детей. 
Вторым фактором явилось растущее политическое недовольство, которое принимало двоякую форму. Во-первых, все большее своеволие проявляли некоторые западные тодзама (внешние землевладельцы). Они потерпели поражение в битве при Сэкигахара и с тех пор утратили политическое влияние; тем не менее, они затаили глухую ненависть к сёгунату Токугава. Главы двух самых могущественных кланов (Тёсю и Сацума), почувствовав слабость бакуфу, начали подстрекать к неповиновению властям. Как следствие, сёгунат смягчил прежде незыблемое правило, обязывавшее всех даймё половину каждого года проводить в Эдо, и тем самым утратил последнюю реальную власть над ними. 
Во-вторых, к политическому недовольству добавлялось еще и идеологическое. Многие молодые японцы, выросшие в беспокойные годы первой половины столетия, были уверены, что для защиты национальных интересов перед лицом угрозы со стороны иностранных держав, уже стучавшихся в двери закрытой от мира страны, необходимо более сильное центральное правительство. Они учились в школах военного искусства и слушали своих учителей, провозглашавших принципы "почтения к императору" (сонно) и "изгнания варваров" (дзёи). Некоторые просили своих хозяев отпустить их со службы и позволить стать ронинами, дабы они могли посвятить себя политической деятельности и защите родины. Одна группа таких молодых людей убила влиятельного государственного советника, который заключил предательский, по их мнению, договор с иностранцами. 
Когда недовольство сёгунатом достигло своего апогея, многие разочарованные его политикой люди вспомнили об императоре как объекте верности и почитания. Уже в конце восемнадцатого-начале девятнадцатого века несколько весьма влиятельных писателей говорили о преданности императору. Так, Мотоори Норинага (1730-1800) рассуждал в своих сочинениях о божественной, вечной славе императора и провозглашал верность ему квинтэссенцией национального духа японцев. А Хирата Ацутани (1776-1843) выдвинул доктрину кокутай (государственного устройства), согласно которой Японией, как "божественной землей", должны управлять ведущие свое происхождение от богов императоры. В 1841 году Хирата был посажен под домашний арест, но его учение пользовалось у молодого поколения огромной популярностью. Сёгун все чаще и чаще воспринимался как узурпатор по праву принадлежащей императору власти. 
Силой же, взорвавшей тлевшую "пороховую бочку" недовольства и опрокинувшей сёгунат, стало давление иностранных держав, добивавшихся прав на землю, торговых привилегий и заключения коммерческих соглашений с Японией. Подобные попытки продолжались уже в течение долгого времени. Первыми в восемнадцатом столетии пришли с севера русские. Затем, в начале девятнадцатого века, Британия пыталась получить право заходить в порт Нагасаки. Но в целом, за исключением немногих - в основном ученых, желавших изучать западную медицину и военное дело - Япония противилась появлению в стране иностранцев. В 1853-54 годах настойчивость иностранцев стала уже безапелляционной и даже агрессивной - в гавань Эдо вошли четыре американских военных корабля под командованием капитана Мэтью Пэрри. 
Именно тогда сёгунат и подписал себе смертный приговор. В 1854 году, при безволии и нерешительности сёгуна, мелкий чиновник, стараясь идти на минимум уступок, все-таки подписал судьбоносное соглашение, разрешающее кораблям нескольких держав заходить в японские порты. (А что еще можно было сделать, если побережье практически не имело линии обороны?) Это решение вызвало бурю протеста, и подписавший договор чиновник был убит ронином-одиночкой. 
События обретали уже не только политическую окраску, но и символический смысл; дни сёгуната были сочтены. Иностранные посланники при ведении переговоров искали согласия не властей сёгуната, а императорского двора. Западные кланы Тёсю и Сацума подняли мятеж и разгромили посланные против них войска сёгуната. Вскоре к ним присоединились и другие кланы. Регент, ставший сёгуном, отрекся от своего поста в ноябре 1867 года. Армия захватила огромный замок Токугава в Эдо, власть императора была "восстановлена". Так, скорее хныканьем, чем прощальным "хлопком двери", закончилось 250-летнее правление самураев. 
Однако конец власти самураев не означал ни полной утраты ими политической и военной роли в обществе, ни, тем более, прекращения их влияния на культуру страны. Семьсот лет "воинского духа" и "культуры воина" оставили слишком глубокий отпечаток. Самурайский дух в недалеком будущем вновь ярко проявит себя, и на этот раз не только в Японии, но и в Восточной и Юго-Восточной Азии и на островах Тихого океана. 
САМУРАЙСКИЙ МЕЧ 
Со всей определенностью можно утверждать, что воина делает оружие. В Японии же самурая "сделал" меч. Меч создавал его душу, формировал его образ жизни, его боевое искусство, наконец, его место в обществе. И хотя самураи использовали самое разнообразное оружие, первым из первых оставался меч. Но если справедливым будет сказать, что меч сделал самурая таким, каким он был, то в равной степени и самураи сотворили меч тем, чем он стал - сотворили своими личными качествами, своим воинственным духом, своим высоким положением в общественной иерархии. 
Об особом значении меча для военного сословия, о приобретенном им в феодальной Японии культурно-нравственном ореоле Оскар Ратти говорит так: 
"Роль катана основывалась на том положении, которое самураи занимали в политико-правовой структуре Японии, структуре власти, построенной вертикально, поддерживаемой и вдохновляемой на каждом уровне мистическим поклонением предкам, связывавшим воедино многие поколения. Являясь почти сакральным символом сокровенных верований, устоев и законов японского народа, меч представлял и прошлое, и настоящее. Он был своеобразным средоточием духовной, политической и боевой силы, принадлежавшей его обладателю. Подобный символизм приводил к тому, что каждое событие прямым или косвенным образом связывалось с катана". 
  
БОЕВОЕ ОРУЖИЕ И МАСТЕРСТВО 
Нарождающееся военное сословие впервые предстает перед нами на страницах "Хэйкэ моногатари", в которой описываются события конца двенадцатого столетия. Мы видим, что будущие самураи обладают великолепным боевым искусством и разными видами оружия. Конечно, главным "оружием" воина были его доспехи. От эпохи к эпохе внешний вид доспехов претерпевал определенные изменения, но основа оставалась той же. Доспехи представляли собой последовательно наложенные друг на друга и укрепленные на коже стальные пластины, стянутые либо кожаными ремнями, либо пеньковыми или шелковыми веревками. Материал, цвет, а нередко и тип шнуровки являлись отличительными знаками не только отдельных воинов, но и целых кланов. По шнуровке можно было распознать друга или врага. К сожалению, она имела и свои недостатки. В боевых условиях ремни нередко намокали от дождя, пота или же при форсировании водной преграды и оставались влажными. Они пахли сыростью и порой кишели вшами. Воин также носил шлем с отверстием наверху (для доступа воздуха?), снабженный забралом и боковыми пластинами для защиты лица и шеи. Как правило, шлем имел, по крайней мере, один знак отличия. 
И доспехи имели свои уязвимые места. Хотя металлические пластины, свешивавшиеся вниз наподобие длинной рубашки и закрывавшие торс и бедра старались завязывать как можно туже, соединения и узлы оставались открытыми для стрел, копий и мечей. Нередко случалось и так: в ближнем бою противник, изловчившись, приподнимал ниспадавшие доспехи и наносил разящий удар в живот. Легко было получить ранение стрелой или мечом и в область шеи, несмотря на все защитные приспособления. Кроме того, японский воин требовал от доспехов прежде всего гибкости и легкости. Поначалу мастера-оружейники пытались делать нагрудную кирасу из сплошной тонкой стали, но вскоре эту практику забросили. И даже много позднее, когда в Японии познакомились с европейскими типами доспехов, ни кольчуги, ни сплошные стальные латы не нашли у самураев признания. Не в традициях японского воина было в сражении ли, в походе ли садиться на лошадь с помощью слуг! 
Все это отражает и природные условия, определявшие характер сражений в стране, и само понимание смысла поединка воинами. Что касается первых, то большая часть японской земли представляет собой пересеченную, нередко гористую местность. Можно вспомнить знаменитое путешествие конного отряда Минамото Ёсицунэ по оленьим тропам, что позволило ему неожиданно обрушиться в тыл хорошо укрепленной и казавшейся неприступной крепости Тайра. Кроме того, японский воин всегда считал поединок неуловимым и очень динамичным событием, столкновением один на один, требовавшим ловкости, быстроты, подвижности и гибкой тактики. Он никогда не рассматривал бой как схватку двух тяжеловесов, в которой побеждает тот, чьи тело и доспехи весят больше и чья тупая сокрушающая мощь окажется сильнее. Поэтому лучше носить легкие доспехи и подвергнуться риску получить удар в незащищенное место, чем являть собой громоздкую и плохо двигающуюся крепость, закованную в броню. 
Изображенный в "Хэйкэ моногатари" воин-аристократ, ставший впоследствии идеалом для всего самурайского сословия, был в первую очередь превосходным всадником. Как мы уже говорили, воин и лошадь прекрасно гармонировали друг с другом и действовали как единый, хорошо отлаженный механизм. Однако спустя каких-нибудь три столетия, когда многие воины низкого происхождения получили ранг самурая, а в сражениях даймё опирались в первую очередь на огромные армии пехотинцев, лошадьми управляли уже лишь немногие высокопоставленные самураи. Да и в эпоху Токугава только небольшая часть самурайского сословия пользовалась привилегией ездить верхом. Тем не менее, уже ничто не могло изменить сложившихся в обществе идеалов, и обучение верховой езде продолжало оставаться составной частью боевой подготовки молодого самурая. 
Вторым необходимым качеством для самурая далекой эпохи считалось умение стрелять из лука. В те дни конница обрушивалась на врага словно пробивной таран. Мчась на противника, воин отпускал поводья лошади и, прежде чем сойтись с ним лицом к лицу, выпускал в него стрелы. Это делалось, чтобы в построениях врага образовались бреши и атакующие могли бы прорваться сквозь его ряды и посеять хаос и панику среди воинов. Стрелы находились в колчане за спиной, откуда всадник доставал их на ходу. Естественно, стрелять из лука с лошади, мчащейся во весь опор, было делом нелегким и требовавшим специальной тренировки: 
"Стрельба по трем мишеням (ябусамэ) заключалась в следующем: лошадь пускалась вскачь, а сидящий на ней воин должен был поразить стрелами три картонных мишени в три дюйма каждая, установленных по ходу движения лошади. В стрельбе по шапочкам из бамбука (касагакэ) упражнялись в своеобразном "коридоре", называвшемся "путь стрелы" (ядо), отгороженном с трех сторон. В конце его были вывешены шапочки из бамбука. Всадник обязан был пустить свою лошадь галопом и начать стрелять из лука по шапочкам вначале с дальнего расстояния (токасагакэ), а потом и с ближнего (кокасакэ)". 
В армии, еще не знавшей огнестрельного оружия, были свои "снайперы" и "артиллерия" - стрелки-пехотинцы. Они, хотя и не носили ранг "буси", являли собой весьма грозную боевую силу в первую половину "эпохи самураев". Их роль сошла на нет лишь после пятнадцатого столетия. Даже когда мушкеты уже получили широкое распространение, "этикет требовал, чтобы лучники располагались слева, стрелки - справа, а сражение начиналось поливанием друг друга стрелами". Луки, достигавшие в длину семи-восьми футов, часто делались из нескольких склеенных между собой бамбуков. Каждый конец был чуть согнут и отделан металлом, так что отпущенная тетива издавала резкий, пронзительный звук, что порой использовали для передачи сигнала. Такой лук представлял собой мощное оружие с весьма значительной дальностью поражения и требовал от воина большой силы. "Сигэудзи, один из командиров Нитта Ёсисада, сражавшийся против армии Асикага Такаудзи при Хёго, подстрелил птицу, парившую над рядами противника. Когда изумленные враги спросили, как его зовут, Сигэудзи привязал к стреле листок со своим именем и выстрелил в направлении сторожевой баши врага, находившейся в 360 шагах от него. Стрела попала в стоявшего на ней часового" (О. Ратти). 
Стрелы, как и наконечники для них, были самые разные: стрелы для спортивных состязаний с тупыми концами, стрелы для охоты на животных и птиц, особые "свистящие" стрелы для передачи сигнала и, наконец, стрелы со стальными наконечниками, способные пробить даже тонкую броню и погубившие тысячи и тысячи воинов многих поколений. Порой самые отважные самураи, первыми мчавшиеся на врага, попадали под град стрел, выпущенных своими же лучниками. Более осторожные же ждали, пока воины разных рангов, стрелявшие поочередно, закончат "артподготовку", и уж потом бросались вперед. 
Копье тоже входило в боевой арсенал как всадников, так и пехотинцев. Воины, мчавшиеся в атаку на лошадях, сначала стреляли в противника из луков, а затем, уже сблизившись с ним, доставали из чехлов, привязанных сбоку к седлу, копья, или же сражались длинными мечами. Копья у всадников были, как правило, средние или короткие, с наконечником, напоминающим лезвие меча. Копьеносцы-пехотинцы - а у них копья были длиннее - являлись вспомогательной силой и шли в атаку вслед за конницей. Поначалу копьеносцы находились на самой низкой ступени воинской иерархии и не считались достойными носить имя "буси". Однако их роль в бою все более и более возрастала, и со временем даймё стали относиться к ним как к костяку армии. Но даже тогда их социальный статус не повысился. Тем не менее, в эпоху Токугава именно они, стоявшие внизу и звавшиеся "вассалами самурая", более всего гордились своим самурайским статусом, ибо он поднимал их, пускай чуть-чуть, над всеми простолюдинами. 
Копьеносцы были облачены в более легкие по сравнению с остальными воинами доспехи, что соответствовало занимаемому ими положению. Естественно, ими же жертвовали в сражении с большей легкостью. Но даже в славные времена господства конницы они являлись значительной наступательной и оборонительной силой. Они шли вперед плотными, сплошными рядами, словно в "штыковую" атаку. Их копья, по сути, представляли собой алебарды с самыми разнообразными лезвиями и наконечниками. Например, весьма распространены были изогнутые, зубчатые лезвия на длинных (в шесть-семь футов) древках. С их помощью можно стащить всадника с седла, пропороть брюхо лошади, поразить противника в ноги и даже нанести прицельный удар в шею или тело закованному в доспехи врагу. Со временем - возможно, вследствие изменившегося характера сражений и представлений об оружии - крючья и зубья на алебардах исчезли. Основным оружием осталось "классическое" копье - длинное древко с острым мечевидным наконечником. 
Примечательно, что в позднее средневековье и период Токугава получили распространение разнообразные "невоинские" и даже, если угодно, "анти-воинские" техники и виды оружия. Со времен Хидэёси простолюдинам, запрещалось носить мечи. Однако это не значит, что они ходили невооруженными, ведь в противном случае они не смогли бы ни разрешить в стычке собственные споры, ни оказать сопротивление полиции или самураям. Поэтому среди горожан и даже крестьян стали высоко цениться боевое мастерство и сноровка. 
Вот лишь некоторые из этих "нестандартных" техник и видов оружия: боевой веер с металлическими ребрами, которым пользовались как "буси", так и другие сословия; жезл; дзиттэ, или зазубренный штык; цепь, к которой иногда присоединяли лезвие в виде серпа для нейтрализации меча; два деревянных бруска, связанные кожаным ремнем; длинная утяжеленная трубка, походившая на тупой меч или металлическую пластину. 
При использовании подобного необычного оружия ловкость, сила и гибкость имели, пожалуй, даже большее значение, чем само оружие. (Хотя все эти качества, несомненно, требовались и для "стандартных" типов оружия.) В Китае, а затем и в Японии умение владеть собственным телом, варьировать нанесение ударов, использовать физическую силу всех частей тела и в самых разных направлениях - причем делать это за доли секунды - рассматривали как самостоятельные, не зависящие от владения оружием искусства и обучали им соответственно. Вскоре они превратились в так называемые "боевые искусства без оружия", которые развивались и процветали параллельно. Так появились айкидо, каратэ, дзюдзицу и прочее. Все вместе они получили название "будзюцу" (искусство сражения, или боевые искусства, с оружием и без). 
Нередко в ходе поединка воин издавал пронзительный крик, чтобы усилить свой сокрушающий удар. Возможно, подобный ритуал являлся отголоском далеких времен, когда мчащийся в атаку всадник в состоянии экзальтированности и захваченности битвой и в надежде вселить ужас во врага громко вызывал последнего на бой. Этим приемом во время классической дуэли один на один воспользовался знаменитый фехтовальщик Миямото Му-саси в момент нанесения решающего смертельного удара своему противнику Ганрю (Сасаки Кодзиро), о чем свидетельствует, по крайней мере, один источник. Несомненно, что громкий боевой клич, издаваемый в кульминационный миг, являлся если и не устрашающим, то, по крайней мере, сбивающим противника с толку фактором. Он получил широкое распространение и имя "киай" и основывался на идее переноса собственного силового поля на противника с тем, чтобы психически и морально подавить его. Со временем крик превратился в самостоятельную боевую стратагему. 
Миямото Мусаси так говорил об этой, одной из составляющих, единице искусства фехтования: 
"Кричи в зависимости от ситуации. Голос - это нить жизни... В голосе проявляется энергия... В поединке, собираясь нанести удар, крикни: "Эй!", чтобы смутить врага, а затем ударь его длинным мечом. Не кричи, когда размахиваешь длинным мечом (перед вступлением в битву). Кричи только во время поединка, чтобы поймать ритм схватки. Обдумай это". 
Но само собой разумеется, что в Японии искусство владения мечом превосходило и по престижности, и по значимости все остальные боевые искусства. Как уже отмечалось, каким бы оружием ни пользовался воин - луком и стрелами, копьем или алебардой, и даже, в поздние времена, мушкетом - он всегда носил с собой длинный или короткий меч как подтверждение собственного несокрушимого духа и самурайского статуса, или оба сразу. Ведь именно меч составлял гордость самурая и возносил его над остальными сословиями. (Даже женщины из самурайских домов носили кинжалы, чтобы в случае необходимости защитить себя и свою честь.) Вот почему меч был и остался высшим символом японского воинского духа и ярчайшим воплощением отваги человека (да и нации в целом). Меч являлся аристократическим оружием в течение столетий внутренних войн, свидетельством высокого призвания и превосходства воина в эпоху самураев, когда последних определяли как "носящих меч", и одним из Трех Императорских Сокровищ. 
СОЗДАНИЕ МЕЧА. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ 
Многие из тех, кто изучал историю меча и искусство фехтования, убеждены, что японский меч не имеет себе равных как по качеству стали, так и по утонченности и изяществу исполнения. Он выражает не только духовную сущность воинского сословия и национального характера, но и ту предельную щепетильность, с которой японцы традиционно подходили к ремесленному и художественному мастерству. Вот почему развитие и использование технологий создания меча представляют особый интерес. 
Археологические находки свидетельствуют, что уже в девятом веке, в начале периода Хэйан, технология производства мечей находилась на весьма высоком уровне, а своего пика она достигла в конце четырнадцатого-начале пятнадцатого столетий. Однако истоки ее сокрыты во мраке "доисторических" времен. Мы располагаем лишь несколькими мифами - например, как Ками Сусано сделал меч из хвоста дракона и превратил его в одно из Трех Священных Сокровищ - и весьма немногими археологическими материалами.  
  





Облачение 



Сражаться до конца 



В любом случае, мечи заняли важное место в истории японского народа уже в далекие времена и в немалой степени поспособс