ическими
фотографиями, в  фотошоках которых  будет храниться  утраченное,  найденное,
надежно каталогизированное время, опознанное, и муляжи тех, кто его утратил,
образа  литературных героев, дело  чуть  было не  испортил Борхес,  очевидно
догадался, что это  дело основано на свободе, который решил вокруг  показать
свою власть над литературой, но я его успокоил тем, что пообещал снять его и
других еще сержантов какие только пожелают, и они тоже останутся в вечности,
вообще говоря, стоило больших трудов убедить  общественность,  что ожидающая
материализация и их ответственности существенно отличается от материализации
категорического империтива  в системе трансцендентального идеализма Шеллинга
и не встраивает во  временящийся опыт электрод категорического империтива, я
доказывал посредством  византийской  риторики, что  занесение  их в  каталог
вечности на  вечное сохранение не только необходимо для  общего дела,  но  и
совершенно безопасно, безболезненно и что никто и не успеет испугаться, и со
следушего  дня я  приступил  к съемкам, тому  разговору  с  армией,  который
соответствовал трактату  "Время  и Бытие", языке,  расстраивающим неписанную
речь, команд, возгласов, приказаний, с которыми я теперь кропотливо работал,
расставляющими части  армии в мною  предназначенном порядке, поворачивая  ее
без  опаски к  ней прикасаясь, разглядывая то одни,  то  другие  ее стороны,
улавливая  и  заносы в  вечность  улыбки  оживающих  в  пределах  кинокамеры
литературных героев, припоминающих похождения о гражданской жизни, связанные
с  теорией  государстве  по  отношению  к мертвенному  покою  которых  армия
обнаружила  некоторое  движение,  стронулась  с  места,  начала  медленно  и
целеполагающе, с той же точностью и практичностью немецкого языка, отдавать,
фабриковать  приказы,  приказания,  распоряжения,  сходить  шаг   за  шагом,
царственно, в  поддерживаемой и  развиваемой  представлениями мантии, с ума,
лестница  к которому имеет вполне  ограниченное число ступенек, так,  что мы
могли  рассчитывать  на  успех,  каждый  нацеливая  свой  черный квадрат  на
фиксирование в его тонких  слоях  и пленках  таких  до этого  устойчивых, не
обнаруживающих ни на какой пленке самой высокой чувствительности, по меньшей
мере  удваивающей  их существование,  элементов,  которыми  то собственно  и
присутствовала   армия,  частей   речи,  склеивая  которые  в   определенные
грамматические сочетания,  можно было выцедить чистую сущность бега, которая
тут  же  рассеивалась,  улетучивалась, срываясь  в воздух  атом  за  атомом,
создавая  в  воздухе  тем  самым  питательную  среду  для  улыбок,  из  него
происходящих  вдыханий  подлинного   его  состава,   в  особенности   улыбки
стриженного   здоровой   яйцеобразной   формы  головы   академика  в  очках,
занявшегося  после фундаментального  цикла лекций деятельность  по разогреву
газовой  лампы  посредством  скорее  излучины   рта,  одной  из  мелко   его
изобразивших, культуры  междуречья и цивилизации смеха, чем сильными  руками
своими, непосредственно,  к  чему и  призывая,  на чем  и  настаивал  другой
ефрейтор,  руками  разогревающий  лампу, переполняющуюся  огнем  из  черного
квадрата,  от которого приходилось бежать мне впереди  совершающегося бега с
оружием и в противогазах,  в мнимое  место  якобы  за  территорией,  на деле
представляющей из себя остров, покоящийся на трех частях  речи, где и должны
были  состояться  стрельбы, на которых  впервые  должен  был  быть опробован
соответствующий язык, найденный для  второй части фундаментального трактата,
опробован  на  всей части, к которой что-либо во мне принадлежало  как часть
принадлежит к  целому,  и  везде искрилась  письменность смеха, становящаяся
доступной в своей открытости даже для офицеров, от которых временно и слегка
сущность армии закрывалась черным квадратом, так что даже литературные герои
стали  вовлекаться  в   какие-то  сцены,   нечто  эпизодически  разыгрывать,
поглядывая все еще на авторов, подбивать  что-нибудь ногой,  наставлять друг
другу  рожки  в кадре, находящимся  перед  черным  квадратом, а  Джойс  даже
погеройствовал,  подняв  с места  учебную неразорвавшуюся гранату,  которыми
забрасывалось  мышление,  этими  словами со  смещенным  центром  тяжести,  и
разорвал  ее  в  своих руках,  испытавших законы  бытия,  как в  детстве,  и
пошутил,  забросив учебную  гранату в  куст  под которым  с другой стороны в
общем-то  и не  прятались два литературных героя. Решительное противостояние
сущности армии, окрыленное этим  успехом,  не  замедлило себя  долго  ждать.
Состоялся  караул,  на учебных  тренировках  которого я уже  вел съемку,  не
используя силу черного квадрата,  в порыве  скептического своего  мистицизма
рассоединявщего армию на составные части, бассейн, автобус, дом-колодец, дом
культуры, из-под  которых успевала  выскочить колибри  со  мной  в руках,  а
напротив,  осуществляя  накачку  своего  индивидуального  черного  квадрата,
позволил изображению армий существовать моим посредством,  превращая  себя в
индивида, единицу  письменности,  амебообразно  и не помышляющую о  сценарии
съемки этого изображения, тяготение которого к черному квадрату пересиливает
изображение,  все это  я  делал  с  тем чтобы найти в  себе силы  не  только
прочесть захваченную мной в  караульное  помещение книгу  Эйнштейна,  где  в
одной из  статей  было первое  изложение теории  относительности, выписанную
мною из дома, то есть захваченную из места, на  деле  находящегося незадолго
до  дома  культуры,  обнимающего это  медициной своего  дыхания,  но  и  так
совершать письмо этой  книги, так как  книга  Эйнштейна была  написана в том
смысле, как я ее читал, что была указанием того, чему,  какому представлению
должна соответствовать подлинная  книга, письмо которой было необходимо  для
того, чтобы  различить  книгу, о которой мечтал Эйнштейн, разводящий сегодня
караул  по  местам  литературных  жанров, с  той  книгой, которая  описывает
действительный путь от времени к бытию, как это  в молодости пытался сделать
начальник строевой части, теперь специально поставив  эту задачу перед двумя
ефрейторами,  которая, конечно, изнутри их собственного мотива перед ними не
стояла, и у  них на нее не  стоял, делал я это, когда  сменившись с поста  у
знамени  части  в  самом  центре прорвы, куда ставили  только тех кто мыслил
повседневно не в рассыпавшихся ее частях, пассивно маневрируя от одной части
к другой, а  мыслил ее всецело,  так, как  они могли нечто натворить, ожидая
встречи, на постах, где еще какие-либо  события могли имитироваться, колодой
в  полной  форме и  в снаряжении и с оружием громоздился я в комнате отдыха,
где включен был  свет, на мраморных  полосах-плитах-стеллажах-подставках-для
гробов-ровных-и-длинных письмом, мертворожденным в утробе, которой запрещено
отказываться  от  переваренного,  а  велено носить его  в  себе  в  качестве
общезначимого,  был ритором, рот которого с одной стороны был забит, заложен
камнями  слов,  с  другой  стороны в  попытках своих  вздохов и выдохов умео
демократически управлял  звукорядом сна,  между делом умудрившись состряпать
ПИСЬМО  книги,  о  которой  даже  и  не  мечтал  Эйнштейн, которому  первому
приснился символ, пылинка рассеянного опыта телесности в лучах письменности,
движение  которой в себе самом обнаруживает не  гравитацию даже, а то, что с
ней происходит  под  воздействием  этой  пылинки  саму теорию  гравитации, в
условиях  которой  и  обращался, восходил и  заходил в армии центр моего  Я,
всего лишь  следом, придорожной пылью пролеска,  проложенного  на  переферии
этого  центра так,  что я  в качестве путника, который  по нем  двигается от
времени к бытию, и достигает цели только в том случае, если он действительно
забыл  зонтик, за счет чего  посредством  проселка моей самости  и вращается
этот центр,  когда  я раздумываю  над опытом  который  мастерски и  наиболее
убедительно все это осветил, включив гравитацию внутри караульного помещения
так, что увлекаемый теорией гравитации, поднялись мы часть за частыю во всем
своем снаряжении  из  .  своих  саркофагов спального помещения  классической
караулки, и  с тревогой построились  перед прапорщиком  Джойсом  в  ожидании
новой поэтики, без штанов,  и в верхнем кителе, выведшего из своего кабинета
в  караулке оторвавшись от  своей эпопеи, и проверившего наши знания уставов
несения караульной службы в литературе, убеждая нас в справедливости ученого
незнания,  особенно  внутри  караульного  помещения,  где  вся  литературная
критика должна соблюдаться неукоснительно, посадившего нас  за  многократное
переписывание Вергилия, в котором мы, по его мнению должны были восстановить
первичный,  написанный  прозой текст,  "Эннеад",  и  наиболее в  этом смысле
ответственная задача  была поручена мне, откомандированному на пост у самого
знамени, где медленно, но верно обращался я из литературного героя в манекен
сюжета  и  на  этом не  останавливаясь  превращаясь  в  замысел  автора,  не
задерживаясь, наконец  и в нем, питался  той клеточкой его тканей, в которой
он был узаконен римским правом так, что я видел только светлеющий с приходом
дня коридор и  черту, за которую никто не должен был перейти к  знамени, где
громоздился над  землей чудовищный Вий, что  безобразным истоком  литературы
ударял  копытом по гулкому  коридору, впечатляя даже встречавших и сменявших
меня исступлением моей текстовой работы, и чудо свершилось: какой-то штабной
солдатик  направлялся  к  черте,  я  надеялся,  что  сейчас  он  повернет  в
какую-либо комнату коридора, на что я отвечал ему предупреждающим о стрельбе
криком, звук которого состоялся только а глубине моего  мышления, на который
он   ответил   чудовищным   смехом,   и  я  прогрохотал  совершенной  мыслью
автоматической  очереди,   расталкивающей   забродившие   по   стволу   руки
расходящимися    кучно    и    меткими   словами-метками,    словами-дурами,
словами-дураками,  так,  что  я знал  лишь то,  что я перекидываю  в ладонях
горячую картофелину, и когда мой сменщик на этот раз прибыл на пост вместе с
Джойсом, я  облегчено  вздохнул,  расслабленно  улыбнулся  лежавшем у  черты
рукописи прозаического текста "Эннеад". Я  был сам кинокамерой,  в  нее себя
заточил,  и мне  объявили благодарность.  Мой черный квадрат  правда  только
трясло на ухабах  пути от времени и бытию, и в тексте это видно. Как великий
полководец,  встречал  я  рассвет не  над  территорией только,  а  настоящий
рассвет на посту у складских помещений, в  форме  генералиссимуса, в которой
предназначено  стоять  у  овеянного  пороховой  славой  знамени.  Кинопленка
проявлялась  в  душевой  комнате,  которой  в  казарме  пользовались  только
сержанты. Пленка  проявилась  черным квадратом, вокруг  нее стало светло как
никогда.  В казарме  же  отключилось  освещение,  и  не  работало в  течение
нескольких  дней, так что по вечерам невозможно было надзирать и наказывать.
Я  лежал  на  кровати и  видел  все.  Где-то  кто-то бренчал на  гитаре. Все
сбывается  в  объяснении.  Книга-кинокамера,  из  объектива которой вылетает
колибри.

     ПОСЛЕСЛОВИЕ. Роман "Время и Бытие". Энциклопедия Деконструкции
     П.И.Дерибо Профессор Института Риторики, г. Минск
     Мышление  ныне   характеризует  деконструкция.  Деконструкция  -   есть
спекуляция  интеллектуальной  собственностью, ее  отсваивание,  отчуждение и
присвоение  на условиях  конструирования  в  кантианско-гуссерлианскрм  духе
значимости   бывшего   собственника.    Деконструкция    есть   приватизация
интеллектуальной  собственности временными  авторами. Деконструкция не  есть
разрушение   метафизики.   Деконструкция  есть   разрушающаяся   метафизика.
Действительность  деконструкции  есть   действительность  конца   метафизики
падение грамматических оснований в  воспринимающем  мышлении.  Что у  нас  в
стране сбывается  в  экономике,  то  на Западе совершается в мышлении. Отказ
мышления   от    метафизики,   без   действительной   альтернативы   породил
деконструкцию  -   технику   самоуничтожения   метафизики,   переворачивание
метафизики  со  смысловой  на  значение  ее  понятий и  сохранение ее  сколь
возможно  долго в этом положении  вплоть до  прилива  значимости к мышлению,
поскольку  в  деконструкции  открывается  полная  свобода  действий языка со
смыслами, переданными ему  на сохранение мышлением, традицией. Деконструкция
есть   инстинкт   смерти   метафизики,   влечение   к   смерти   метафизики,
бытие-к-смерти метафизики. Деконструкция всегда есть также  сокрытие само по
себе,  внешний вид  сокрытия, осваивающего  интеллектуальную  собственность,
комплекс комплексов,  своего рода комплексное число,  отрицательный абсолют,
раскрывающий  причину комплекса и закомплексованности сущего как  отчуждение
интеллектуальной  собственности  и  расплату за  это, действие.  Преодоление
метафизики  непосредственно  как  преодоление  деконструкции,  деконструкция
самой деконструкции, расслаивающая, разбирающая ее на части как определенную
структуру. Таково осмысление, предшествующее подлинности реформы литературы.
Произведение  "Время   и   Бытие"  есть   произведение  деконструкции  самой
деконструкции. Его литературная форма -  сознание чтения, которому виднеется
несокрытость    предшествования   осмысленности    реформе   литературы   по
исчезновению сокрытости  самой  по себе  в своих собственных усилиях.  Роман
традиционен.  Его замысел  -  история  молодого  человека, направленного  на
исполнение воинской повинности, переданная как  история его  понятий.  Перед
нами классическая ситуация деконструкции: "... пробуждаясь к  самому себе, к
самосознанию,  к мышлению, он (молодой человек) оказывается в дремучем  лесу
ходячих   трупов"  (М.К.Мамардашвили).  Исполнение   воинской  повинности  и
стратегия  деконструкции  лишаются  каких-либо различий между собой  в  ходе
ценностного повествования, вызывая различие молодого человека-автора с самим
собой. Действительные  аспекты-моменты сюжета оказываются чистыми различиями
элементов  речи,  следами этих  элементов, следами следов, становясь в  этом
оказывании  самими  собой, событиями, переставая быть частями литературы, по
крайне мере в  узком ее понимании. Но чем-то  иным книга открывает: "В языке
есть  также  тождества"  сравнения  с  соссюровским  "В  языке  есть  только
различия". Это что-то иное - голос автора, изначально доминирующий в  письме
как  в среде различий,  восприятий голоса  автора,  которые  уже не есть сам
голос.    Различие    голосов   автора   (как   некоторой   непосредственной
действительности)   и  восприятия   голоса  автора   (книги  как   коллекции
различений)  и есть структура данного произведения. Тема романа (способность
автора к ее задумыванию и осуществлению) в  этом произведении - переплетение
фрагментов  этой истории  молодого  человека  с элементами  языка,  которые,
будучи   истолковываемы   в  качестве   способных  составлять   следы,  т.е.
существующих,  оставляют  их  уже  в сознании чтения,  испытывающего то, что
испытывает молодой человек во  время  своей  истории.  Это  русское  -  есть
все-таки  тождества в языке! - звучит из  романа. Пафос романа - "сохранение
ощущения собственной  жизни вместе  с  традицией  в опыте  распознавания под
языковым покровом жизненной  ситуации безжизненных и  бестелесных признаков"
(М.К.Мамардашвили). Он  также в том, чтобы  "оставить все в точности как оно
есть (Витгенштейн), в том числе и полноту жизни. Писать - это "оставлять все
в  точности как  оно  есть".  Такова  суть  реформы  литературы,  осмысления
предшествования   устной   речи   письму.   Роман   является   Энциклопедией
Деконструкции. Деконструкции, превращаемой, обращаемой в проект Просвещения,
преодоления модернизма  в его временных измерениях (пре-, пост-,  анти- и т.
д.)  современностью,   современными  знаниями.  Энциклопедия   Деконструкции
содержит в себе  необходимые для современного молодого  человека значения  и
разъяснения  базовых  понятий  современности.   Эта   впечатляющая  стройная
система,  каталог  из  тщательно  разработанных  рубрик,  логическое  дерево
которых по своей  подлинности и синтетичности напоминает символогию,  дерева
жизни, вмещает  всю  полноту знаний  в их реяльном виде, нелинейном, как они
встречаются  в действительности, попадаются в опыте,  которые так необходимы
современному  молодому  человеку,  задача  которого  - основать  собственное
письмо, сколотив  некоторый капиталец устной речи.  Инфляция  устной речи  и
затруднения  в начале письма без  сотрудничества среды,  имеющей собственный
язык,  выпускающей собственную  "устную  речь" -  это  реальность, с которой
приходится  сталкиваться  современному  молодому  человеку. Природа  письма,
именуемая  временем,  и   природа  устной   речи,  именуемая  бытием,   есть
расслаиванием  структуры личности молодого  человека  как  нечто совместное,
общая  сущность  обеих   природ   есть  деконструкция  самой   деконструкции
действительной жизнью  Я, черпающего на  своем пути  полной мерой значение и
смысл  из обеих  природ  в высказываемости сущего. Перемещение  от времени к
бытию, изменение места времени на  место  бытия, переход от письма  к устной
речи  очевиден  в  романе: это  и строение  его ценностного повествования из
десяти  предложений-категорий, означающее превозмогание  осмысленного начала
романа над стилем  письма; переплетение  действительных фонем,  определяющих
суть   дела   сюжета  в  графемами,   образующими  раскрывающийся  универсум
осмысления,  приводящее к  выпаданию  из  текста  блуждающих по всему тексту
фономографем  -  грамматологем  типа  "колибри  (птица-звук),  "разговора  с
родителями о службе  в  армии"  (слово-звук)  и  т.д.,  оборотов  и холостых
поворотов мысли и  многих других-признаков гипер-перехода от инфляции устной
речи,  из  метафизического пространства,  к  гиперинфляции  устной  речи,  в
риторическое пространство - а также  к выпадению самого текста из континуума
осмысления. Событие перемещения от бытия ко времени есть неоплатонизм службы
в армии, неестественная эманация Я - сущности. Сама служба молодого человека
в  армии  есть  цепь  или   система  элементов-следов,  различий  в   языке,
образующаяся структурой  службы  молодого  человека  в  армии,  подвергаемой
деконструкции  его  мышлением. Деконструкция в  этом смысле  есть не  просто
термин,  но   уже  детерминация,  движение   в   обратном  направлении,   от
следа-следствия  к причине как таковой, к голосу автора, от временя к бытию.
Найденная  причина  побеждает  событие модернизма  во  всей его  хронологии,
побеждает  биологию  модернизма,  именуемую  "службой  молодого  человека  в
армии". Причина побеждает  модернизм, потому  что мысль побеждает метафизику
как  незавершенность поиска причин. Гиперинфляция устной речи, т.е. снижение
ее  способности   выражать  истину,  т.е.   повышать  значимость  письма   и
осмысленность чтения,  достигающая  при "службе  молодого  человека в армии"
катастрофической  величины,  требует разработки  системы  индексации  устной
речи,  уделяемой  субъекту  мышлением,  т.е.  системы  жанров  в литературе.
Гиперинфляция устной  речи  конструирует  систему  жанров,  образуя  понятие
жанровой  открытости  литературы,  лишенное  какого  бы ни было  содержания,
жанровая открытость обретает смысл как осуществимость письма  в  присутствии
голоса  автора.   Жанровая  открытость  есть   обыденное  сознание   автора,
превозмогающее  метафизику.  Чтение  есть  избрание  предметом  любви  голос
автора, телом  любви - обыденное сознание автора, как проделывающее путь  от
времени к  бытию.  Любовь вызывается проделыванием пути от времени  к бытию.
Чтение  должно быть  свободно  от допущений, предположений, условностей, оно
должно  иметь иметь  в виду, что то, что  попадает в поле его зрения не есть
пример и знак чего-то, относительно чего