банки... Мы ищем другое -- возможности пребывания в состояниях полноты.

7

     Вместо  того, чтобы с  раздражением  отвернуться от  ребенка, который с
любопытством тебя разглядывает (мол, чего вылупился, ах, оставьте все меня в
покое! - пошло обобщение), лучше  сдержаться и позволить себе  увидеть,  что
перед тобой не демон какой-нибудь, а всего-навсего дитя, не догадывающееся о
недопустимости  вторжения в  частную  жизнь; что в  его действиях  нет злого
умысла, наоборот, ребенок принимает тебя, глазея на твои действия совершенно
искренне и  открыто,  впуская  тебя  в  свой  маленький  мирок  как одну  из
интересных  загадок того большого мира, в котором для него, слава  Богу, еще
не все расставлено по своим местам.
     Так откройся и ты ему навстречу, улыбнись, подмигни, помаши рукой...
     Если бы не было людей, умеющих забывать про защитные реакции...




8

     Помнишь,  когда  у  вас была  размолвка,  тебя  вдруг  попросили то  ли
передать ей некую  информацию, то ли чтобы ты у нее о чем-то спросил. Вскоре
раздался звонок, из трубки  - ее голос. Все усилия своей речи ты направил на
достижение согласия, как  минимум,  на договоренность  о встрече. Ты пытался
уверить ее  (и прямо, и косвенно) в своей любви, разбудить в ней задремавшее
было, перекрытое обидой ответное чувство.  Ты помнил о просьбе задать ей тот
чисто деловой вопрос, но не стал этого  делать. В такой момент, угадывал ты,
выполнить  просьбы,  касающиеся  текущих  и  преходящих  дел,  значит  резко
принизить столь важный разговор, опошлить  его, усугубить  возникший разрыв,
посеять  отчуждение.  Потом, если все удастся, потом можно  вспомнить и  про
разные  мелкие  хлопоты,  но  сейчас,  в  эти  напряженные  для тебя  минуты
телефонирования, когда все может  оборваться легким нажатием рычага,  сейчас
это было бы совершенно неуместно.
     Все  вышло  хорошо,  вы  снова  вместе,  однако  через  несколько  дней
невыполненная просьба поставила ее в небольшое  затруднение, и, узнав, что в
этом повинен не кто иной, как ты, она накинулась на тебя с претензиями, мол,
"почему ты мне  ничего  тогда  не сказал"?  Ты молчал, улыбаясь, по-прежнему
убежденный в  том, что  поступил верно, понимая, что она  немножко подзабыла
контекст, и если вернуть ее в тот день и час и поставить  на твое место, она
проявила бы с тобой полную солидарность.
     Сходная ситуация возникла и теперь, с разницей, очень небольшой. Ты дал
ей  прочесть   книгу,   которую  сам   одолжил  у  приятеля.  У  вас   снова
микроконфликт, известное непонимание (как бы кто не подумал, что вы завзятые
склочники!), а тут приятель вдруг просит вернуть ему книгу, ссылаясь на  то,
что ты держишь  ее у себя вполне достаточный  для неторопливого,  вдумчивого
прочтения  срок. Придти к ней и сказать:  "Отдавай мне книжку"?  Любой на ее
месте увидит в этом едва  завуалированный  подтекст, смысл которого  очень и
очень прост: "Между нами все кончено, давай  делить имущество". "Имущество",
которое  было общим,  когда  и сами вы стали вдруг как  будто чем-то единым.
Упоминание  о книжке  неизбежно будет  расценено как  знак того, что на ваши
отношения  ты  уже  махнул  рукой, забрать  бы  вот  только  свои  вещи,  да
разойтись.  Нет,  если  уж  явиться  к  ней,  так  исключительно  со словами
нежности, как тебе ее не  хватает и т.п. Полностью отринувшись от  житейской
суеты,  словно в мире живут только два человека - ты и она, причем живут, не
ведя никакого хозяйства  (!)  и вообще  никаких дел, так, что ничто не стоит
между вашими бессмертными душами  (на что походит эта картинка?). Нет, никак
нельзя  заговорить  о книге  в  такой  обстановке. Это не слюнтяйство  и  не
гипертрофированная утонченность;  кто таким  образом подумал  - зря на свете
жил. Если хотите, здесь - самая пронзительная правда, правда жизни,  любви и
смерти. Если не хотите - не надо.
     Даже если она  сама вспомнит о книге,  сама ее без лишних слов  отдаст,
все равно возникнет некая неловкость, неестественность. До книги ли сейчас?!
Сейчас  пусть  все рухнет,  сгорит,  пойдет  прахом.  Лучше  всего, если  ты
возьмешь  так,  казалось  бы,  кстати  принесенную  книгу   и  запулишь   ею
высоко-высоко в небо, и пока  она еще  летит ввысь, заключишь в объятия свою
бесценную половину.  Однако,  скорее  всего,  ты  так  не  поступишь,  книгу
возьмешь,  и  проступит  на  твоем  лице  вороватое   облегчение,  глупейшая
благодарность  за  то, что  она о  книжке  той  вспомнила. Не  удастся  тебе
бесстрастно  и быстро  спрятать книгу в сумку  и  заговорить о  другом;  она
промелькнула,  и то  обстоятельство,  что  это  длилось  всего  секунду,  не
отменяет ее полной неуместности. Возможно, ты заговоришь о любви с удвоенной
энергией, но уверен ли  ты, и поймет  ли  она, что не из-за абсолютно сейчас
лишнего приятеля с книжкой ты так обрадовался? Не станет ли вам обоим гадко,
тебе -  за  себя, ей  - за тебя и за  себя? Потом,  конечно, та  противность
забудется...
     Нет, не ужиться, никогда и ни за что не ужиться временному с вечным!

9

     Пошлейшее из  лукавств заключается в  банальной констатации  того,  что
"поэзия (и т.п.) хороша, мой друг, но человеку еще и жрать  надо"; а также в
вытекающем отсюда псевдожитейском требовании - "нельзя же все время витать в
облаках,  нужно и о хлебе  насущном думать". Поддаться этому лукавству - все
равно что заразиться методично убивающей живой организм бациллой. Это не что
иное, как наркомания, толкающая  человека  на  тщетный в  конце концов  путь
затоваривания   "хлебами   насущными".   Удовлетвориться,  насытиться  здесь
невозможно, тем более - довольствоваться малым. Сделав  первый шаг - пойдешь
по этой  лестнице все дальше и дальше, следуя гнилой логике "запас карман не
тянет" или закону "передай  дальше", господствующему в мире,  где нет ничего
безусловного.  А  поэзия  (и т.п.), то,  ради  чего  ты,  собственно,  решил
приобрести все эти  припасы, не  претендующие  ни на что более как  на бытие
средством,  та самая  поэзия,  которую  ты  обозначил  в  качестве  цели, но
отодвинул  занятие  ею на неопределенный  срок  в  будущее, задумавшись ради
облегчения этого  занятия о приобретении пока что всего лишь буханки хлеба и
сразу же  заразившись;  так вот,  поэзия расположена  на другой  лестнице, и
ежели  захочешь  к  ней  вернуться,   придется  сначала   с  первой  лесенки
спрыгивать, а чем выше забрался, тем сильнее при прыжке отшибет ноги, потому
так  и  боязно...  Другими словами,  напрасно  ожидать,  что  поэзия  (снова
добавляю  - и т.п.), словно награда,  встретит тебя на вершине той лестницы,
по которой ты взбираешься  по недомыслию. Не к ней ведет  этот путь, и конца
(вершины) у него, кстати сказать, нет. Только решишь - хлеба уже достаточно,
пора душой  заняться - как включившийся  органчик проиграет в  тысячный  раз
знакомый мотив: "Поэзия (и  т.п.) - это прекрасно, она, конечно, заслуживает
внимания,  однако  не  сейчас, ты же помнишь, что (к примеру  - Авт.)  скоро
выборы, и конкуренты уже зашевелились".
     Я  не  против богатства  -  я  против несвободы.  Затея же  в том,  что
относительное абсолютному  не  товарищ -  это дорожки, расходящиеся друг  от
друга  все дальше  и дальше. А хлеб, если  промыслить  до конца,  пострашней
героина.

10

     Допустим,  вы держите в  руках поэтический сборник. Как вы думаете, что
поместил поэт на эти  страницы? Нечто неслучайное, такое, что не хотелось бы
забыть,  потерять в прошлом, не так  ли?  Те  моменты  жизни, которыми стоит
поделиться   с  близкими   по  духу  или  с   Богом.  Ярчайшие  впечатления,
таинственные явления, внезапные минуты высшей  радости  от восприятия  самых
заурядных явлений.  Все то,  что поэт желал оставить после себя,  то, чем он
жил,  во что  он хотел бы уйти без  остатка, как в редкие  просветы истинной
жизни...  (Откашливаюсь.)  Таинство утреннего пробуждения.  Перестук женских
каблуков в ночной мгле. Удивительный миг  возвращения к детскому  восприятию
мира.  Невероятная  сила,  таящаяся  в  хрупкой красоте.  Головокружительная
малость  нашего  обжитого мирка, если  взглянуть  на  него,  взобравшись  на
облако.  День, когда удалось остановить  время, вырвавшись из себя, из своей
роли,  и  вдруг  увидеть солнечный город,  спешащих людей...  (Примеры можно
оспорить, но, во всяком случае, что-то в этом роде.)
     Приблизительно, вы  знаете, о  чем пишутся  стихи,  чего  в  них  можно
ожидать,  и  чего  нельзя.  Вы не удивляетесь, например, что в сборнике  нет
стихотворения о том, как у поэта однажды кончились деньги (если только он не
воспользовался  этим  сюжетом,  чтобы, оттолкнувшись  от  него,  взлететь  к
какой-нибудь вечной гармонии). Или о том,  что у него мозоль  на ноге болит.
Или спина чешется. Или о том, что он купил рубашку, а на ней - дефект ткани.
     Не пишут стихи на  эти темы. Почему-то это  не  принято. В стихи должно
быть переведено  только  то, что  заслуживает воплощения  в  столь тонкие  и
изящные формы, адекватное  им. Что-нибудь по нездешнему спокойное, то есть -
в  противоположность  суетному  - долгое, лучше  -  нескончаемое. Что-нибудь
"мировое", ненапрасное. И уж  точно не только вас касающееся. Такое,  важное
для отдельного существа,  что, одновременно,  важно  вообще,  само по  себе,
безотносительно  ему и  всем  остальным.  Такая его  проблема или  ситуация,
которая была  бы достойна сочувствия со стороны других.  Нечто, выходящее за
рамки   местной   боли   или   местной   радости   (местной  не   только   в
пространственном,   но   и  во  временном   смысле),  чему   со-болело   или
со-радовалось  бы  все  остальное  (разумеется,  "все  остальное"  из  числа
одушевленного,    немеханического,    к    примеру,    "все    прогрессивное
человечество"). Согласитесь,  одно  дело,  когда некто страдает  от нехватки
денег для похода в публичный  дом, и  совсем другое, когда умер его  любимый
попугайчик. Или,  к  слову, человек грустит,  потому что любит  - се явление
"мировое", не частное ни в коем случае. Все  мироздание грустит с ним в  это
мгновение,  ибо  соотносимый  как  минимум  со вcем  миром  способен  на эти
чувства. Плачущий ребенок -  не  меньшее, чем  плачущая  Вселенная, потому и
вызывает сострадание и заботу. Или  попадает в стихотворение. Короче, далеко
не  любой  опыт  своей  жизни  поэт  шифрует в  ритмизованные,  уплотненные,
благородные,  ввиду  своей лаконичности, формы.  Больше  того, он записывает
вообще не свой опыт, а опыт  тех стихий, порядков, размерностей, которые, на
время, он смог в себя вместить, то есть пожить их жизнью. Лучше всего, когда
у читателя  возникает  впечатление,  будто стихи написала  сама  реальность,
будто беспристрастный датчик очертил  кривые содроганий самой  жизни.  Когда
автору  удалось вытравить из каждой  строчки  следы своего  присутствия (как
конкретного,  смертного,  потеющего,  порой   икающего   и  ужас  еще   чего
вытворяющего имярека).
     Поэт, как  правило,  не  рифмует  свои  раздумья  по  поводу  урезанной
зарплаты, разве  что шутки ради.  Ему  важней  запечатлеть  ощущения,  когда
смотришь вверх и наполняешься покоем облаков, ...которым, собственно, вообще
зарплату не  платят.  Он  берется за  перо, когда вспоминает, что он  -  это
скорее  облака  (или  вон  те горы на фото),  нежели тот, у кого  натираются
мозоли и у кого украли велосипед. Да,  порой мы бегаем, хлопочем, грыземся с
себе  подобными,  сатанеем от  злости, радуемся деньгам,  спешим урвать свой
кусок пирога, болеем, даже умираем - но в стихах  этого быть не должно. Ни в
коем случае. Лишь покой и гармония, лишь любовь и умиротворенность. Лишь то,
чему невозможно положить конец (скажем, сделав  лучше). Поэзии  важно именно
это (за что  я и  преклоняюсь  перед нею и за  что она безусловно  оправдана
перед вечностью). А нам?
     И  нам тоже. По возможности, конечно. Приветствую  тех,  кто  возразит:
"Возможность,   о  которой   вы   говорите,  имеется  всегда  и  при   любых
обстоятельствах".

11

     Бывает, что человек заблуждается, т.е. идет за неправдой, не ведая, что
это  неправда. Ему показалось, что он понял,  а на  самом  деле - нифига  не
понял.  Человек  упоенно  говорит глупости  и не  догадывается  об  этом. Вы
оказались рядом с  ним. Вы точно знаете, что он сейчас  неправ. Увы, ему эта
истина  в  данную минуту  является недоступной. И вот  он  разглагольствует,
широко  улыбаясь,   твердо   упираясь   обеими  ногами  в  землю,   уверенно
жестикулируя...  Страшная картина. Неперевариваемая. Вспомните  себя,  когда
вы,  ошибаясь,  но не зная  об этом, убежденно  говорили  "белое"  там,  где
следовало  бы сказать "черное". Улыбка сошла с ваших  уст? "Боже, у меня был
совершенно  идиотский  вид".  Все верно:  бодро,  с вздернутым  подбородком,
насвистывая  бравурную мелодию, весело подмигивая,  пританцовывая, поигрывая
мускулами, шагать по направлению к пропасти может только идиот.
     Страшен отрыв от реальности.  Настолько страшен, что уже не  вполне рад
тому, что появился  на  свет.  Риск велик.  Невольно  притормаживаешь, чтобы
прочитать надпись на придорожном щите: "Не лучше ли вообще не быть, чем быть
и провалиться в геенну огненную?" Нет. Мы  обязательно, обязательно выбираем
"быть". Но все равно страшно.




12

     Предположим, что ты  приехал в  незнакомый  город, разделенный рекою на
две части,  а весь  народ собрался  почему-то только на одной, и все взгляды
обращены на противоположный берег. "В чем дело"? - спрашиваешь ты.  "Там, за
рекой,  обосновался  жуткий  тип,  чудовище,  злодей-изверг"!  "Он  что,  не
человек"? "Человек, но только  очень гнусный,  ужасный,  мерзкий.  Вот  мы и
собрались,  чтоб  с ним  разделаться".  Народ  готовится  к  схватке, а  ты,
покамест, наблюдаешь за  этими приготовлениями.  "Давайте-ка выльем на  него
кипящей смолы"! "А я  предлагаю прокрутить его через мясорубку"! "Нет, лучше
напустить на него  голодных  собак,  пусть разорвут в клочья"!  "А всех  его
детенышей надо раздавить катком"! "А может, запереть  их в клетке, чтобы они
друг  друга съели"?  Наслушавшись подобных речей,  ты  решительно  шагаешь к
берегу,  садишься  в  лодку и  пересекаешь  реку.  "Куда  же ты?  Там  такое
отвратительное существо. Держись от него подальше"! Ты  молчишь. Думаешь про
себя: "Его я не видел, но вот от вас точно нужно держаться  подальше.  Каким
бы он  ни  был,  с ним не  должно поступать  так, как вы  намереваетесь, тем
более,  если вы считаете, что лучше его. Если  понадобится, я буду  защищать
его от вас. Не знаю, насколько неправ он, но вы неправы - точно".
     Иногда, по действиям  лишь одной  из противоборствующих  сторон, ровным
счетом ничего не зная  о второй, можно  понять, что  она, первая,  не права.
Немного  удивительно, не так ли? Удивительно  и очень важно. И как только мы
сталкиваемся со  случаем, когда  действия противоположной стороны  не  имеют
никакого значения  при оценке наших собственных поступков -- нужно понимать,
что  наступает один из  самых важных  моментов  в нашей  жизни, а правильнее
сказать -- единственных моментов, которые вообще можно назвать жизнью.

13

     В  моменты,   когда  у   тебя  нелады   во  взаимоотношениях  с   миром
бесконечного, так странно, абсурдно,  невыносимо продолжать существование  в
мире конечном. Ты потерял близкого человека, совершил подлость, поссорился с
любимой,  а  назавтра  нужно  выходить  на  работу,  вести  какие-то   дела,
разговаривать  с  посторонними  людьми,   изображать   заинтересованность...
Апофеоз  бессмысленности. Кто  это испытал,  тот со  мной  согласится. А кто
испытать не успел, тот, наверное, уже опоздал.

14

     Запись на листке бумаги, извлеченном из бутылки, прибитой к берегу:
     Кружась в извивах своей не  очень-то любопытной жизни,  сделал я, между
прочим,  одно  успокоительное открытие. Не  успокоительное  даже,  а  как бы
выводящее по ту сторону покоя и беспокойства. Бывали моменты, когда  на меня
находило  волнение, а  порою и  страх; когда я мучился  то неуверенностью  в
грядущем, то  неустроенностью в настоящем, а то еще чем-нибудь. И не знал я,
увы, куда деться от этих забот и опасений. Так я маялся, пока не зашел своим
страхам  в  спину  и не  увидел, что  огражден я  словно  скорлупою в  очень
маленькое пространство,  подверженное, как раз таки в  силу  малости  своей,
всяческим катаклизмам, а скорлупа эта - я сам. А как увидел, то скорлупа эта
разбилась  сама собой,  я же простором открывшимся  был, по первости, сильно
поражен. Зажил я жизнями того, что меня окружало, воспринимая  все настолько
самим по  себе,  как будто меня  в этом мире вообще  нет, -  и не переставал
удивляться:  то, что не  я - гораздо мне ближе, чем я сам; настолько, что я,
скорее, это и не я, а то, что не я. Загадка!
     И когда погружался  я  в заботы настоящие, подлинные, то есть не о себе
(предмет, для заботы  вообще оказавшийся недостойным) - забывал  про себя (в
смысле своих проблем)  напрочь и не  терзался  ни капли, хоть  и претерпевал
лишения. Бывало так, что и терзался, и боялся, и страдал, но  - поскольку не
за  себя  -  меня  это  не   сковывало  ничуть,  к  земле  не  прижимало,  в
ощетинившийся  колючками  клубок не сворачивало, сдаться  в  плен тому,  что
пугает,  не принуждало, наоборот,  распрямляло плечи, наполняло душу  и даже
окрыляло...
     Спросили  меня  давеча:  "Не  подскажите, как  с бессонницей бороться"?
Знаю, но не подскажу, не поймете. Я тоже лежал ночи напролет, раздражаясь на
любой шум, спать мне мешающий; когда  же  от  себя освободился  - бессонница
отступила, ибо стал я наслаждаться  ночью или думал о чем-нибудь  таком, что
не своекорыстно,  а  потому  не  суетливо, мышцы  не  напрягает  и  мысли не
подстегивает. И засыпал.
     Вот единственное избавление  от навязчивых тревог и сомнений: не идти у
них на поводу, не пытаться устранить то, на что они указывают - сизифов труд
-  но... стать  поэтом, что живет  шумом  лесов,  красками  заката,  запахом
сирени, завитком женского  локона;  или добротолюбцем, сострадающим ближнему
согласно не возведенному  в принцип принципу ipsa  sibi virtus prаemium; или
философом, жаждущим к истине присовокупиться  и справедливости взалкать, как
единственного, что  себя не  навязывает, на  тебя с корыстью не смотрит,  на
власть  не претендует, однако властвует, -  иначе  говоря, посадить  себя на
трогающийся поезд, помахать ему с  перрона  рукой и  раствориться в мире. Не
ради  того, конечно, чтобы  крепко  спать  и цвести  лицом  и  телом,  - эти
достижения  могут  быть только побочными следствиями.  Пока  они, как  цели,
стоят  во  главе  угла, их не достигнешь.  Лишь с отказом  от  ставящего эти
задачи "я" уйдут и его беды, от него неотделимые, которые оно так стремилось
разрешить. Они отмирают вместе с их обладателем, умирающим не  вообще, а для
него самого.
     И вот, хочу я спросить вас: ну, не удивительно ли, что забота о  себе -
сжимает, душит, наполняет страхом, мешает раскрыться; в то время как  забота
о  другом  (не  только  о  человеке,  обо  всем другом, достойном  заботы) -
освобождает, способствует активности, позволяет реализоваться,  даже радует,
но и печалит, конечно, только печалит совсем по-другому, с прибавлением сил.
     У  нас есть две альтернативы: воспринимать мир относительно нам  и так,
как будто нас в нем нет (сам по себе). Каждый выбирает свое.
     Кто что  выбрал  --  из  слов не  видно. К  тому  же, можно  вообще  не
догадываться  о том, что  имел место какой-то выбор. Однако  он состоялся (и
"состояется" ежеминутно) в каждом и заметен по поведению. Например, во время
грозы.  Один, услышав приближающиеся раскаты грома, бледнеет, закрывает  все
форточки,  отключает  электроприборы,  отходит  вглубь  комнаты  и  начинает
креститься. Другой  в  восторге выскакивает на балкон (а  то  и на  улицу) и
умоляет небеса садануть молнией как можно ближе, чтобы  л