лийских песнопений". "Первым  языком  Испанцев  был  так  называемый  Язык
Романсов и, следовательно, язык Героической Поэзии, так как  Романсеро  были
героическими  Поэтами  времен  вернувшегося  варварства".   Другим   началом
героического  языка  явились  гербы,  первоначально  -   "реальные   слова",
иероглифы,  военные  трофеи,   впоследствии   -   условные   изображения   и
отличительные знаки, сохранившиеся в военной жизни, подобно тому  как  более
ранний божественный язык жестов сохранился в религиозных церемониях.
   Героическая  речь   -   тяжеловесна,   возвышенна,   полна   всевозможных
несообразностей, преувеличений, бахвальства, ей не хватает элемента трезвой,
рациональной прозы. В этом  смысле  нужно  понимать  утверждение  Вико,  что
героическая речь была стихотворной. Героический стих - самый древний,  самый
медленный и возвышенный - это спондей.  "Он  возник  из  неистовых  страстей
ужаса  и  радости",  основой  его  была  "медленность  сознания  и  языковая
затрудненность у Основателей Наций". Ямбический стих (быстрая  стопа)  более
похож на прозу, и он сложился позднее. "Наконец, когда  и  сознание  и  язык
стали в высшей степени подвижными, появилась проза, которая... говорит почти
что интеллигибельными родовыми понятиями". Но  такая  отвлеченность  еще  не
была  доступна  героическому  веку.  В  это  время  слово  господствует  над
понятием.  Отсюда  педантичное  отношение  к  словам,  свойственное  всякому
варварскому обществу. Человек, давший обет  принести  в  жертву  свою  дочь,
должен его исполнить.  В  юриспруденции  господствуют  формулы  достоверного
права: "на  определенной  особенности  его  слов  естественно  успокаиваются
варвары с их идеями, направленными лишь на частное, и считают правом то, что
вытекает буквально из закона". Это уважение к формуле  Вико  наблюдает  и  у
крестьян. В средние века педантичное отношение к словам являлось  источником
множества нелепых и запутанных форм судопроизводства.
   Как видит читатель, вся атмосфера героического века  противоположна  духу
позднейшей  цивилизации.  Она  вполне  соответствует   варварскому   делению
человеческого рода на благородных и низких, отсутствию рациональных правовых
норм, единообразных писаных законов,  грамматических  правил  и  логического
мышления. Победа цивилизации совершается вместе с переходом от  поэтического
века к народному. Это победа плебеев над благородными.
   3
   Падение  героического  века  происходит  благодаря  заложенному   в   нем
противоречию. Возникновение государства результат господства  одного  класса
над массой мелкого люда (famuli, за  которыми  последовали  рабы).  Но  Вико
устанавливает и другую сторону первоначального государства. Оно возникло под
давлением снизу, в итоге  аграрной  революции  против  безраздельной  власти
отцов, Patres, будущих патрициев. И  хотя  в  природе  благородных  заложена
величайшая скупость и нежелание отдать  что-либо  иначе  как  под  давлением
силы, все же история государства начинается с уступки плебеям, с древнейшего
аграрного  закона.  Это  была  сделка,  временное  замирение,  в  результате
которого  главы  родов,  патриции  становились  официальным   господствующим
сословием,  политическим  народом  в  собственном  смысле  слова,  а  плебеи
получали бонитарную  собственность  на  поля,  принадлежащие  в  гражданском
отношении их господам (феодальным сеньорам, т.е. старшим, которые  у  греков
назывались героями, у римлян - мужами, viri, или патрициями. Patres,  отсюда
итальянское Padroni - покровители). За  использование  полей  плебеи  должны
были отдавать покровителям часть своего дохода, а впоследствии  вносили  эту
часть в  виде  налога  уже  всему  сословию  благородных,  а  не  отдельному
господину, в государственную казну  (эрарий).  Благодаря  этому  легендарный
ценз Сервия Туллия в Риме, этот первый аграрный закон, из основы  господской
свободы превратился, по мнению Вико, в источник свободы народной.
   Древнейшую  форму  экономической  зависимости,  общую  всем   народам   и
являющуюся основой государственной власти,  Вико  называет  вечной  природой
Феодов. Отсюда вовсе не  следует,  что  древнеримский  общественный  порядок
совершенно тождествен для  него  крепостническому  строю  средневековья.  Он
устанавливает  только  некоторые  общие  и  весьма  относительные   аналогии
(которые отмечает и Энгельс в работе о происхождении  государства).  Легенда
изображает отношения между основателями государств и подчиненной массой  как
отношения милости и дарованного права. Средневековый латинский термин изящно
выражает  это  словом   beneficia   (благодеяние).   Но   истинная   природа
первоначального дарения состоит в расчетливом обмене между  двумя  неравными
сторонами, так же как  и  природа  первоначального  гостеприимства  (hostis,
гость, чужеземец, плебей). Итак, древнейшее героическое государство укрепило
и узаконило собственность отдельного класса, сословия  благородных,  но  это
развитие  частной  собственности  было  одновременно   первым   ограничением
суверенной  собственности  отцов  -  самого   свирепого   и   деспотического
авторитета в человеческой истории.
   Плебеи были толпой, не входящей в состав политического  народа,  нации  в
собственном смысле слова. Их община, их союз -  результат  "низкой  дружбы",
основанной  на  необходимости  поддерживать  свою  жизнь  и   сопротивление.
Символом общества  благородных  было  копье,  символом  низкого  общества  -
кошелек. Мы видим это на гравюре, приложенной к "Новой науке".
   И все же Вико  не  устает  повторять,  что  настоящее  общество  основано
простонародьем и что национальность в  собственном  смысле  слова  возникает
только на развалинах героических городов. Франки  -  то  есть  освобожденные
ранее зависимые люди, дали свое имя  французской  нации.  Как  и  Гегель  (в
"Феноменологии  духа"),  Вико  показывает,  что  высокорожденные,  герои,  и
низкорожденные,  плебеи,  рабы  как  бы  меняются  местами  в   историческом
развитии; сословная доблесть вырождается, а угнетенная  масса  в  борьбе  за
землю, за писаные законы, за право  гражданское,  за  власть  в  государстве
создает  подлинно  человеческое  общество,  в  котором  играют  роль  личные
качества.  "Трудолюбивые,  а  не  бездельники,  бережливые,   а   не   моты,
осторожные, а не беззаботные, великодушные, а не мелочные,  одним  словом  -
богатые какой-либо доблестью, пусть даже воображаемой, а  не  преисполненные
многочисленными и явными пороками, стали считаться наилучшими для правления.
В  таких  Республиках  целые   народы,   вообще   жаждущие   справедливости,
предписывают справедливые законы, а так как они хороши  вообще...  то  здесь
возникает  Философия,  по  самой  форме   этих   Республик   предназначенная
образовать Героя и ради этого образования заинтересованная в истине".
   Настоящий  героизм,  то  есть   гражданская   доблесть,   основанная   на
философском понимании и морали  Сократа,  прямо  противоположна  варварскому
корыстолюбию и воинственной  дикости  века  героев.  Когда  человеческий  ум
развился, "Плебеи народов убедились в конце концов в пустоте такого Героизма
и поняли, что они по своей  человеческой  природе  равны  Благородным".  Они
добились вступления в "Гражданские Сословия Городов", и "в конце времен
   Суверенами в этих городах должны стать сами народы". Так решается  борьба
двух природ:  героической  и  человеческой,  то  есть  "разумной,  а  потому
умеренной, благосклонной и рассудочной". "Она признает  в  качестве  законов
совесть,  разум  и  долг".  Она  устраняет  божественные  нравы,  окрашенные
религией и благочестием, и  героические  нравы,  которые  были  "гневливы  и
щепетильны".  На  место  права  силы   она   ставит   "Человеческое   Право,
продиктованное совершенно  развитым  человеческим  Разумом"  и  человеческие
правления, где "вследствие равенства  разумной  природы  (подлинной  природы
человека) все уравнены законами, так как все в  них  родились  свободными  в
своих городах, т.е. в свободных народных  государствах,  где  все  люди  или
наибольшая их часть представляют собою законную силу государства; вследствие
этой законной силы они и  оказываются  господами  народной  свободы".  Здесь
начинает  развиваться  национальная  литература,   и   простонародный   язык
побеждает язык религии и схоластики, как итальянский язык победил  латынь  в
эпоху Данте,  Петрарки  и  Боккаччо.  "Народные  языки  и  буквы  составляют
собственность самого простого  народа,  почему  и  те  и  другие  называются
народными. А в силу такого господства над языками и  над  буквами  свободные
народы должны быть господами также и  над  законами,  так  как  они  придают
законам тот смысл, который  принуждает  Могущественных  соблюдать  их,  хотя
последние, как было указано в Аксиомах, и не желают их".
   Итак, существуют три типа времен, три вида права и государства, три  вида
языков, нравственности и мышления: божественные, героические и человеческие,
или  народные.  В  совокупности  эти  три  ступени  образуют  поступательное
движение наций. В начале своего исторического пути человек  еще  погружен  в
состояние естественной грубости, мотивы его поступков  дики  и  фантастичны,
рассудок слаб, и вся сфера сознания носит чувственно-телесный  характер.  Он
не обладает  способностью  контролировать  собственные  страсти  и  отделять
посредством анализа свои подлинные потребности от воображаемых. Он не  умеет
создавать логические обобщения и рассуждать посредством  силлогизмов.  Такой
человек еще не понимает самого себя, так как рефлексия  и  связанное  с  ней
чувство иронии ему недоступны. Правда, в это время  уже  возникают  основные
определения нравственной природы человека: свобода,  героизм,  благородство,
справедливость, красота, разнообразные представления, образующие живую ткань
умственного общения между  людьми  и  выражающие  определенные  общественные
отношения - право, покровительство, дружбу, заступничество,  гостеприимство,
дарение и т.д. Но все эти разнообразные элементы умственного  словаря  имеют
совершенно иное  значение,  в  известном  смысле  прямо  противоположное  их
подлинно человеческому смыслу. Так, например,  художественное  творчество  в
собственном смысле слова  как  творчество  сознательное  возникает  лишь  на
исходе суровой и жестокой  поэзии  первобытных  нравов.  Личное  достоинство
человека познается только в процессе освобождения от  сословных  привилегий,
национальных  преимуществ  и  всякой  наследственной   спеси,   свойственной
варварам. Подлинное благородство души  рождается  последним  ("люди  сначала
жаждут богатств, потом - почестей и в конце концов - благородства"), а между
тем о благородстве больше всего речи  там,  где  господствует  самое  грубое
своекорыстие. Мы уже знаем, что чувство красоты, предполагающее свободную  и
пропорционально  развитую  силу  суждения,   становится   возможным   только
благодаря сознанию равенства человеческой природы всех людей.  То  же  самое
относится к чувству индивидуальной половой любви, отеческой любви к детям  и
т.д. Во времена божественные и героические  каждое  из  этих  понятий  густо
насыщено  вещественным  содержанием,  между  тем  как  настоящий   свободный
человеческий смысл эстетического наслаждения или  чувства  любви  к  женщине
предполагает  их  независимость  от  грубого  материального   интереса,   их
внутреннюю чистоту. Только демократическая цивилизация освобождает разумную,
благожелательную, милостивую человеческую природу от  заскорузлости  дикаря,
тупого погружения в свои собственные желания и чувства,  освобождает  ее  от
всякой первобытной  бессмыслицы,  связанной  с  грубым  неравенством  людей.
Естественное состояние не позади, а  впереди  нас,  оно  не  является  даром
природы, а достигается в процессе мучительного исторического развития.
   Таким образом, одной из основ  "Новой  науки"  является  идея  прогресса,
выраженная отнюдь не менее определенно, чем у просветителей XVIII века, а  в
некоторых отношениях более последовательно  и  резко.  Особенно  поражает  в
"Новой науке"  глубокое  чувство  ненависти  ко  всякому  угнетению  народа,
ненависти к феодальному миропорядку, ненависти более живой и реальной, менее
книжной, чем у просветителей. История  классовой  борьбы,  ухищрения  имущих
слоев,  жалкое  положение  мелкого  люда  и  вместе  с  тем   его   решающая
историческая роль - все это на каждом шагу возникает перед умственным взором
Вико.
   4
   Тем не менее имя Вико неразрывно связано в  исторической  науке  с  идеей
повторения  определенного  цикла  гражданской  жизни,  теорией  круговорота.
Древнейшие порядки патриархата сменяются  эпохой  героической  аристократии.
Подъем народных масс снизу создает  новую  форму  гражданского  общежития  -
демократию, которая, однако, развращается властью кошелька, а  в  умственном
отношении приводит к господству абстрактного рассудка и  ученому  педантству
мнимой мудрости, тщеславию грамотеев.  В  этой  рассудочной  тупости  народы
возвращаются к исходному пункту их развития.
   Но в философии Вико есть  и  другая  сторона.  В  его  резиньяции  таится
надежда патриота, и недаром итальянская эмиграция  XIX  века  видела  в  нем
великого революционера, подобно тому как левые гегельянцы в Германии  видели
революционера в Гегеле.
   Все осмысленно в истории. Нравственное разложение наказывается  рабством,
народы, имеющие дурное правительство, не  заслуживают  лучшего.  Однако  это
кажущееся оправдание  рабства  имеет  у  Вико  двоякий  смысл.  Порабощенные
народы, пришедшие к состоянию варварства, стоят у порога новой жизни,  перед
ними необозримое поле борьбы  за  гуманность  и  цивилизацию.  Поработители,
вознесенные кверху стихийным движением колеса истории, впадают в рассудочное
варварство, и тогда наступает их черед. "Путь вверх и вниз один и  тот  же".
Вико  придает  этому  наивному  диалектическому  воззрению  Гераклита  более
развитый гуманный и демократический смысл.
   У мыслителей древности идея круговорота - это прежде всего идея убывающей
мощи природы и связанного с этим увядания культуры. Так именно изложена  она
у Лукреция во второй книге его великой поэмы "О природе вещей":

 	Да, сокрушился наш век, и земля до того истощилась,
 	Что производит едва лишь мелких животных, а прежде
 	Всяких давала она и зверей порождала огромных.
 	Вовсе, как думаю я, не цепь золотая спустила
 	С неба далеких высот на поля поколения смертных,
 	Да и не волны морей, ударяясь о скалы, создали,
 	Но породила земля, что и ныне собой их питает;
 	Да и хлебов наливных, виноградников тучных она же
 	Много сама по себе сотворила вначале для смертных,
 	Сладкие также плоды им давая и тучные пастьбы,
 	Все, что теперь лишь едва вырастает при нашей работе:
 	Мы изнуряем волов, надрываем и пахарей силы,
 	Тупим железо, и все ж не дает урожая нам поле,
 	Так оно скупо плоды производит и множит работу.
 	И уже пахарь-старик, головою качая, со вздохом
 	Чаще и чаще глядит на бесплодность тяжелой работы,
 	Если же с прошлым начнет настоящее сравнивать время,
 	То постоянно тогда восхваляет родителей долю.
 	И виноградарь, смотря на тщедушные, чахлые лозы,
 	Век, злополучный, клянет и на время он сетует горько,
 	И беспрестанно ворчит, что народ, благочестия полный,
 	В древности жизнь проводил беззаботно, довольствуясь малым,
 	Хоть и земельный надел был в то время значительно меньше,
 	Не понимая, что все дряхлеет и малопомалу,
 	Жизни далеким путем истомленное, сходит в могилу.
   (II, 1150 - 1174)
   Эти стихи произвели большое впечатление на писателей Ренессанса.  Так,  в
посвящении  к  трактату  о  живописи  Л.Б.Альберти  мы   находим   следующее
рассуждение, бесспорно навеянное Лукрецием: "Я полагаю, причем я слышал  это
от многих, что природа ныне уже  состарилась  и  устала;  подобно  тому  как
природа не производит более гигантов, не создает  она  и  гениальных  людей,
коих в изобилии удивительнейшим образом  она  порождала  в  славные  времена
своей юности". Все чередой проходит свой жизненный путь, стареет и уходит  в
могилу. То, что  существовало  когдато,  грандиознее  и  значительнее  всего
последующего.  История  человечества  -  это  история  его  вырождения.   Те
катастрофы,  которыми  обычно  оканчивался  расцвет  городской  культуры   в
древности и на грани нового времени, как  бы  питали  собой  это  популярное
представление и укрепляли присущую ему наивную ограниченность.
   В "Новой науке" мы находим уже нечто совершенно иное. Возвышение и упадок
культур не являются у Вико  двумя  совершенно  различными  стадиями,  как  в
примитивной философии истории древности и эпохи  Возрождения.  Вико  отчасти
сознательно, отчасти сам того  не  замечая,  развивает  новую  сторону  идеи
круговорота - диалектическое переплетение прогресса и упадка. Мы уже видели,
что само поступательное движение  наций  порождает  новое  варварство.  Едва
освободившись  от  грубой  вещественности  отношений,  стеснявшей   развитие
человеческой личности  как  таковой,  общество  снова  впадает  в  состояние
бесчеловечности и  отупения.  Демократия  открывает  дорогу  людям,  которые
обладают определенными гражданскими доблестями, человек начинает цениться по
своим личным достоинствам вместо сословных привилегий, которые искажали  все
отношения между людьми. Таким образом, падение героических  нравов  является
величайшей моральной победой человечества. И вместе с тем  эта  победа  есть
поражение, ибо, в конце концов, она выносит наверх людей,  которые  погрязли
во всех  пороках,  свойственных  "презреннейшим  рабам",  то  есть  "лжецам,
плутам, клеветникам,  ворам,  трусам  и  притворщикам".  Свободное  развитие
личности превращается в свою собственную противоположность.
   Такой моральной низости  не  знало  героическое  общество.  Поэтому  Вико
считает известный остаток феодальных нравов - монархию - полезным  тормозом,
способным удержать общество от дальнейшей деградации. Полное  возвращение  к
примитивной  грубости  нравов  является  для  него  единственным,   хотя   и
достаточно горьким лекарством от пороков культуры (там, где они уже овладели
всей совокупностью общественной жизни и сокрушили нравственную силу народа).
Итак, поступательное движение наций заключает в себе семя упадка, и наоборот
примитивное общество в некоторых  отношениях  выше  общества  цивилизованных
народов. Эта идея неравномерности исторического  развития  выводит  мышление
Вико за пределы традиционного представления о круговороте и отличает его  от
мыслителей древности и Возрождения.
   Согласно обычному неглубокому взгляду, главное в  философии  Вико  -  это
закон повторения одних и тех же общественных форм в истории,  основанный  на
аналогиях между архаической древностью и европейским  средневековьем.  Между
тем наиболее оригинальная и  существенная  черта  "Новой  науки"  состоит  в
различии, которое Вико  проводит  между  примитивным  варварством  чувств  и
позднейшим  варварством  рефлексии.  Идея  повторения  прошлого  является  в
философии Вико простой оправой, в которой  сияет  драгоценная  новая  мысль,
сближающая его сочинение не с философским наследием древности и Возрождения,
а с социальной критикой XIX столетия и прежде всего с Фурье.
   Нет отвлеченной противоположности между варварством и цивилизацией. Самое
определение - варварство чувств - носит у Вико исторический, а не  моральный
характер. Это не значит, что оно целиком лишено всякого элемента оценки.  Мы
уже знаем,  что  Вико  решительно  отвергает  идиллическое  представление  о
царстве справедливости в прошлом. Человеческая история началась с варварства
в самом непосредственном и грубом  смысле  этого  слова.  Но  если  ошибочна
теория блаженного естественного состояния, то нельзя согласиться и с учением
Гоббса, который всюду открывает голое насилие и эгоизм. Истори