалось
несколько часов и, видимо, принимающая сторона спешила.
     Сайгака  он увидел  среди  второй  группы,  которая вышла  из округлого
проема под охраной трех  моджахедов.  Мирченко был в башмаках без шнурков, в
той же клетчатой рубашке..
     --  Владимир Владимирович, --  Шторм  тихо позвал  Путина,  -- обратите
внимание вон на того паренька... с бритой головой и в клетчатой рубашке.
     Президент  через   бинокль   быстро  отыскал  искомую  фигуру.  Сказал:
"Молоденький парнишка, больше семнадцати не дашь..."
     -- Ему двадцать  шесть было три  месяца назад...Этот парень наш,  агент
Платонова, я его сам готовил...
     Путин еще раз приставил окуляры к глазам.
     --  Значит, это тот самый Сайгак,  благодаря  которому мы вышли на этот
пейзаж? -- Путин подбородком указал на ущелье.
     --  Тот самый.  Я  его  учил  подражать  пению  зорянки  и  это у  него
великолепно  получалось,  -- и  Шторм, положив  рядом с  автоматом  бинокль,
сложил  ладони трубочкой  и  поднес  их к губам.  И на  удивление  Путина  с
Щербаковым  послышалось   ласковое,   зазывное   пение   птахи  тиу-тиу-тии,
тиу-тиу-тии...
     Шторм, продолжая держать ладони  у рта, замолк и сам превратился вслух.
Вернее, в глаза.
     -- Если  сейчас парень поднесет к лицу ладонь  и утрется ею, значит, он
услышал и понял, что мы здесь...
     Путин, зная кодировку  жестов  при  наружной слежке, тем не  менее  был
сильно удивлен, когда парнишка действительно неброским и вполне естественным
движением, поднял  руку  и  вытирающим жестом  провел  ею ото лба до  самого
подбородка. И как будто дважды качнул головой...
     -- Он  наш, --  сказал  Шторм, --  значит,  не зря мы с  ним  осваивали
"тарзанью горку" и рвали жилы на "тропе"...
     Сзади  подполз  Гулбе.  Он  был  мокрый   до  нитки,  хотя  ливень  уже
прекратился.
     -- Товарищ полковник,  --  обратился  он к Шторму, -- ребята замерзают,
может наступить переохлаждение. Вы сами видите, что творится в природе....
     Шторм, конечно, знал, что такое на операции переохлаждение. Это падение
кровяного давления, вялость, сонливость, а порой судороги и  отказ сердечной
деятельности. Он оценивающе посмотрел на  небо и  увидел  там обнадеживающие
признаки нового потепления. Туча, которая опрокинула на людей миллионы ведер
влаги, тяжело отодвигалась на  север  и  уже  по  краям озолотилась  сияющей
каемкой.
     -- Скоро  солнце  опять будет  припекать  задницу, поэтому  со спиртным
поосторожней, -- Шторм продолжал смотреть вниз. -- По пятьдесят  граммов, не
больше...
     --  Есть,  --  Гулбе  отполз  и  сделать  это ему  пришлось  по  земле,
превратившейся в желтый клей.
     Через минут пятнадцать небо действительно очистилось, радуга  исчезла и
солнце, как ни в чем не бывало, снова охватило знойным сиянием ущелье и тех,
кто подобно муравьям, в нем трудился и тех, кто в бездействии выжидал своего
момента на его гребне...
     Справа,  со стороны блокпоста послышались крики  и неразборчивая  речь.
Кто были наверху, у