орят они, чтобы что-нибудь называлось этим именем. Но что же такое ростовщичество? Нет ничего смешнее зрелища этих наставников нации, смущенно колеблющихся между авторитетом Евангелия, которое, по их мнению, не могло говорить напрасно, и авторитетом экономической науки. Ничто, по-моему, не возвышает так Евангелия, как исконная измена его якобы толкователей. Сомэз, отождествивший ссуду на проценты со сдачею внаем, был опровергнут Гроциусом, Пуффендорфом, Бюрламаки, Вольфом и Гейнзиусом, и любопытнее всего то, что Сомэз сознался в своем заблуждении. Вместо того чтобы сделать из отождествления Сомэза вывод, что всякий доход незаконен, и перейти затем к доказательству евангельского равенства, ученые сделали как раз обратное. Они говорят: раз аренда и сдача внаем по общему признанию дозволены и раз признано, что ссуда на проценты не отличается от них ничем, то нет более ничего, что можно бы назвать ростовщичеством, и, следовательно, веление Иисуса Христа иллюзия, ничто. Последнее же может допустить только человек неверующий.
Если бы настоящий очерк появился во времена Боссюэта, то этот великий богослов доказал бы при помощи писания, святых отцов церкви, традиций, соборов и пап, что собственность есть божественное право, между тем как ростовщичество - дьявольские изобретение. Моя еретическая книга была бы предана сожжению, а я был бы посажен в Бастилию.
===============
Кражи совершаются: 13) посредством взимания ренты, арендной платы, платы за наем и путем сдачи в аренду.
Автор "Писем к провинциалу" очень забавлял добропорядочных христиан семнадцатого столетия иезуитом Эскобаром и договором Могатра. "Могатра, - говорил Эскобар, - есть договор, посредством которого за дорогую цену и в кредит покупаются материи, для того чтобы тотчас же быть проданными тому же самому лицу за наличные деньги и по более дешевой цене[42]". Эскобар приводит доводы, оправдывавшие такого рода ростовщичество. Паскаль и все янсенисты смеялись над ним. Но что сказал бы сатирик Паскаль, ученый Николь и непобедимый Арно, если бы отец Антоний Эскобар Вальядолидский привел им следующий аргумент: договор о найме есть договор, посредством которого за дорогую цену и в кредит покупается недвижимость, для того, чтобы, по истечении известного промежутка времени, быть проданными тому же лицу за более дешевую цену; для упрощения сделки покупатель довольствуется, однако, уплатой разности между первою и второю продажами. Попробуйте отвергнуть тожество договора о найме Могатры, и я вас тотчас же разобью; если же вы признаете это тожество, то должны также признать верность моего учения, в противном случае вы одновременно отвергнете и ренту, и арендную плату.
На эту ужасную аргументацию иезуита сеньор Монтальт ударил бы в набат и стал бы кричать, что общество в опасности, что иезуиты подрывают самые его основы.
Кражи совершаются: 14) посредством торговых операций, когда прибыль торговца превышает законное вознаграждение его услуг.
Определение торговли известно: это искусство покупать за 3 франка то, что стоит б, и продавать за б франков то, что стоит 3. Вся разница между торговлей в этом смысле и ловкой кражей заключается в относительной величине обмениваемых ценностей, одним словом, в размерах барыша.
Кражи совершаются: 15) посредством взимания прибыли на продукт, принятия синекуры и крупного жалованья.
Фермер, продающий потребителю свой хлеб по определенной цене, а в момент отмеривания погружающий руку в меру и утаивающий горсть зерна, крадет; профессор, которому государство платит за лекции и который их, при посредстве книгопродавца, продает публике, крадет; человек, пользующийся синекурой и получающий в обмен за свое тщеславие крупную сумму, крадет; всякое должностное лицо, всякий рабочий, производящий 1 единицу и заставляющий платить себе за 4, 100, 1000 единиц, ворует; издатель этой книги и я, автор ее, крадем, заставляя публику платить вдвое больше, чем книга нам стоит.
Резюмируем сказанное:
Справедливость, порожденная отрицательной общностью, которую древние поэты называли золотым веком, первоначально была правом сильного. В обществе, ищущем организации, неравенство способностей вызывает возникновение понятия о заслугах; чувство справедливости внушает стремление сообразовывать не только знаки почтения, но также и материальные блага с личными заслугами. В то время важнейшей и почти единственной заслугой признается физическая сила, и поэтому наиболее сильный, aristos, являющийся в то же время и наиболее заслуженным, лучшим, aristos, получает лучшую часть. Когда ему в ней отказывают, он ею, конечно, завладевает. Отсюда до присвоения права собственности на все вещи остается только один шаг.
Таково было право героев, сохранившееся, по крайней мере по традиции, у греков и у римлян до последних времен их республик. Платон, в "Горгии", выводит лицо по имени Калликл, которое чрезвычайно остроумно защищает право силы и которому Сократ, защитник равенства (tou isou), возражает совершенно серьезно[43]. Рассказывают, что великий Помпей легко краснел и тем не менее у него однажды сорвались следующие слова: "Как я уважаю законы, когда у меня в руках есть оружие!" Эти слова прекрасно характеризуют человека, в котором нравственное чувство борется с честолюбием и который старается оправдать свои насилия разбойническим и героическим девизом.
Право сильного породило эксплуатацию человека человеком, иначе именуемую рабством, ростовщичество или дань, возложенную победителем на побежденного врага и всю многочисленную семью налогов, податей, регалий, барщин, десятин, аренд и пр. и пр., составляющих собственность.
Преемником права силы явилось право хитрости, второе выражение или проявление справедливости; право это презиралось героями, ибо хитростью они не отличались и слишком много теряли благодаря ей. Это все та же сила, только перенесенная из сферы физической в сферу интеллектуальную. Казалось, что искусство обмануть врага коварными предложениями также заслуживает вознаграждения, а между тем сильные постоянно восхваляли добросовестность. В те времена данное слово и обещание выполнялись со строгостью скорее буквальною, нежели логическою: Uti lingua nuncupassit, ita jus esto (как язык сказал, так должно быть и право), гласит закон Двенадцати таблиц. Хитрость или, вернее, вероломство являлось чуть ли не единственным принципом всей политики Древнего Рима. Из числа многих примеров, доказывающих справедливость этого утверждения, Вико цитирует следующий, приведенный также у Монтескье: римляне обещали карфагенянам пощадить их имущество и их город, причем они намеренно употребили выражение civitas, т. е. государство, общество. Карфагеняне, наоборот, заключая договор, подразумевали город материальный, urbs[44]. Когда они начали восстанавливать свои стены, они подверглись со стороны римлян нападению за то, что якобы нарушили договор. Римляне здесь следовали праву героическому и, обманув своих врагов при помощи двусмысленности, не считали затеянную ими войну несправедливою.
От права хитрости произошла торговая, промышленная и банковская прибыль, обман в торговле, притязания всего того, что носит красивые названия таланта и гения и что следовало бы рассматривать как высшую степень хитрости, плутовства, а также все виды социального неравенства.
При краже, запрещенной законом, употребляется одна только, и к тому же ничем не прикрытая, сила и хитрость; при краже, санкционированной законами, сила и хитрость прикрываются какой-нибудь произведенной полезностью, которою они пользуются как средством для ограбления своей жертвы.
Употребление голого насилия и хитрости уже очень рано и единогласно было отвергнуто; но ни одна нация до сих пор еще не сумела освободиться от кражи, соединившейся с талантом, трудом и владением. Отсюда все неопределенности казуистики и бесчисленные противоречия юриспруденции.
Право силы и право хитрости, воспетые рапсодами в "Илиаде" и "Одиссее", повлияли на все греческое законодательство и наполнили духом своим законы римские, откуда и перешли в наши нравы и наши кодексы. Христианство не вызвало в этом никаких изменений; но нельзя винить в этом Евангелие, ибо священники, так же плохо осведомленные, как и юристы, никогда не могли ни понять, ни истолковать его. Церковные соборы и первосвященники обнаружили такое же невежество в вопросах морали, как и народные собрания и преторы. Именно это глубокое невежество в области права, справедливости и общественной жизни губит церковь и навсегда дискредитирует церковное просвещение. Неверность римской и всех вообще христианских церквей вопиет к небу; все они не поняли учения Иисуса Христа; все грешили против христианской морали и христианского учения; все повинны в поддержке ложных, нелепых, несправедливых и человеконенавистнических принципов. Пусть церковь, называвшая себя непогрешимой и нарушившая свое собственное нравственное учение, просит прощения у Бога и людей; пусть ее реформированные сестры смирятся... тогда народ, разочарованный, но верующий и милосердный, согласится*.
_________________
* "Я проповедую Евангелие, я живу Евангелием", - говорит Апостол, подразумевая при этом, что он живет своим трудом: католическое духовенство предпочло жить собственностью. Борьба средневековых общин с аббатами и епископами, крупными землевладельцами и сеньорами общеизвестна, не менее известны случаи, когда папы карали отлучением отказ от уплаты церковных доходов. Даже в наше время официальные органы галликанского духовенства утверждают, что жалованье священников есть не жалованье, но вознаграждение за имущества, которыми некогда владело духовенство и которые были отняты у него в 89 году третьим сословием. Духовенство предпочитает быть обязанным своим существованием скорее праву на получение доходов (droit d'aubaine), нежели труду.
Одною из важнейших причин нищеты, царящей в Ирландии, являются громадные доходы англиканского духовенства. Оказывается, что еретикам и правоверным, протестантам и папистам не в чем упрекать друг друга: все они одинаково грешили против справедливости, все одинаково нарушили восьмую заповедь: не укради.
===============
Развитие права в его различных выражениях шло с такою же постепенностью и последовательностью, как развитие форм собственности; повсюду право гнало впереди себя кражу и ставило ей все более и более узкие пределы. До сих пор победы справедливого над несправедливым, равного над неравным совершались инстинктивно и в силу самого хода вещей; но конечным торжеством нашей общественности мы будем обязаны разуму, в противном же случае мы впадем в новый феодальный хаос. Слава торжества будет принадлежать нашему разуму, а возвращение к прежним бедствиям докажет нашу недостойность.
Вторым результатом собственности является деспотизм. Но так как деспотизм в нашем представлении по необходимости соединен с понятием законной власти, то я, излагая естественные причины первого, должен выяснить также принцип второй.
Какую форму правительства мы предпочтем? - Как вы можете спрашивать об этом, - ответит несомненно один из моих более молодых читателей, - ведь вы республиканец. - Да, я республиканец, но это слово не дает точного понятия. Respublica - это значит вещь общая; и вот всякий, желающий вещи общей, при каком бы то ни было правительстве, может назвать себя республиканцем. Короли тоже республиканцы. - Ну хорошо, значит, вы демократ? - Нет. - Как, неужто вы монархист? - Нет. - Конституционалист? - Боже сохрани! - Ну, значит, вы аристократ. - Вовсе нет! - Так вы желаете установления смешанного правительства? - Еще раз нет! - Да кто же вы, наконец? - Я анархист!
- Я понимаю вас, вы иронизируете по адресу правительства. - Вовсе нет: то, что я сказал, составляет мое серьезное и глубоко продуманное убеждение; хотя я большой приверженец порядка, тем не менее я в полном смысле слова анархист. Послушайте, что я скажу.
У животных общественных "слабость молодых индивидов является причиной их повиновения старым, достигшим полного развития своих сил. Привычка, которая у них является особым видом сознания или совести, служит причиною того, что власть сохраняется за старшим, хотя он в свою очередь становится более слабым. Когда общество животных имеет вождя, то таковым действительно всегда почти является старейший из всего стада. Я говорю; всегда почти, ибо установленный порядок может быть нарушен взрывом страстей. Тогда власть переходит к другому, и, будучи завоеванной насилием, она сохраняется опять-таки по привычке. Дикие лошади живут стадами; во главе их находится вождь, которому они следуют с доверием, который дает им сигнал к бегству и к сражению.
Воспитанный нами ягненок бежит за нами, но также и за стадом, среди которого он родился... В человеке он видит только предводителя своего стада... Для домашних животных человек только член их общества; все искусство его сводится к тому, чтобы заставить животных признать в нем сочлена; затем он быстро становится их предводителем, потому что далеко превосходит их умом. Таким образом, человек не изменяет естественного состояния животных, как утверждал Бюффон, а, наоборот, пользуется этим естественным состоянием. Иными словами, человек нашел животных общественных и, становясь их товарищем, предводителем, превратил их в животных прирученных. Итак, прирученность животных представляет собою лишь частный случай, простое видоизменение, определенный результат их общественности. Все прирученные животные по природе своей животные общественные..." (Флуранс. Rйsumй des observations de F. Cuvier).
Общественные животные повинуются своему предводителю инстинктивно; Ф. Кювье не сказал только, что роль предводителя требует исключительно ума. Предводитель не учит других соединяться в общества, подчиняться его руководству, размножаться, бежать или защищаться; в этом отношении его подчиненные знают столько же, сколько и он. Но предупреждать неожиданности должен, при помощи своей опытности, предводитель; он в затруднительных случаях восполняет инстинкт своим умом; он обсуждает, решает и ведет; одним словом, его разумная предусмотрительность направляет рутину инстинкта к общему благу всех.
Человек, живущий сообразно своей природе в обществе, естественно, также повинуется вождю. Первоначально вождем является отец, патриарх, старейшина, т. е. человек осторожный, разумный, все действия которого определяются, следовательно, разумом, рассудком. У человеческого рода, так же как и у всех других видов общественных животных, есть инстинкты, врожденные способности, общие идеи, категории разума и чувства: вожди, законодатели или короли никогда ничего не изобретали, не предполагали и не выдумывали; они вели общество, опираясь на приобретенный ими опыт, но всегда сообразуясь при этом с общепризнанными взглядами и верованиями.
Философы, вносящие свое мрачное, демагогическое настроение в область морали и истории и утверждающие, что человеческий род при своем возникновении не знал ни вождей, ни королей, обнаруживают свое незнакомство с природою человека. Королевская власть, и притом же власть абсолютная, является в такой же, если не большей мере, чем демократия, одною из примитивных форм правительства. Благодаря тому что уже в самые отдаленные времена герои, разбойники и проходимцы завладевали подчас властью и делались королями, люди стали смешивать королевскую власть с деспотизмом. Но королевская власть возникла вместе с человеком, она сохранилась в эпоху отрицательного коммунизма; героизм же и порожденный им деспотизм возник только одновременно с первым определением понятия справедливости, т. е. одновременно с господством силы. Когда человечество, путем сравнения заслуг, решило, что более сильный есть также и лучший, старейшему пришлось уступить место наиболее сильному и королевская власть сделалась деспотической.
Самопроизвольное, инстинктивное и, так сказать, физиологическое происхождение королевской власти сообщило ей первоначально сверхчеловеческий характер; народы относили происхождение ее к богам, от которых якобы произошли первые короли. Отсюда божественные генеалогии королевских родов, легенды о воплощении богов, о мессианстве; отсюда же и доктрины о божественном праве, и доныне еще сохранившие таких странных поборников.
Первоначально королевская власть была выборной: в то время, когда человек производил мало и не обладал ничем, собственность была еще слишком слаба для того, чтобы могло возникнуть понятие о наследственности, и для того, чтобы королевская власть отца могла быть обеспечена сыну. Но когда люди научились обрабатывать землю и начали строить города, всякая функция, так же как и все другие вещи, сделалась объектом завладения. Тогда возникли наследственная королевская власть и наследственное священство, а также право наследования, проникшее во все, даже самые будничные профессии. Это обстоятельство повлекло за собою появление кастовых различий, гордости рангом, отрицания разночинцев. Оно подтверждает то, что я сказал о принципе родовой наследственности, что это есть указанный самою природою способ замещать освободившиеся должности и завершать начатое дело.
Время от времени появлялись честолюбивые узурпаторы, "упразднители" королей, и это дало повод называть одних королей законными, а других - тиранами. Мы, впрочем, не должны полагаться на одни названия: бывали короли отвратительные и тираны весьма даже сносные. Всякая королевская власть может быть хороша, пока она является единственной возможной формой правительства, но законной быть она не может. Ни наследственность, ни избрание, ни всеобщее голосование, ни превосходные качества суверена, ни санкция религии и времени не могут сделать королевскую власть властью законной. В какой бы форме она ни проявлялась, в монархической ли, олигархической или демократической, во всяком случае королевская власть, власть человека над человеком, нелепа и беззаконна.
Для того чтобы достигнуть наиболее быстрого и наиболее полного удовлетворения своих потребностей, человек стремится найти правило; первоначально это правило живое, видимое и осязаемое: таковым являются его отец, господин, король. Чем невежественнее человек, тем безусловнее его послушание, тем больше его доверие к предводителю. Но человек, которому внутренний закон повелевает сообразоваться с правилом, т. е. открыть последнее путем размышления и рассуждения, человек рассуждает о велениях своих предводителей, а такое рассуждение является уже протестом против авторитета, зародышем неповиновения. Человек становится бунтовщиком с того самого момента, когда он начинает искать мотивы воли своего суверена. Когда человек повинуется не потому, что король велит, а потому, что король мотивировал свое веление, тогда с уверенностью можно сказать, что человек не признает более никакого авторитета, что он создал себе своего собственного короля. Горе тому, кто осмелится руководить им и кто предложит ему в качестве санкции законов только признание большинства; горе тому, ибо рано или поздно меньшинство сделается большинством и тогда неосторожный деспот будет свергнут, а законы его будут упразднены.
По мере того как в обществе распространяется просвещение, авторитет королевской власти падает - это факт, подтвержденный историей. При возникновении народов людям трудно думать и рассуждать: не знакомые еще ни с какими методами и ни с какими принципами, не умеющие даже пользоваться своим разумом, люди не знают, верно ли они думают или ошибаются. Тогда авторитет королей чрезвычайно велик, ибо нет еще приобретенных знаний, могущих отвергнуть его. Но мало-помалу опыт создает привычки, а из них слагаются обычаи. Затем обычаи эти получают формулировку, становятся правилами, принципами - словом, превращаются в законы, которым король, этот живой закон, вынужден подчиняться. Наступает время, когда законы и обычаи становятся настолько многочисленными, что воля короля оказывается связанной волею всех, когда, вступая на престол, король должен принести клятву, что он будет управлять сообразно с нравами и обычаями, когда он сам является только исполнительным органом общества, законы которого созданы не им.
До сих пор все происходило инстинктивно, так сказать, помимо ведома сторон; посмотрим, однако, к чему д