ер цивилизованных рас - например, в англичанах: смесь кельтов, саксов,
норманнов, датчан с различными оттенками других племен; если  мы  примем  во
внимание  те  усложнения  организации,  которые  происходили  от  совершенно
неправильных и запутанных сочетаний этих элементов, и  если  припомним,  что
несообразности, таким образом порождаемые, проникают всю природу, умственную
и телесную, всякие ткани, как нервные, так и другие, - то мы увидим,  что  в
каждом из нас должно существовать несовершенное соответствие  между  частями
организма, что и представляет действительность и что, как одно из проявлений
этого, должно возникать большее или меньшее разногласие между чертами лица и
теми отделами нервной системы, с которыми они имеют физиологическую связь.
     А если так, то препятствия к принятию убеждения, что красота  характера
имеет  связь  с  красотой  лица,  значительно  уменьшаются.  Нам  становится
возможным разом допустить, что простое лицо может совмещаться с  благородной
природой, а прекрасные черты лица - с низкой  природой,  и  в  то  же  время
признавать, что умственное и  лицевое  совершенства  фундаментально  связаны
между собой и всегда будут соединены, если путем вековой  работы  устранятся
настоящие причины встречающихся несообразностей.

XIII
                    ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МУЗЫКИ

     Когда барбоска, стоя на  цепи  у  своей  конуры,  видит  издали  своего
хозяина, легкое движение хвоста барбоски означает слабую надежду быть  скоро
спущенным.  Более  определенные  взмахи  хвоста,  переходящие  постепенно  в
извилистые боковые движения всего тела,  сопровождают  приближение  хозяина.
Когда барбоску берут за ошейник и он знает,  что  его  действительно  сейчас
спустят  с  цепи,  прыжки  и  скачки  его  становятся  столь  сильными,  что
расстегнуть ошейник бывает не совсем легко. И когда, наконец,  он  чувствует
себя совершенно свободным, радость его  изливается  в  скачках,  пируэтах  и
беганье взад и вперед во весь опор. Кошка, выпрямляя хвост  и  вгибая  спину
под ласкающей рукой своей госпожи, тоже выражает удовольствие свое известным
мускульным действием, точно также как и попугай, неуклюже  танцуя  на  своем
шесте, и канарейка, с особенной быстротой прыгая  и  порхая  в  клетке.  Под
влиянием  противоположного  чувства  животные  также  проявляют   мускульное
возбуждение. Разъяренный лев бьет себя хвостом  по  бокам,  сдвигает  брови,
показывает  когти.  Кошка  ощетинивается;  собака  оскаливает  зубы;  лошадь
закидывает назад уши. Когда животное борется с болью, мы  видим,  что  между
возбуждением мускулов и возбуждением чувствительных нервов  является  то  же
отношение.
     Мы, отличающиеся от низших созданий более сильными и вместе с тем более
разнообразными  чувствами,  являем  также  параллельные  факты,  еще   более
заметные и еще более многочисленные. Нам удобнее  будет  рассмотреть  их  по
группам. Мы найдем, что приятные ощущения и болезненные  ощущения,  приятные
эмоции и тягостные эмоции - все стремятся произвести деятельные  проявления,
сообразно своей силе.
     Дети и даже взрослые, не стесняющиеся уважением к  приличиям,  выражают
приятный вкус чмоканьем. Младенец смеется и прыгает на руках няни  при  виде
чего-нибудь блестящего или слыша новый  звук.  Многие  любят  означать  такт
головой или отбивать его ногами, слушая музыку, особенно  нравящуюся  им.  У
впечатлительного человека приятный запах вызывает улыбку; улыбки же видны  и
на лицах толпы, смотрящей на блистательный фейерверк. Даже приятное ощущение
тепла, чувствуемое при приближении к огню  после  выдержанной  зимней  бури,
точно так же выразится на лице.
     Болезненные ощущения, будучи по большей части гораздо  сильнее,  нежели
приятные,  причиняют  мускульные  действия,  гораздо   более   определенные.
Внезапная острая  боль  заставляет  судорожно  вздрогнуть  все  тело.  Менее
сильная, но постоянная боль сопровождается нахмуренными бровями,  стиснутыми
зубами, кусанием губ и  вообще  искривленными  чертами  лица.  Под  влиянием
постоянной  и  более  сильной  боли  присоединяются  еще  другие  мускульные
действия;  тело  качается  взад  и  вперед;  руки  стискивают  все,  что  им
попадется; и, если страдания еще  более  усиливаются,  страждущий  судорожно
катается по полу.
     Естественный язык приятных эмоций, хотя и более разнообразный, подходит
под  то  же  самое  обобщение.   Улыбка,   самое   обыкновенное   изъявление
удовлетворенного чувства, есть сокращение  известных  лицевых  мускулов;  и,
когда улыбка разрастается до смеха, мы видим более  сильное  и  более  общее
мускульное  возбуждение,   произведенное   более   глубоким   удовольствием.
Потирание руками и то движение, которое  Гуд  называет  где-то  "мытьем  рук
неосязаемым мылом в невидимой воде", имеют подобное же  значение.  Мы  часто
видим детей, "прыгающих от радости". Подобное движение встречается иногда  и
у взрослых людей впечатлительного  темперамента.  А  танцы  всюду  считаются
свойственными  возбужденному  состоянию  духа.  Многие  специальные   эмоции
проявляются специальными мускульными действиями. Удовольствие,  доставленное
успехом, заставляет поднимать голову и придает твердость походке.  Сердечное
пожатие руки обыкновенно считается выражением дружбы. В  порыве  любви  мать
прижимает дитя свое к груди, как будто хочет задушить его до  смерти.  Такие
же специальные проявления замечаются и во  многих  других  случаях.  Даже  в
сияющем взгляде, с каким получается хорошее известие,  мы  можем  проследить
туже истину; ибо это явление увеличившегося  блеска  зависит  от  особенного
сокращения  мускула,  поднимающего  веки,  сокращения,  допускающего,  таким
образом, падение большего количества света и  сильнейшее  отражение  его  от
влажной поверхности глазного яблока.
     Телесные проявления тягостной эмоции столь же многочисленны и еще более
порывисты. Неудовольствие выражается поднятыми бровями  и  сморщенным  лбом;
отвращение - вздернутой губой; обида - надутыми губами. Нетерпеливый человек
барабанит пальцами по столу, трясет все быстрее и быстрее ногой, без  всякой
нужды мешает кочергой  в  печке  или  быстрыми  шагами  начинает  ходить  по
комнате. В сильном горе человек ломает руки и  даже  рвет  на  себе  волосы.
Капризное дитя топает ногами или бросается на пол и, лежа на  спине,  махает
ногами  в  воздухе;  во  взрослом  человеке  гнев,  проявляясь   сначала   в
нахмуренных взглядах, расширенных  ноздрях,  сжатых  губах,  вызывает  далее
скрежет зубов, сжатие  кулака,  удары  им  по  столу  и  заканчивает  иногда
нападением на обидчика или опрокидыванием и поломкой мебели. Мы  видим,  что
нравственное  раздражение  (начиная  от  слегка  надутых   губ,   выражающих
небольшое  неудовольствие,  до  бешеных  порывов   сумасшедшего)   стремится
излиться в телесную деятельность.
     Итак, всякие чувства - ощущения или эмоции, приятные или  тягостные,  -
имеют ту общую характеристическую черту, что все они суть стимулы  мускулов.
Не забывая те немногие, по-видимому исключительные,  случаи,  когда  эмоция,
превосходящая  известную  степень  силы,  вызывает  изнеможение,  мы   можем
поставить общим законом, что как в человеке, так и в  животных  есть  прямая
связь  между  чувством  и  движением  и  что  притом  последнее   становится
порывистее по мере того, как первое становится сильнее.
     Если б здесь можно было развить вопрос научным  образом,  мы  могли  бы
проследить этот общий закон  до  начала,  известного  физиологам  за  начало
отраженного  действия  (рефлекс)  {  Желающие  ближе  ознакомиться  с   этим
предметом найдут его в интересном рассуждении м-ра  Александра  Бэна  (Bain)
Animal Instinct and Intelligence.}. Но и оставляя это в стороне,  мы  видим,
что приведенные  выше  примеры  оправдывают  то  обобщение,  что  умственное
возбуждение какого бы то ни было рода кончается возбуждением мускулов, и что
между тем и другим всегда сохраняется более или менее постоянное отношение.
     "Но какую связь имеет все это с происхождением и деятельностью музыки?"
- спрашивает читатель. Очень большую, как мы это сейчас увидим.  Вся  музыка
была первоначально вокальной. Все  вокальные  звуки  производятся  действием
известных мускулов. Эти мускулы, вместе с мускулами тела вообще, побуждаются
к сокращению  приятными  или  тягостными  чувствами.  И  поэтому-то  чувства
выражаются звуками так же, как и движениями. Поэтому и барбоска одновременно
лает и прыгает, когда его спускают  с  цепи;  поэтому  и  кошка  мурлычит  и
выпрямляет хвост, а канарейка чирикает и порхает. Поэтому и разъяренный  лев
ревет, ударяя себя хвостом, а  собака  ворчит,  оскаливая  зубы.  Поэтому  и
изувеченное животное не только мечется, но и воет. По той  же  причине  и  в
человеке телесное страдание выражается не только судорожными движениями,  но
криками  и  стонами,  -  оттого-то  в  гневе,  страхе,   горе   телодвижения
сопровождаются вскрикиваниями и  воплями,  за  сладкими  ощущениями  следуют
восклицания: мы слышим крики радости и восторженные возгласы.
     Итак, мы имеем здесь принцип, лежащий в основе всех вокальных  явлений,
включая сюда и явления вокальной музыки, а следовательно, и  музыки  вообще.
Так как мускулы, двигающие грудь, горло  и  голосовые  связки,  сокращаются,
подобно другим  мускулам,  пропорционально  силе  чувства;  так  как  всякое
различное сокращение этих мускулов ведет за  собой  различное  приноровление
голосовых  органов,  а  каждое  различное  приноровление  голосовых  органов
производит перемену в издаваемом звуке, - то из этого следует, что изменения
голоса суть физиологические результаты изменения  чувств;  и  следовательно,
всякая  инфлекция  или  модуляция  есть  естественный  исход   какого-нибудь
преходящего чувства или ощущения; и  следовательно,  объяснения  всех  родов
вокального выражения должно искать в этом общем соотношении между умственным
и мускульным возбуждением.  Посмотрим,  нельзя  ли  этим  объяснить  главные
особенности -выражения чувств голосом, -  сгруппируем  эти  особенности  под
рубриками звука, качества  или  тембра,  диапазона,  интервалов  и  быстроты
переходов. Между  легкими  и  органами  голоса  существует  почти  такое  же
отношение, как между  мехами  органа  и  его  трубами.  И  как  сила  звука,
издаваемого органной трубой, увеличивается сообразно  силе  действия  мехов,
так при одинаковых данных сила голосового звука увеличивается сообразно силе
действия легких. Но выдыхание воздуха  из  легких  производится  посредством
известных  грудных  и  брюшных  мускулов.  Сила,  с  которой   эти   мускулы
стягиваются, пропорциональна силе ощущаемого чувства. Отсюда  громкие  звуки
окажутся a  priori  обыкновенными  результатами  сильных  чувств.  Мы  имеем
ежедневные доказательства этого. Боль, которую  мы  можем  перенести  молча,
если она умеренна, вызывает крики, становясь слишком  сильной.  Если  легкая
досада заставляет дитя хныкать, то припадок гнева вызывает плач, беспокоящий
всех окружающих. Если голоса в  соседней  комнате  становятся  необыкновенно
громки, мы предполагаем  или  гнев,  или  удивление,  или  радость.  Громкие
аплодисменты означают большое одобрение, и с шумным  весельем  мы  соединяем
идею о сильном удовольствии.  Начиная  с  апатического  молчания,  мы  всюду
находим, что произношение становится громче по мере  того,  как  ощущения  и
волнения, приятные или тягостные, становятся сильнее.
     Что различные качества голоса соответствуют различным состояниям духа и
что при возбужденном состоянии тоны  бывают  звучнее  обыкновенного,  -  это
другой общий факт, допускающий подобное же толкование.  Звуки  обыкновенного
разговора не бывают очень звонки; звуки сильного чувства гораздо звонче. При
возрастании  дурного  настроения  голос  приобретает  что-то  металлическое.
Обыкновенная речь раздражительной женщины имеет, сообразно с ее  характером,
пронзительное  свойство,  совершенно  противоположное  мягкости   голоса   -
обычному  признаку  кротости.  Звонкий  смех   означает   особенно   веселый
темперамент. Изливающаяся скорбь употребляет звуки, подходящие по  тембру  к
пению, и в наиболее патетических  местах  своей  речи  красноречивый  оратор
также впадает в тоны, более вибрирующие, нежели  обыкновенно.  Каждый  может
легко убедиться в том, что звонкость голосовых звуков может быть  достигнута
только посредством некоторого особенного мускульного усилия. Если, произнеся
какое-нибудь  слово  обыкновенным  голосом,  читатель  захочет,  не  изменяя
диапазона или степени звучности, спеть это слово,  он  увидит,  что  прежде,
нежели он будет в состоянии сделать это, он  должен  изменить  приноровление
голосовых органов, для чего потребуется известное усилие; и если он приложит
пальцы  к  наружной  выпуклости,  обозначающей  верх  гортани,  то   получит
дальнейшее доказательство того, что для издания звучного  тона  обыкновенное
положение органов должно быть изменено. Таким образом,  в  факте,  что  тоны
возбужденного чувства более звучны, нежели тоны обыкновенного разговора,  мы
видим другой  пример  связи,  существующей  между  умственным  и  мускульным
возбуждением. Различный звук голоса в разговоре, в  речитативе  и  в  пении,
каждый отдельно, подтверждает один общий принцип.
     Что диапазон голоса изменяется сообразно действию  голосовых  мускулов,
об этом едва ли нужно говорить. Всякий знает, что средние ноты, которыми все
говорят, берутся без малейшего усилия и что  для  очень  высоких  или  очень
низких нот требуется значительное усилие. Возвышая или понижая голос  против
диапазона обыкновенной речи, мы чувствуем увеличенное  напряжение  мускулов,
которое у обоих пределов регистра становится  положительно  болезненным.  Из
этого  следует,  по  нашему  общему  принципу,  что  если   равнодушие   или
спокойствие употребляют средние тоны, то тоны, употребляемые в  возбужденном
состоянии, будут или выше, или ниже средних и будут подниматься все  выше  и
выше или падать все ниже и ниже, по мере того как чувство будет  становиться
сильнее. Мы видим, что эта физиологическая дедукция  совершенно  согласна  с
действительными  явлениями.  Страждущий  человек  произносит  жалобы   своим
голосом значительно более высокого тона, нежели  обыкновенный,  а  страдания
агонии переходят в крики или стоны, т. е. в очень высокие или  очень  низкие
ноты. Вопль  рассерженного  шалуна,  начинаясь  в  обыкновенном  разговорном
диапазоне, становится все пронзительнее по мере того, как становится громче.
Восклицание радости или удивления "о!" начинается  несколькими  тонами  ниже
среднего голоса и спускается все ниже. Гнев выражается в высоких  тонах  или
"злобствованиях, негромких, но  низких".  Низкими  же  тонами  выражаются  и
сильные упреки. Восклицание, подобное "берегись!", если оно  драматично,  т.
е. если в нем выражается чувство, должно быть издаваемо  несколькими  тонами
ниже  обыкновенных.  Далее,  есть  стоны  порицания,  стоны   ужаса,   стоны
раскаяния. Чрезвычайная радость и  чрезвычайный  страх  тоже  сопровождаются
пронзительными вскрикиваниями.
     В тесной связи с диапазоном состоят и интервалы;  объяснение  их  ведет
аргументацию нашу на шаг вперед. Если спокойная речь сравнительно монотонна,
то душевное волнение употребляет квинты, октавы  и  еще  большие  интервалы.
Прислушаемся, как кто-нибудь рассказывает или повторяет вещь, не имеющую для
него интереса; мы найдем, что голос его не переходит далее двух или трех нот
выше или ниже  средней  ноты,  да  и  этот  переход  совершается  с  большой
постепенностью;  дойдя  же  до  какого-нибудь  происшествия,   возбуждающего
интерес, рассказчик употребляет не только  высшие  или  низшие  ноты  своего
регистра, но переходит от одной к другой большими скачками. По невозможности
передать печатно эти черты чувства, мы  находимся  в  некотором  затруднении
относительно  верного  представления  их  читателю.  Но  мы  можем   вызвать
некоторые воспоминания, которые, в свою очередь, могут привести на память  и
другие. Когда два человека, живущие в одном месте и  часто  видящиеся  между
собой, встретятся, положим, в публичном собрании, всякая  фраза,  с  которой
один подойдет к другому, как например: "А-а! вы здесь?" - будет  произнесена
с обыкновенной интонацией. Но если один из них неожиданно возвратится  после
долгого отсутствия, то выражение удивления, с каким приветствует  его  друг:
"А-а! как вы сюда попали?" - будет произнесено в значительно отличном  тоне.
Два слога слова "А-а!" (по-английски hallo!) будут один гораздо выше, другой
гораздо ниже, чем прежде; остальная часть фразы будет  также  подниматься  и
опускаться большими ступенями. Если, например,  хозяйка  дома,  предполагая,
что служанка ее находится в соседней комнате, зовет ее:  "Мери!"  -  то  два
слога этого имени будут произнесены в интервале восходящей терции. Если Мери
не отвечает, то зов повторится, вероятно, в нисходящей  квинте,  заключая  в
себе легкое  неудовольствие  на  невнимание  Мери.  Если  Мери  все  еще  не
отвечает, то возрастающее неудовольствие выскажется, при повторении зова,  в
употреблении нисходящей  октавы.  Предположим,  что  молчание  продолжается;
тогда госпожа, если она не очень ровного характера, выразит раздражение свое
на кажущееся ей преднамеренным невнимание Мери тем,  что  станет  звать  ее,
наконец, в тонах еще более противоположных,  -  произнося  первый  слог  все
выше, а последний все ниже против прежнего. Эти и подобные им факты, которые
читатель легко подберет, очевидно подчиняются  указанному  закону:  ибо  для
произведения  больших  интервалов  требуется  больше  мускульного  действия,
нежели для произведения малых. Но  не  только  размер  голосовых  интервалов
является  тут  в  зависимости  от  отношения  между  нервным  и   мускульным
возбуждением, но и направление интервалов  -  восходящее  или  нисходящее  -
является в той же  зависимости.  Так  как  средние  ноты  не  требуют  почти
никакого усиленного мускульного приспособления и так как  усилие  возрастает
по мере того, как поднимается или опускается голос; то из этого следует, что
уклонение  от  средних  нот  в   каком-либо   направлении   будет   означать
возрастающее душевное волнение; между тем как возвращение  к  средним  тонам
будет обозначать уменьшающееся  душевное  волнение.  Вот  поэтому-то,  когда
кто-либо от восхищения воскликнет: "It was the most splendid  sight  I  ever
saw!"  {"Это  наиболее  красивый  вид,  который  мне  случалось   когда-либо
видеть!"}, - первый слог, слова "splendid" будет им произнесен более высоким
голосом, и затем постепенно голос era понизится; слово  "splendid"  выражает
приращение чувства, вызванного воспоминанием.  Равным  образом,  по  той  же
причине, раздражительный человек, сильно раздосадованный глупостью  другого,
восклицая: "What a confounded fool the fellow is!"  {"Какой  же  он  ужасный
дурак!"}, - начнет свое восклицание голосом  несколько  ниже  своих  средних
нот, будет понижать голос до слова "fool", которое  он  произнесет  наиболее
низким голосом, и затем снова  начнет  его  повышать.  Кроме  того,  следует
отметить, что слово "fool" будет не  только  произнесено  низким  и  громким
голосом, но будет также  отличаться  произношением  и  ударением  -  другими
способами выражения мускульного возбуждения.
     Приводить тут примеры из целых фраз было бы не  совсем  безопасно,  так
как способ выражения изменяется сообразно  силе  чувства,  которое  читатель
представляет  себе.  Относительно  же  отдельных  слов  встречается   меньше
затруднений.  Так,  например,  слово  "неужели!",  с   которым   принимается
какой-нибудь изумительный факт, по большей части начинается со средней  ноты
голоса и возвышается со вторым слогом;  или  если  с  удивлением  смешано  и
неодобрение, то первый слог будет ниже средней  ноты,  а  второй  еще  ниже.
Напрот