и и т.п. Либо это правда
- либо ложь. Либо это свобода - либо рабство. Любить можно только полностью,
а не  на  три четверти или даже на 99(. Кто любит на  99,9( -  тот не любит.
Столь суровая  радикальность  и  привлекает нас в  том, что безотносительно.
Надежна  только вечность. Только тамошнее добро -  добро, тамошняя  истина -
истина,  тамошнее величие -  величие.  Строго говоря,  кроме вечности и  нет
ничего. За ее рамками лежит мир иллюзии, мир сна.  Любой, даже  самый чуждый
метафизики человек ощущает интуитивную  потребность в абсолютном. В том, что
не меняет лица на зад при смене  угла зрения. Что верно на  все 100(. А  то,
чья  верность хотя бы на чуточку меньше 100(, - уже ненадежно. И что 2(, что
99( - все одно. И жди подвоха, как от того  плавающего  бревна,  на  которое
лучше не  ступать - оно перевернется.  "Этот поступок  благороден  на  60(".
Значит на 40(  он  подл. Так что же  я совершил - благородство или подлость?
Даже  сотая  доля  процента подлости  лишает  нас  права  величать  поступок
благородным. Почему? Да потому что  благородство - категория абсолютная.  Не
будь тех или иных  неделимых качеств, мы не смогли  бы оценивать ни свои, ни
чужие  деяния.  Распался  бы  сам  язык,  и  мы  бы  мычали,  как коровы,  в
устремлениях которых  нет ничего  безусловного  (безусловный  рефлекс  не  в
счет).  В  нашей  жизни  очень  много  такого,   что  следует  рассматривать
исключительно в  абсолютном смысле.  Это правило вошло в нашу  плоть и кровь
настолько, что после слов: "Я  люблю тебя", - никто не просит уточнить: "How
much"? А признаться: "Теперь я люблю тебя больше (меньше)", -  значит выдать
себя с головой. Метафизическое  начало  сидит  во всех  нас,  поэтому вместо
слов: "Я  люблю  тебя неделимой  любовью", -  мы,  как  правило,  выражаемся
немного более кратко.

25

     Сейчас я  буду говорить о  сексуальном желании в  его наиболее "голом",
примитивном виде. О чистом, животном влечении без  каких-либо привнесений. О
возбуждении, что порождается так называемым либидо либо же просто природными
инстинктами. Оно  захватывает, когда  забывают,  что  все,  вложенное  в нас
природой (т.е. без нашего участия) - бессмысленно, не будучи преобразованным
под  влиянием  иных, внеприродных порядков. Без  этого все влечения и позывы
будут "темными" и аффективными. Жгучие, но своекорыстные и  потому гибельные
(с точки зрения пустой траты драгоценного времени) страсти, владеющие нами в
минуты душевной пустоты.  Нет,  сейчас я не собираюсь их анализировать, лишь
пометил по ходу несколько представляющихся мне принципиальными соображений.
     Все наблюдение, которым я хочу поделиться, заключается в том, что самые
лучшие  женщины (в  том  числе  и  в  чисто  физическом  плане)  никогда  не
становятся объектом такого желания. И это одна из тех странностей, благодаря
которой, если мы обратим  на нее  внимание,  появляется  возможность  понять
основополагающие, магистральные законы нашего бытия и бытия вообще.
     Правда,  странно:  когда  красота  женщины  приближается  к идеалу,  ее
восприятие нами становится куда более  сложным, нежели инстинктивное половое
влечение. Любопытная зависимость:  красота  возрастает  -  влечение  сначала
растет  тоже,  потом  отступает.  Мимо  нас  прошла  дурнушка  -  ничего  не
произошло.  Идет нечто более привлекательное,  мягко  покачиваются бедра - в
наших глазах мелькнул огонек  желания. Подходит  дама  еще соблазнительней -
огонек  сильнее. Но вот появилось само совершенство - наш взгляд максимально
пристален, но полового желания (в  его примитивной,  напоминаю, форме) в нем
уже нет. Почему? Хороший вопрос.
     Обнаруженная странность  указывает нам на сущность  красивого. Красивое
случается  не  для  того,  чтобы  удовлетворять чьи-то  желания.  Оно  имеет
самостоятельное значение. Поэтому, по мере  усиления красоты женщин, мужчина
все меньше думает о  себе.  В  том  числе и о том, что ему чего-то хотелось,
хотелось сильно,  очень  сильно, сильнее, казалось, всего. Все это отступает
при встрече  с действительно  прекрасной  женщиной. Взятая сама по себе, она
важнее  любого  корыстного   желания.  Она   вытаскивает  человека   из  его
зацикленности на своих заботах, проблемах, нуждах. Красота засасывает своего
наблюдателя внутрь  себя.  В том месте, где явила себя красота  - нет ничего
рядом,  даже если до ее появления там  была  куча народу.  Мистические  вещи
говорю. Чем больше в женщине  красоты  - тем меньше шансов  рассматривать ее
как  вещь-для-нас.  Прекрасная  женщина - вещь-в-себе, поэтому  вместо  зова
плоти появляются более сложные эмоции: желание бесконечно долго  быть рядом,
желание сделать ей приятное без расчета  на ответный  жест, радость  оттого,
что она есть.  Нежность. Любовь.  Ты прикасаешься  к ней, но прислушиваешься
отнюдь  не  к  собственным  ощущениям. На  этом  остановлюсь,  дабы избежать
кривотолков.
     По отношению  к прекрасным женщинам мы не вправе быть потребителями. Их
назначение  не вмещается в рамки  простого использования.  По своей важности
они превосходят все то, что могло бы через их посредство удовлетворить  свои
запросы.  Совершенство не  годится для того,  чтобы  с его  помощью решались
чьи-то мелочные проблемы. А рядом с ним все проблемы -  мелочь. Не кто иной,
как их (проблем) обладатель приходит к таким выводам.



26

     Привязанностью я называю иллюзию,  в  результате которой  относительное
наделяется  чертами  абсолютного.  Поддавшись  ей,  человек верит  в  полную
невозможность расстаться с тем, что, на самом деле, не является обязательным
условием ощущения  (душевного) комфорта.  Так, привязанный к  дому  до ужаса
боится пожара.  Однако  ни  дом, ни мебель, ни привычка и  т.п. не входят  в
число  оснований,  на  которых  держится наша жизнь.  Пока мы  боимся  того,
бояться чего не следует, мы  не  боимся  того,  чего следует бояться.  А это
опасно. Преходя, преходящее не должно увлекать за собой человека. Поэтому, в
полном соответствии с  традицией некоторых восточных учений, я  настаиваю на
необходимости  отсекания каких  бы  то ни было  привязанностей. А ту  связь,
посредством которой человек соединен с абсолютным, я называю свободой.

27

     ... он постоял, с минуту, медленно  вдыхая свежий вольный воздух, затем
вошел внутрь и мягко закрыл за собою дверь.  Плавными движениями  поснимал с
себя  все  одежды, постоял, позволив телу искупаться в прохладной свободе, и
юркнул под одеяло. Приняв удобное положение, он сильным вдохом вобрал в себя
негу комфорта. Просветлев лицом, закрыл глаза. На выдохе его  сознание вдруг
озарило пиканье (пик-пик-пик) какой-то  мысли.  По привычке откликнувшись на
ее зов,  он  изменил  намерение и сильным  но спокойным  нефизическим жестом
отодвинул  ее  куда-то  влево,  как  отодвигают   штору.   Побарахтавшись  в
сплетениях  космических  токов, он, занявший собою всю Вселенную, безмятежно
растаял в вязкой паутине сна...
     То был царь мира...
     ...Чтобы уравновесить  весы, нужно  положить какой-либо  груз на  более
легкую чашу.  Благодаря тому, что вспыхнувшему в патроне  пороху  до  зарезу
нужно больше, гораздо больше чем в гильзе пространства, мы имеем благодатную
возможность проткнуть человека  насквозь маленьким  кусочком железа - пулей.
Но, найдя колодец, жаждущему (как жаждущему) уже незачем пускаться в путь. К
вопросу: в чем нуждается  тот, кто имеет все?  Каким довеском можно привлечь
внимание  уравновесившихся  относительно друг друга сил?  Не  подумайте, что
оригинальничаю, но  я бы ответил -  никаким. Иначе, почему  мы,  пребывая  в
покое, осмеливаемся отогнать мысль,  хотя  ее  еще даже не  восприняли? Ведь
обычно, чтобы решить,  заслуживает мысль внимания  или нет, нужно сперва  ее
выслушать.  А вот в состоянии покоя нам  уже заранее известно, что  мысль не
принесет нам  ничего важного. Каким  образом  нам  это  известно? Восприятие
мысли требует нарушения покоя. Но  что  такое мысль?  Мысль -- это обещание.
Чего? Разрешения какого-то сомнения, то  есть -- достижение покоя.  Но покой
уже есть. Наполняясь им, мы одновременно переживаем понимание, что покуда он
с нами - все, цель достигнута. Ведь, извините меня, куда еще стремиться, как
не  к  покою?  (Синонимы:  равновесие, симметрия, согласие,  контакт, мир  в
смысле peace, гармония...)  Вот  мы и отвечаем мысли:  "Спасибо, но  мы  уже
ничего  не  ищем"  (вы  согласны,  что  мыслить  -  значит  искать?).  Зачем
отвлекаться на успокаивание себя, если  ты уже спокоен? Ничтожен тот, кто не
в  силах удержать и так не часто посещающую  нас безмятежность.  А кто покой
бережет и приумножает, тот, поистине, овладел искусством жизни.
     Распространенное выражение: "А мне и так хорошо!" - звучащее в ответ на
какое-нибудь  уже  ненужное   предложение,   весьма   показательно.   (Сразу
предупреждаю,  что  речь  идет  не  об эгоистическом  пренебрежении к  бедам
окружающего.)  Все, что делается,  делается,  чтобы  было "хорошо".  Вот  то
незыблемое, отсветом которого наделяется смыслом все  остальное. Если "и так
хорошо"  --  делать  больше ничего не  надо.  Нельзя жертвовать  целью  ради
средства по ее же достижению. Подобное -- признак нездоровья.
     Никакие доводы, никакие соблазны не убедят здорового  человека потерять
свой  покой.  Все  сущее  устремлено  к  покою,  и только глупость  вкупе  с
бессилием могут  подтолкнуть к  обратному движению.  Если покой посетил твою
душу  - метания  закончены.  Это,  слава  Богу, не  очередная ветка, которую
следует использовать как трамплин для прыжка на следующую, и не более  того.
Это, если продолжить сравнение, искомое дупло,  где тепло,  безопасно и куча
еды. Осенен покоем? Наслаждайся.
     Покой  -  не  что  иное,  как завершенность.  Безбрежная,  нескончаемая
радость.
     Божественное состояние.

28

     "Красивыми считаются  женщины  с  широкими бедрами  (чтобы  легче  было
рожать), с большой грудью  (будет много  молока)". Так пишет путешественник,
некоторое  время  живший  в  племени,  где  господствуют первобытные  нравы.
По-моему, ему там самое  место (там бы  и  оставался),  так как  приведенная
цитата  есть  не что  иное, как  варварское  разрушение  правил употребления
такого особенного и чрезвычайно важного понятия как красота.
     Вот  юноша,  завороженно  смотрящий  на  свою сверстницу.  Он не  может
оторвать  от  нее  своих глаз, фиксирует  каждое  ее движение. "О,  как  она
хороша! Какая  у нее большая грудь!  Знать, много молока будет у моих детей,
если  я на  ней  женюсь". Вы  чувствуете,  что  здесь  что-то  не так?  Или,
допустим, он подходит к девушке и говорит: "Тебе будет легко рожать с такими
широкими бедрами, и потому я  хочу быть рядом с тобою  всю  жизнь; и потому,
глядя на тебя, поет моя душа!" Ведь не "потому", верно?
     Кто  отважиться утверждать, что когда мужчина видит  женскую  грудь, он
первым делом вспоминает про молоко?
     Еще никто ни в  кого  не влюбился (любовь  в  данном  случае  допустимо
рассматривать как  реакцию на красоту) из-за  крепких  или  здоровых  зубов,
исправно  работающего  желудка, отсутствия  плоскостопия и  т. п.  Жениться,
кстати   говоря,  можно,   а   влюбиться   нельзя.   В   противном   случае,
познакомившись, парам в первую  очередь следовало бы  представить друг другу
результаты  своих медосмотров,  а к ним  еще  и справку о доходах  и  т.  п.
Невозможна  влюбленность  по  причинам  практического  характера.   Она  ими
необъяснима. Как, впрочем, и красота.
     Из того, что  широкие бедра  - залог легкости  процедуры  деторождения,
ничуть  не  вытекает,  что они красивы.  И хотя  между  гармонией правильных
пропорций  и здоровьем (т.е.  возможностью  выполнять  утилитарные  функции)
имеется  прямая   зависимость,  первая  ко  второму  не  сводится,  выступая
совершенно  автономным  феноменом.  Да,  именно  приспособление  к  наиболее
оптимальному  варианту родов привело к  расширению бедер  у женщин.  Но  как
только было  замечено,  что  широкие  бедра - красивы, то они  уже  красивы,
потому что красивы, а не из-за того, что облегчают некие природные процессы.
Рождаясь, красота  отрезает пуповину, связывающую  с тем,  что  ее вроде как
произвело,  и уходит в свободное плавание. Для зарождения красоты необходимы
причины и  они есть, но как только красота  "распустилась", она уже никому и
ничему  не обязана  своим  происхождением.  Эволюционные  процессы  являются
причиной феномена широких бедер. Но причиной их красоты - нет.
     Дело в том, что понятия, подобные  понятию "красота", объясняются через
самих  себя.  "Почему   это  красиво?"  "Потому  что  красиво".  Красоту  не
обосновать  из чего-то внешнего по отношению к ней. Например, из полезности.
После  слов: "Эта  женщина красива", - следует поставить точку. Здесь уже не
требуется никаких  дополнений. А вот если мы сказали: "Эта женщина выгодна",
-  без  объяснений  не  обойтись.  Как  только  всплывает  особое  словечко,
наподобие  "красоты",  все  "почему"   становятся  бессмысленными.   Красоту
отличает способность к самоподдержке. Она не нуждается  в помочах. Сама себе
приходит на помощь.
     Или возьмем другое слово из того же разряда ни  на чем, кроме  себя, не
держащихся  понятий -  "добро". Наш путешественник  написал  бы так: "В этом
племени  все стремятся  делать добро (за каждый добрый  поступок дают гроздь
бананов)". Бог с ним, с обделенным.
     "Почему  Петр  сделал  добро  Ивану?"  Любой человек  с "окультуренным"
мышлением, ответит  следующее:  "Потому  что  Петр  добрый".  Действительно,
почему же  еще.  Ведь  ясно,  что если Петр  помог  Ивану из-за того,  чтобы
заручиться  поддержкой  последнего в своей борьбе с Сидором, то это вовсе не
добро.  Культура обращения  с  особыми понятиями нашего языка подразумевает,
что добро есть там, где нет других причин. Добро делается ради добра же.
     Если вдуматься,  то вопрос:  "Почему  Петр сделал добро Ивану",  -  при
условии,  что поступок Петра действительно был добрым, совершенно  нелеп. Он
логически невозможен.  Чего не скажешь о  вопросе: "Почему Петр сделал Ивану
зло?" Зло всегда из чего-то вытекает. Добро же выводится из самого себя.
     Там, где вспыхнули добро, красота или  другие,  замкнутые на самих себе
структуры, наше  стремление всему  найти свое объяснение, следует отложить в
сторону.  Ведь  нам  привычно  одно  выводить  посредством  другого,  другое
посредством третьего и т. д.
     После слов "она красива" или "он добр" будет правильным замолчать.
     Потому что они сами себе "потому что".

29

     На землю прилетает нездешнее существо.
     Что  ему  покажется странным, смешным, нелепым из того, что  составляет
нашу жизнь? Что вызовет его полное непонимание?
     Задачка  не  праздная:  так открываются условности, которые  прежде  не
замечались. То,  что когда-то  было принято как  условность,  но  мы об этом
факте уже давным-давно забыли, и нам стало казаться, что это разумеется само
собой и понимаемо  всеми  - представителями других культур, других  планет -
точно также, как это понятно нам.
     О, это так важно,  взглянуть  иногда  на себя  глазами  инопланетянина!
Взять,  да  и  не понять то, что  вроде бы понятно даже  школьнику, и  тогда
освобожденный от условности  взгляд поймает в свое  поле зрения нечто такое,
что  раздвинет  горизонты. Отсюда,  если  хотите, все  великие  произведения
искусства, открытия науки и самый источник философствования.
     Забавно, что когда человек с освобожденным сознанием увидит некую новую
возможность   (скажем,   новое  звучание  музыкального  инструмента),  через
некоторое  время  человеческое  стадо  возьмет это звучание на вооружение  в
настолько  массовом  порядке,  как будто по-иному играть на этом инструменте
просто невозможно. А ведь это был всего один вариант, которых миллиарды!

30

     В  определенном отношении букву  "е"  русского алфавита можно по  праву
рассматривать как своеобразный пример абсолюта. С точки зрения философии она
резко выделяется среди  других и  вызывает неподдельный философский интерес.
Ни из  какой  другой  буквы,  взятой самой  по  себе,  мы не можем  извлечь,
является ли  она ударной,  или же нет. Для этого нам, как минимум, требуется
знать  все  слово. А вот дойдя  до буквы  "е",  нам уже нет нужды дочитывать
слово до  конца, чтобы выяснить, куда  поставить ударение. Указание  на свою
"ударность"  "е" содержит  в себе самой.  Все  остальные  буквы  могут  быть
ударными или  безударными в зависимости от обстоятельств. Прояснить, ударные
они или нет, возможно,  лишь привлекая что-то "наружное", дополнительное. Их
"ударность" определяется через иное по отношению к ним. Они, так сказать, за
себя в  этом  смысле не отвечают, собой  не  распоряжаются. В свою  очередь,
буква "е"  -  самодостаточна и свободна. Подобные феномены всегда привлекали
внимание  не закрытых  от  своей  сущности  людей. А сущность такова: нельзя
начинать,  не  ведая,  чем  закончится. Нет  утешения  в том, что  само не в
состоянии  придать  себе  значение  и,  зажатое  иным  на  входе  и  выходе,
компетентное лишь  в своих  всегда узких  пределах, ничего не знает о Целом.
Только  ведая  об  окончательном,  то  есть  уже  не  требующем  привлечения
посторонней помощи, можно обрести уверенность. Не зря в аду пляшут и прыгают
на раскаленных сковородах. Слишком  сильно жжет их поверхность, чтобы на ней
закрепиться и успокоиться. "Относительность" - имя тем сковородкам.

31

     Когда она приходит после долгого перерыва, я беру ее на руки, ложусь на
диван и кладу сверху. Затем  я  погружаюсь в состояние,  внешне напоминающее
дремоту. Взгляд стекленеет,  тело само себе говорит "Relax", уши  пропускают
звуки  через  себя,  вместо  того,  чтобы  их  вбирать;  сознание  фиксирует
происходящее,  никак  на  него  не реагируя.  Витая в  каком-то  вакууме,  я
равнодушно взираю на Сущее.
     Для нее  мое поведение, понятное  дело, кажется странным. В самом деле,
ведь она пришла не в больничную палату к пациенту, который находится в коме.
Она  ждет движений,  слов, событий.  Недовольно  ерзая, она  строит коварные
замыслы.  Однако  первое  время  я  просто  не  способен  ни целоваться,  ни
раздеваться,  ни есть,  ни  пить,  ни  говорить.  Воссоединение обдает  меня
покоем. Я бы даже не возражал, если бы мне позволили заснуть. Нет, не думаю,
что налицо некое  отклонение - это состояние  довольно  быстро проходит, и я
вновь оживаю. Но после предшествующих  дней суматохи (а  суматошно лишь  то,
что ущербно), нельзя не плениться возможностью никуда не стремиться и ничего
не желать. Ведь  когда она лежит на мне и недовольно сопит, кто сказал бы на
моем месте, что ему чего-то недостает?

32

     Заботливая бабушка  наставляла юного внука,  собравшегося идти  на день
рождения  к  другу: "Если  на стол подадут грибные блюда, не кушай их. Вдруг
они неправильно  замаринованы,  или поганку  по  ошибке  за  съедобный  гриб
приняли. Можно очень сильно отравиться  и  даже умереть.  Сейчас полно таких
случаев.  Скажи, что  не хочешь. Пусть другие  съедят.  Отдай  свою  тарелку
кому-нибудь. Береги себя, внучек".
     Внук представил, как он сидит за  праздничным столом, а вокруг корчатся
от боли или уже лежат мертвыми его друзья. Почему-то бабушка вдруг стала ему
несимпатична. "Нет, - сказал внук бабушке, - я буду есть  наравне со всеми".
"Ах ты  упрямец, как же мне  с тобой трудно!  Когда  уедешь к родителям, ешь
там, что хочешь, а здесь ты меня должен слушаться!"
     ремарка: С появлением человека стало очевидно, что выживание  -  это не
самая главная проблема.

33

     Слова: "Мне не прожить  без тебя и  дня", -  которые люди говорят своим
любимым,  не   следует  считать  преувеличением  или  следствием  неизжитого
романтизма. Того, кто уверяет, что не выдержит и дня разлуки, а потом терпит
и день,  и неделю,  и месяц (и даже - случается и такое - годы), не