е медитации способ обретения пробуждения возник в Китае, откуда пришел и в Японию. Коан (кит. гунъанъ) буквально означает "высказывание", "сказанное вслух". Истоки его - в той непринужденной беседе, которую наставник ведет с посвящаемым. Впоследствии наставники, обучавшие учеников, стали использовать известные изречения знаменитых учителей прошлого. В конце концов около семисот подобных изречений составили своеобразное "священное писание" дзэн. И многие наставники заставляли учеников решать эти "загадки", прежде чем удостоверить обретение ими состояния будды. Хотя, например, школа Риндзай прибегала к коанам гораздо чаще, чем Сото-дзэн. Последняя же, как правило, призывала ученика опираться на то, что подсказывает его собственное сознание. 
Несколько примеров, надеемся, помогут лучше уяснить природу коана. Так, один китайский наставник на вопрос ученика о том, обладает ли якобы присутствующей во всем природой будды собака, ответил знаменитым му, "нет". Этот эпизод был подробно описан Судзуки и до сих пор является излюбленным началом в некоторых дзэндо. Другое древнее высказывание - "три цзиня льна". А вот что произнес как-то дзэнский наставник Хакуин Экаку, живший в восемнадцатом веке: "Хлопки одной руки". 
Какое же значение имеет коан для медитирующего? В течение многих часов, находясь в состоянии неподвижной медитации, он обращает свое внимание исключительно на коан. Но даже определенный физический дискомфорт был не самым трудным делом в медитации. Что гораздо важнее - это духовное и эмоциональное напряжение. Медитирующий должен приложить максимум усилий, чтобы сосредоточиться мыслью и чувством на "значении" данного ему коана. В некоторых современных дзэндо медитативное "му" многократно повторяется вслух всеми участниками, дабы не допустить рассредоточения внимания. Ведь утратить нить размышлений так легко! Если воспользоваться классическим сравнением, то коан подобен большому раскаленному железному шарику в животе - его невозможно ни выплюнуть, ни "протолкнуть" дальше. Пока человек борется с ним, он становится средоточием всего его существа. 
Раз для того, чтобы ответить на вопрос наставника, нужны слова, то какие-то из них могут быть лучше, чем другие; иногда старшие ученики оказывают "услугу" новичкам и подсказывают им нужные слова. Однако наставника едва ли удастся так легко обмануть. Острая интуиция и большой опыт позволяют ему безошибочно определить, являются ли слова лишенной всякой глубины словесной оболочкой, и, если это так, немедленно отвергнуть их. 
И все-таки: каков правильный "ответ", или "решение", коана? На конкретный коан не существует "заданного" словесного ответа или действия. Очевидно, что решения не найти ни в одних лишь словах, ни в философской дедукции, ни в обычных религиозных заповедях. Все они суть порождения поверхностного рационального сознания, ограниченность которого как раз и нужно разорвать во время медитации. Только тогда человек окажется в состоянии достичь глубин под-подсознательного. 
"Ответом" может быть восклицание, действие, жест, взгляд. Иногда ученик может проявить непочтительность к наставнику - оттолкнуть его или же отнять у него веер. Но горе тому, кто поступит так из дерзкой, ни на чем не основанной самоуверенности! Нечто подобное произошло однажды с Хакуином. Он решил, что обрел состояние просветленности, но учитель презрительно высмеял его и столкнул с веранды в грязь, обозвав отродьем Дьявола. Позднее же, после долгой и усердной медитации, наставник признал подлинность пробуждения Хакуина и относился к нему как к равному себе. 
Сам Хакуин сосредоточивался на каком-либо коане до тех пор, пока коан не превращался в некую угрожающую сознанию и существованию "груду сомнений": что такое жизнь? В чем смысл моей жизни? Существует ли "смысл для жизни"? Посвящаемый должен неустанно размышлять над всем этим, как если бы решение коана (в данном случае - "му") являлось для него вопросом жизни и смерти. А таковым, в высшем духовном смысле, оно и было, если верить Хакуину: 
"Великое Сомнение незамедлительно актуализируется в тех, кто ищет глубочайшую истину. Как только Великое Сомнение актуализируется в человеке, пустота распространяется во всей своей широте и безбрежности по всем направлениям. Это не жизнь и не смерть. Это подобно тому, как если бы человек был заключен в слое льда толщиной в десятки тысяч ри. Это подобно тому, как если бы человека посадили в огромную прозрачную стеклянную бутыль, где очень холодно и где свет сияет во всей своей чистоте, белизне и ясности. Находясь в состоянии смущения и замешательства, человек забывает встать, если он сидит, и забывает сесть, если он стоит. В сердце его исчезло последнее зерно обманчивого различающего сознания, остался лишь один-единственный иероглиф му. 
И если в этот момент в человеке не возникает страха, если он не прибегает к помощи ума, а на одном дыхании идет вперед, не оборачиваясь назад, то внезапно разрушатся и рассеются куски льда и рухнет стеклянная башня, и он испытает такую великую радость, которой он никогда не знал за все свои сорок лет (то есть за всю жизнь), и о которой он даже ни разу не слышал. Когда переживаешь подобное состояние, "рождение-и-смертъ" (сансара) и освобождение из их круга (нирвана) становятся похожими на сон, и "три тысячи миров - словно морская пена, а все святые и мудрецы - словно вспышки молнии". Это состояние называется великим, всепроникающим, чудесным пробуждением, когда остается лишь произнести одно-единственное: "Ка". 
Даже несовершенство языка не может скрыть выражаемой сути: если пройти до конца изнурительный и полный разочарований путь, которым ведет коан, то мо-жно совершить прорыв в трансцендентную любым суждениям разума сферу Истины. И тогда разум и рациональность предстанут тем, что они есть на самом деле - поверхностными отражениями океана существования, "истинными" и ценными только в мире созданных человеком различении и догматического восприятия вещей. Человек, обретший пробуждение, впредь будет жить лишь своим собственным пониманием вечной реальности. Он достиг гармонии с Великим Космосом. 
А вот как говорил о пережитом опыте пробуждения (сатори, знание, понимание) монах Букко, живший в тринадцатом веке: 
"Однажды я засиделся глубоко за полночь. Глаза мои были открыты, и я осознавал, что нахожусь на своем месте. И вдруг до моих ушей долетел звук. Казалось, что перед кельей главного монаха ударили в доску. Этот звук сразу же явил мне "изначального человека" во всей полноте... Я сорвался со своего места и бросился в залитую лунным светом ночь... Взглянув на небо, я громко рассмеялся: "О, как велика Дхар-макая (тело Дхармы, истина Будды или природа Будды, Абсолютная Реальность)! О, как велика и необъятна навеки!.." 
Я вновь подумал: "Свет моих глаз подобен лучам солнца; мои глаза, мое сознание - разве они не есть сама Дхармакая?.." Отныне каждая пора моей кожи включает в себя все земли Будды десяти сторон света!" 
Здесь речь идет не об "изначальном Я", а о единстве человека в его глубочайшем бытии с пронизывающим вселенную Сердцем Будды, с Дао даосов. Совершается прорыв в новый модус существования - более глубокий и высокий, чем познаваемая интеллектом реальность, и выходящий за ее пределы. 
Филип Капло в своей книге "Три подушки дзэн" в менее возвышенных выражениях описывает пережитый под руководством дзэнского наставника опыт просветления: он сообщает, что в течении пяти лет занимался медитацией, но не достиг никаких результатов. И вот он вновь медитировал над му с учителем (роси) Ясутани. Ученики повторяли громкими голосами слово "му" час за часом. Затем, в полдень, он пришел к роси для беседы, чтобы наставник мог сделать вывод о том, продвинулся ли ученик на пути к пробуждению. 
""Вселенная - одно",- начал Ясутани, и каждое его слово пронзало мое сердце, словно пуля. "Луна Истины" - и вдруг роси, комната и все вещи растворились в ослепительном потоке пробуждения, и я окунулся в восхитительное и невыразимое наслаждение... Я был один в плывущей вечности - был только я один... Потом я увидел роси. Наши глаза встретились, и мы словно проникли друг в друга. И мы рассмеялись. 
"Я понял! Я знаю! Нет ничего, абсолютно ничего. Я есть все и все есть ничто!" Я кричал это не столько для роси, сколько для себя самого. Затем я поднялся и вышел". 
Позднее наставник сказал, что это было начало подлинного опыта сатори, но оно требует углубления. Капло продолжал заниматься медитацией, получил от наставника инка и вернулся в США, где создал свой центр медитации. 
СМЫСЛ ДЗЭНСКОГО ПРОБУЖДЕНИЯ 
"Решение" коана никоим образом не похоже на решение какой-либо математической проблемы или логической задачи. Вряд ли его можно сравнить и со знаменитым "Эврика!" Архимеда, открывшего способ определения чистоты золота. "Ответ" на коан - не интеллектуальное открытие и не обоснованный вывод. Так в чем же смысл му, способствовавшего пробуждению и Хакуина, и Капло? Это не просто внезапное освобождение от боли (растворение сформировавшегося в ходе медитации раскаленного "шара сомнений"), не просто разом обретенное избавление от какой-то большой опасности или моментальное изле-чивание от тяжелой болезни. Пробужденный может лишь попытаться интерпретировать и как-то выразить пережитый духовный опыт. 
Думается, мы вправе сказать: в коане воплощены все жизненные разочарования человека - как человеческого существа и как индивидуума. Именно здесь субстанциализированы составляющие нашу жизнь затруднения: иррациональность происходящего, конфликт разума и чувств, эмоций и долга, желаний и ограничений, инстинктов и морали, индивидуального и общественного, благорасположенности и гнева, любви и ненависти. Возбуждаемое коаном напряжение является напряжением жизни (варьирующимся в каждом отдельном индивидууме), доведенным в медитации до своего предельного состояния. 
Через коан выражается та мысль, что разум не способен совладать с экзистенциальными проблемами. Таким образом, усилия медитирующего направляются на решение нелогического вопроса. Они проявляются в нечувственных, нерациональных попытках "разрешить" коан. Так в чем же смысл "му", "трех цзиней льна" и "хлопков одной руки"? Если поставленный в коане вопрос и следует "решить", то сделать это нужно на эмоциональном, или внутреннем, уровне, а не на уровне интеллекта. Коан призван продемонстрировать, что самые глубокие экзистенциальные вопросы неразрешимы разумом. Их можно лишь инстинктивно "снять". 
Важным этапом в данном процессе является стирание, уничтожение утвержденных культурой барьеров между "внутренним" и "внешним", между "я" и "не-я". Ведь именно так мы обычно мыслим и живем большую часть времени. Наша цивилизация и культура всячески укрепляет это разделение и усугубляет его. Физический мир и все прочие живые существа находятся "вовне". Мы же - единственные "подлинные" создания - вечно отличны и оторваны от "вещей" и "индивидуумов", которые являются объектами наших размышлений и анализа, к которым мы стремимся, которые мы описываем в словах. Следуя своим даосским корням, дзэн противится подобному разделению и пытается привести человека - в его мыслях, чувствах и действиях - к гармонии и органическому единству с космосом. Человек обретает способность освободиться от ограниченности собственной субъективности и достичь полной свободы в "доме бытия". 
Подталкивает его к этому так называемое дзэнское "озадачивание". Для обычного человека горы суть всего лишь горы. Однако в ходе медитации человек начинает понимать, что горы на самом деле не суть горы. Прошедший же медитационный процесс до конца постигает, что горы все-таки суть горы. Дзэн интерпретирует ситуацию так: для обыденного субъект-объектного сознания "гора" - это огромная груда камней, которую мы видим перед собой и на которую мы можем попытаться вскарабкаться. Но, достигнув в ходе медитации некоторого "прозрения", ученик приходит к выводу, что связь слова-понятия "гора" с подлинной реальностью весьма искусственна и условна. Слово "гора" не обладает никакой субстанциальной действительностью; оно не выражает истинной "горности" горы. 
Затем наступает последний этап, когда горы вновь становятся подлинно горами в чьем-либо конкретном опыте. "Гора" перестает быть ярлыком, приклеиваемым к чувственной реальности; она превращается в саму реальность, в пережитую в опыте гору. Судзуки говорил об этом, что "не только я вижу гору, но и гора видит меня". Здесь проявляются во всей полноте и ощущение и опыт мира, в котором мы живем, и органическое единение в данном опыте видимого-чувственного и видящего-чувствующего. (Быть может, гора является "горой" лишь постольку, поскольку я ее ощущаю?) Судзуки сказал бы, подобно тому, как он говорил о художнике, рисующем объект "вне пределов мира", что в своем отношении к горе мы должны "стать с ней одним". 
Дзэн отрицает различающее "сознание я" (отделенное и отличное от других индивидуумов и вещей). Ведь подобное сознание не только приводит к нежелательному и разрушительному, ориентированному на себя эгоизму, но и лишает человека той самой живой взаимопроникающей гармонии с мирозданием, которую дзэн так стремится обрести. И коан считается первым этапом на пути к этой гармонии. Когда внимание и эмоции полностью сконцентрированы на коане, ощущение "я" исчезает. Например, если медитирующий вновь и вновь повторяет "му" не только для того, чтобы внимание не ослабло, но и отдаваясь этому с предельной духовно-эмоциональной концентрацией, все различения типа "я", "я-ты", "я-вещь", "субъект-объект" исчезнут. 
Отрицание собственного различающего "я" порождает чувство единения со всем сущим. Так, как мы помним, Капло сообщает, что в момент переживания опыта "прорыва" он произнес: "Я есть все, а все есть ничто". То есть каждая вещь сосуществует со всем космосом, космос находится "в" ней, а конкретное содержание каждой вещи является "ничем" - ничем отличным и отделенным от чего бы то ни было. Тем самым подтверждается даосская идея о неразделимости, внутренней ли, внешней ли, человека и природы. 
Для понимания всего пути пробуждения, всех его этапов, от первого опыта кэнсё-сатори до полного просветления дзэнского наставника, необходимо помнить, что меняется не мир вокруг пережившего сатори, а сам человек. Мир, переживаемый пробужденным человеком - это совершенно новая действительность. Для не обретших же пробуждения он остается тем же самым "старым" миром вещей, событий и других индивидуумов. Вот что говорит об этом Хакуин: 
"В зеркале наставника Коадзи (шестой патриарх Хуэй-нэн) отражаются рай и ад. Чистая Земля и наш оскверненный мир, но все они - не что иное, как единственный глаз монаха... Они ничего не могут поделать с уходящим и приходящим, с рождением и смертью... Будда Амитабха величественно проявляет себя здесь и сейчас... Все адские муки - не что иное, как тело будды Амитабхи, сияющее отполированным до пурпурного блеска золотом... Мир страданий видится пробужденным существам как Земля Света Вечного Спокойствия". 
Вспомним, как живший в тринадцатом столетии монах Букко пережил чувство единения с безбрежным космосом и обрел сознание тождественности индивидуума и мира. Вторя ему, участвовавшая вместе с Капло в сеансах медитации женщина говорит о полученном ею новом видении прежнего обыденного мира: "Я очень устала, конечности мои занемели, так что более я не могла продолжать сидеть в медитации. Я тихонько выскользнула из главного зала и пошла в купальню. Никогда прежде дорога не казалась мне такой великолепной, а зимнее небо - таким звездным". 
Остается последний вопрос: какова же конечная цель всех этих усилий? В традиционной буддийской терминологии - конечно, само пробуждение, то есть такое понимание себя и мира, которое сделало Сиддхарту Буддой, которое наделяет сознанием будды пробужденного, которое вырывает его из круговорота сансары и ведет к лишенной рождений и смертей нирване. Для раннего буддизма это означало (а в современной Тхераваде означает и поныне), что просветленный не возродится более ни животным, ни человеком, ни духом, ни божеством, и что поскольку жизнь непостоянна, "пуста" подлинной реальности и представляет собой лишь череду болезней и страданий, заветная цель всех человеческих устремлений - нирвана. 
Буддизм же Махаяны (Китай, Тибет, Япония, Корея) - и сегодняшний японский дзэн-буддизм в частности - менее определен в этом вопросе. Часто высказывается мысль, что жизнь и смерть составляют единый континуум, что они не столь уж отличны и легко переходят друг в друга, что они являются лишь составными частями некоей большей реальности. Смерть человека подобна волне, возвращающейся в породивший ее океан (вселенскую жизнь) - вспомним даосское учение о том, что тело принимают в следующей жизни новые формы. Или же говорят, что "обретение подлинного дзэнского пробуждения "выносит" человека за пределы рождений и смертей и потому оно не есть лишь "психологическая отвага" перед лицом неотвратимого исчезновения". Но характер подобной трансценденции остается смутным. Какой бы смысл ни имело пробуждение для нынешних дзэн-буддистов, для дзэнского наставника восемнадцатого века Хакуина оно означало конец перерождений. Вот что он говорил о медитации над му как пути его достижения: 
"Когда слышишь о состоянии полного единения (с му), испытываешь чувство невообразимой трудности и испуга. Но помни, что именно через это упражнение обретается опыт внутренней реализации, который имели все будды, ибо только так можно сломать пограничные врата вечного перерождения". 
Но что более важно - быть может, даже для Хакуина? - главной целью дзэнской медитации является не эмоциональный опыт "триумфального прорыва", каким бы волнующим он ни был, но качественно новая жизнь. Человек "сидит в забытьи" - то есть находится в состоянии интенсивной медитации - для того, чтобы научиться "свободно парить". Капло описывает результат так: "Теперь, что бы я ни делал, я нахожусь в полном единстве с тем, что делаю. Я принимаю приятные вещи как исключительно приятные, а отвратительные - как исключительно отвратительные, после чего полностью забываю о своей реакции приятия или отвращения". Пробуждение - это не столько "гарантия" некоего будущего посмертного блаженства, сколько "просветленная жизнь" в средоточии этой реальности, здесь и теперь. Это - способность находиться в единстве с настоящей жизнью, вне зависимости от ее положительных либо отрицательных характеристик. В более же глубоком смысле "пробудиться" означает "проживать" каждое действие, каждый момент своей жизни с максимальной глубиной. И тогда любой поступок, каким бы тривиальным он ни был, будет проистекать из бездны тотальности личностного бытия. Все действия человека будут поглощать его внимание и энергию целиком и без остатка, причем не в смысле "напряженной интенсивности", но с той легкостью, которая возможна только при условии достижения состояния полного понимания собственного предназначения в этой жизни и своего места в ней. Вот почему смысл Дзэнского просветления не в том, что обретший его человек получает возможность участвовать в "особой", специфически дзэнской деятельности, а в том, что такой человек оказывается способным исполнять на качественно ином уровне даже повседневные дела. Именно внутренняя направленность, а не внешняя проявленность, является отличительной чертой дзэнской жизни. Судзуки так говорит об этом: 
"Даже когда просто мигнешь, меняется все. Вы обрели дзэн, но остались таким же совершенным и обычным (то есть "обычным" в дзэнском смысле, каким должен быть каждый). Кроме того, одновременно вы приобрели и что-то новое. Ваша духовная деятельность выходит на новый уровень. Она приносит вам больше удовлетворения, больше покоя и радости, чем что бы то ни было прежде. Характер вашей жизни меняется. В ней появляется нечто омолаживающее. Весенние цветы кажутся еще красивее, а горные потоки - холоднее и прозрачнее". 
Это относится даже к чаю, который, быть может, пьете вы, "непробужденный" в дзэнском смысле, и Судзуки, достигший просветления. Какую же ценность имело все это - скажем, медитация над "му" и "три цзиня льна" - для самурая, совершенствовавшегося в боевом искусстве? На данный вопрос мы попыта