не  так
противно, но они едят, и в твоей матери, и в твоей сестре все то же самое.
  А  ты  думаешь, что  ты другая? Ты труба, вышедшая  из трубы. Последнее
время у тебя  было впечатление, что  ты  развиваешься,  становишься думающей
материей. Вздор. Разве ты воспринимала бы рот  карпа так болезненно, не будь
он  твоим  отвратительным зеркалом? Помни,  что ты  труба и что  в трубу  ты
вернешься.
  Я  заставляю замолчать голос, который говорит мне эти ужасные вещи. Вот
уже две недели в полдень я смело борюсь  с бассейном с рыбами и констатирую,
что вместо того,  чтобы привыкнуть к этой мерзости, я становлюсь  все  более
чувствительной.  А  вдруг  это  отвращение,  которое  я  приняла  за  глупое
жеманство, каприз,  было  мне  ниспослано свыше? В таком  случае,  я  должна
противостоять этому, чтобы понять его. Нужно позволить голосу говорить.
  Смотри же. Смотри во все глаза. Жизнь, это то, что ты видишь: мембрана,
требуха, бездонная  дыра,  требующая, чтобы ее наполнили.  Жизнь  это труба,
которая поглощает и остается пустой.
  Мои ноги у края пруда. Я гляжу на них с недоверием, я больше не уверена
в  них. Я поднимаю глаза и  смотрю на сад. Это уже не тот ларец, что защищал
меня, этот уголок совершенства. В нем смерть.
  Между  жизнью  - заглатывающими  ртами карпов  -  и смертью -  медленно
увядающей растительностью - что выберешь ты? От чего тебя меньше тошнит?
  Я  больше  не  размышляю.  Я  дрожу.  Мои  взгляд опускается  на  морды
животных.  Мне  холодно.  У  меня  приступ тошноты. Мои ноги  меня больше не
держат. Я больше не борюсь. Загипнотизированная, я падаю в бассейн.
  Моя  голова стукается  о каменное  дно.  Боль  от удара  исчезает почти
сразу.  Мое тело становится  независимым от моей воли, переворачивается, и я
оказываюсь в горизонтальном положении на серединной глубине, словно я решила
поплавать  на спине  на глубине  одного  метра  под  водой.  И  больше  я не
двигаюсь. Спокойствие восстанавливается вокруг меня. Моя тревога растаяла. Я
чувствую себя очень хорошо.
  Забавно.  Последний раз,  когда я  тонула,  во  мне был  протест, гнев,
могучее  желание выбраться оттуда. В этот  раз  ничего подобного.  Я выбрала
это. Я даже не чувствую, что мне не хватает воздуха.
  Безмятежно  спокойная,  я смотрю  на  небо  сквозь  поверхность  пруда.
Солнечный свет никогда не был так красив, как сейчас, сквозь  толщу  воды. Я
уже думала об этом, когда тонула в первый раз.
  Я чувствую себя  хорошо. Я никогда не чувствовала себя так хорошо. Мир,
который я  вижу отсюда, прекрасно подходит мне.  Вода  настолько  переварила
меня, что я не произвожу больше никаких водоворотов. Карпы, возмущенные моим
бесцеремонным  вторжением,  забились в угол  и больше не  двигаются.  Флюиды
застыли  в спокойствии мертвой  воды, что  позволяет мне  созерцать  деревья
сада, словно сквозь гигантский монокль. Я решила  смотреть только на бамбук:
ничто в нашей вселенной не стоит такого восхищения, как бамбук. Метр водяной
толщи, которая отделяет меня от него, усиливает его красоту.
  Я улыбаюсь от счастья.
  Вдруг  что-то  возникает  между  бамбуком  и  мной:  появляется  легкий
человеческий силуэт и  наклоняется  надо мной. Я с досадой думаю  о том, что
этот человек захочет вытащить меня. Нельзя даже с собой покончить спокойно.
  Но нет. Понемногу я различаю сквозь водяную призму черты лица человека,
который меня обнаружил: это  Кашима-сан. Страх сразу исчезает. Она настоящая
японка прошедших  времен и более того, она меня ненавидит: две  великолепные
причины для того, чтобы не спасать меня.
  И  правда.   Элегантное  лицо  Кашима-сан  остается   бесстрастным.  Не
двигаясь, она смотрит мне в глаза. Видно ли ей, что я довольна? Не знаю. Кто
знает, что происходит в голове у японки былых времен.
  Можно быть уверенным в одном: эта женщина оставит меня умирать.
  На полдороге между  потусторонним миром и садом, я  бесшумно говорю про
себя:
  "Я знала, что в конце  концов мы поймем друг друга,  Кашима-сан. Теперь
все хорошо. Когда я тонула в море и видела людей на пляже, смотревших  и  не
пытавшихся меня  спасти,  мне  было  больно. Теперь,  благодаря  тебе, я  их
понимаю. Они  были также спокойны, как ты.  Они  не  хотели нарушать  закона
вселенной, который требовал моей смерти от воды. Они знали, что мое спасение
было ни к чему. Тот,  кто должен утонуть, утонет. Доказательством служит то,
что моя мать вытащила меня из воды, но я все-таки снова оказалась здесь".
  Может это иллюзия? Мне кажется, что Кашима-сан улыбается.
  "Ты  правильно  улыбаешься.   Когда  свершается  чья-то  судьба,  нужно
улыбаться.  Я счастлива  от сознания,  что я больше никогда не пойду кормить
карпов и никогда не покину Японию".
  Теперь  я  отчетливо вижу: Кашима-сан улыбается  - она  наконец-то  мне
улыбается! - а затем,  не спеша уходит. Отныне я  один на один со смертью. Я
точно знаю, что Кашима-сан никого не предупредит. Я права.
  Умереть требует времени. Я уже целую вечность нахожусь меж двух  вод. Я
снова думаю о Кашима-сан. Нет ничего более обаятельного,  чем выражение лица
человека, наблюдающего за вашей смертью и не пытающегося вас спасти. Ей было
достаточно только опустить руку в бассейн, чтобы вернуть к жизни трехлетнего
ребенка. Но если бы она это сделала, она не была бы Кашима-сан.
  Что меня  утешает  больше  всего в  моем  положении  это то, что у меня
больше не будет страха перед смертью.


  Что произошло  в  1945  году на Окинаве, острове  на юге  Японии? Я  не
нахожу слов, чтобы охарактеризовать это.
  Это было сразу после капитуляции. Жители Окинавы знали, что война  была
проиграна и что американцы, уже высадившиеся на их острове, маршем проходили
по  всей  их  территории. Они  также знали,  что было  приказано  прекратить
сопротивление.
  На  этом их осведомленность заканчивалась. Поскольку власти сказали им,
что  еще недавно американцы убивали  их  до последнего, островитяне остались
убеждены в  этом.  И когда  белые солдаты начали наступать, население начало
отступать. Они отступали  по  мере того,  как  победоносный враг  захватывал
территорию. Они  дошли до  края острова, который заканчивался длинной крутой
скалой, нависающей над морем. И поскольку  они  были уверены,  что их убьют,
они бросились с высокого выступа.
  Скала была очень  высока, и под ней  ощетинились острые  рифы. Никто из
тех, кто прыгнул, не выжил. Когда  пришли  американцы, они  ужаснулись тому,
что увидели.
  В 1989 году я пришла взглянуть на эту скалу. Ничего, ни одного  плаката
не указывало на то, что там произошло. Тысячи людей покончили там с собой за
несколько  часов,  казалось,  не  произведя этим никакого впечатления.  Море
поглотило тела, разбившиеся о  камни.  Вода остается более  распространенной
смертью в Японии, чем  e uku.
  Невозможно находиться в этом месте, не представив себя в шкуре тех, кто
предался этой коллективной  смерти.  Возможно, многие среди них покончили  с
собой из  страха перед пытками. Правдоподобно также и то, что величественная
красота этого места вдохновила многих из них на этот акт, символизирующий ни
с чем не сравнимый патриотизм.
  Тем  не менее, уравнением первой степени  этого  массового самоубийства
является следующее: тысячи людей бросились с этой великолепной скалы, потому
что они не хотели быть  убиты, тысячи людей предали  себя смерти, потому что
они боялись  смерти. В этом есть  некая парадоксальная логика,  которая меня
поражает.
  Речь не идет о том,  чтобы оправдать или осудить этот поступок. Умершим
из  Окинавы от  этого  не  легче.  Но  я  настаиваю  на мысли, что наилучшей
причиной для самоубийства является страх смерти.


  В  три года мне  ничего об этом  неизвестно. Я жду  смерти в бассейне с
карпами. Должно быть, я приближаюсь к  какому-то важному моменту, потому что
я  вижу перед собой свою жизнь. Потому  ли, что  она  была  коротка?  Мне не
удается  разглядеть детали моего существования. Это  как  в поезде,  который
едет так быстро, что не успеваешь прочитать названия мелких станций. Мне все
равно. Я погружаюсь в блаженное отсутствие тревоги.
  Третье лицо единственного числа постепенно овладевает моим "я", которое
служило мне в течение полугода. Все менее и менее живая  вещь чувствует, как
снова превращается в трубу, которой она, может быть, и не переставала быть.
  Скоро тело  станет всего-навсего  трубкой.  Оно позволит  захватит себя
этому обожаемому элементу, приносящему  смерть.  Освобожденная,  наконец, от
своих бесполезных функций,  канализация предоставит  проход воде - и  ничему
другому больше.


  Внезапно, рука хватает умирающий сверток за кожу  на шее, трясет  его и
грубо, зверски и больно возвращает его к первому лицу единственного числа.
  Воздух входит в мои легкие, которые уже было приняли себя за жабры. Это
больно. Я кричу. Я жива. Зрение вернулось  ко мне. Я вижу, что это Нишио-сан
вытащила меня из воды.
  Она кричит и зовет на помощь. Она тоже жива. Она бежит в дом, неся меня
на руках. Находит мою мать, которая, увидев меня, вскрикивает:
  - Немедленно едем в больницу Кобе!
  Нишио-сан бегом сопровождает ее до машины. Она невнятно объясняет ей на
смеси японского, французского, английского  и стонов,  в каком состоянии она
меня выловила.
  Мать кидает меня на заднее сиденье и заводит мотор. Она мчится,  рискуя
сломать себе шею, что абсурдно, если хочешь спасти кому-нибудь жизнь. Должно
быть,  она  думает, что я ничего не  понимаю, потому что объясняет мне,  что
произошло:
  -  Ты кормила рыб, поскользнулась и упала в бассейн. В другое время  ты
бы поплыла без всяких проблем. Но, падая, ты ударилась лбом о каменное дно и
потеряла сознание.
  Я озадаченно слушаю ее. Я прекрасно знаю, что это совсем  не то, что со
мной произошло.
  Она настаивает и спрашивает меня:
  - Ты понимаешь?
  - Да.
  Я понимаю,  что  не нужно  говорить  ей правду.  Я  понимаю,  что лучше
придерживаться этой официальной  версии. Впрочем, я даже не представляю, как
я могла бы ей рассказать обо всем. Я не знаю слова "самоубийство".
  Однако, есть вещь, о которой я хочу объявить:
  - Я больше никогда не хочу кормить карпов!
  - Конечно.  Я понимаю. Ты боишься  снова упасть в воду.  Я тебе обещаю,
что ты больше не будешь их кормить.
  Победа. Мой поступок не был напрасным.
  - Я возьму тебя на руки, и мы пойдем их кормить вместе.
  Я закрываю глаза. Все повторяется сначала.


  В больнице мать  относит  меня в отделение скорой  помощи.  Она говорит
мне:
  - У тебя дыра в голове.
  Это новость. Я в восхищении и хочу узнать об этом побольше.
  - Где?
  - На лбу, там, где ты стукнулась.
  - Большая дыра?
  - Да, ты теряешь много крови.
  Она кладет свои пальцы мне  на  висок и показывает их, покрытые кровью.
Очарованная, я окунаю свой указательный палец в зияющую рану, не зная, что я
подчеркиваю собственное безумие.
  - Я чувствую щель.
  - Да. Твоя кожа разорвана.
  Я с вожделением разглядываю свою кровь.
  - Я хочу посмотреться в зеркало! Я хочу видеть дырку у себя в голове!
  - Успокойся.
  Санитары заняты мной и успокаивают мою мать. Я  не слушаю того, что они
рассказывают.  Я думаю о  дырке  у меня на  лбу. Поскольку я лишена права ее
увидеть, я ее представляю.  Я представляю мой пробитый сбоку череп и дрожу в
экстазе.
  Я  снова  кладу  туда  палец.  Я  хочу  проникнуть пальцем в  голову  и
исследовать ее изнутри. Одна из санитарок мягко  берет  меня за  руку, чтобы
помешать мне это сделать. Ты не располагаешь даже собственным телом.
  - Тебе будут зашивать лоб, - говорит мать.
  - Иголкой и ниткой?
  - Почти что так.
  Я не помню, что меня усыпили. Кажется, я еще видела доктора над собой с
толстой  черной  ниткой и иглой, который зашивал рану  у меня на виске,  как
портного, перешивающего платье прямо на клиентке.


  Так  закончилась  моя  первая и  на сегодняшний день  моя  единственная
попытка самоубийства.
  Я никогда не говорила  моим родителям о том, что это не было несчастным
случаем.
  Я также не  рассказала о  странном отсутствии реакции у Кашима-сан. Нет
никакого сомнения в том, что у нее могли бы  быть проблемы  из-за этого. Она
ненавидела меня и  должна была радоваться моей будущей смерти. Я не исключаю
также возможности  того,  что  она  подозревала  о  настоящей  причине моего
поступка и уважала мой выбор.
  Испытывала  ли я  досаду от того,  что мне спасли жизнь? Да. Была ли я,
однако, рада  тому,  что меня вовремя  выловили? Да.  Значит,  мне было  все
равно. В глубине души мне было  все равно, жить или умереть.  Это было всего
лишь отложенной партией.
  Даже  сегодня  я  не  способна понять: было бы  лучше, если бы мой путь
завершился в  конце августа 1970 года в бассейне с карпами? Как знать? Жизнь
никогда  не  наскучивала  мне, но  кто сказал,  что другая ее сторона  менее
интересна?
  Это  не так  важно. В любом  случае,  спасение это всего лишь  увертка.
Наступит день,  когда  больше не останется средства  для отсрочки,  и  самые
лучшие люди мира ничего не смогут тут поделать.
  То,  что  я  точно помню,  это, что я чувствовала  себя  хорошо,  когда
находилась меж двух вод.
  Иногда я  спрашиваю себя, не приснилось ли мне это, не  является ли это
приключение плодом  моей фантазии. Тогда я иду  к зеркалу  и  вижу на  левом
виске красноречивый шрам.


  А затем больше ничего не произошло.




Примечания






  1 Эфес - древний город в Карии,  родина Гераклита, основан греками в 12
в. до н.э.
  2 Бельгия. От фр. " lat  ay " - плоская страна.
  3 Так проходит слава труб.
  4 Пояс.
  5 Деревянная обувь для улицы.
  6 Тоттори - город в Японии на о.Хонсю на берегу Японского моря.
  7 Криптомерия  - вечнозеленое хвойное дерево сем. таксодиевых. Родина -
Япония, Китай.
  8 Но - древнейший жанр японского театра, так же название стилизованного
пения.
  9  Янсенизм - религиозно-философское течение в католицизме  в17-18  вв.
Янсенисты придерживались аскетического образа жизни.
  10 Сенсей - обращение к учителю в Японии.
  11 Название комикса.
  12 Гинкго - род листопадных голосеменных деревьев. Родина  -  Восточная
Азия. Разводят как декоративное дерево.
  13  Анадумен  (греч.) -  статуя  атлета  с  повязкой  победителя вокруг
головы.
  14 Вид зефира.
  15 Бландин -  христианская мученица, рабыня. Во времена Римской Империи
в 177 году в  городе  Лионе  (Галлия,  территория современной Франции)  была
вместе с другими христианами брошена на съедение львам в цирке.
  16 Шампольон Жан Франсуа (1790-1832), французский египтолог, основатель
египтологии. Автор первой грамматики древнеегипетского языка.