лючение,  то  оно  должно быть  априорным.
Аналитическое суждение  всегда  априорно. Даже  если ребенок учится считать,
играя маленькими шариками, то ему, чтобы узнать, что два и два -- четыре, не
требуется  обращения   к  опыту.  Подобные  рассуждения   --  аналитические.
Эмпирические суждения -- синтетические.
     Центральным  для Канта  является  вопрос: "Могут ли быть  синтетические
суждения  априорными?"  Кант пытался это  доказать, обращаясь  к примерам, в
которых, как ему казалось, вышеназванные критерии  выполняются. Пространство
и время,  по Канту, -- априорные формы созерцания. В  случае пространства он
выдвигал следующие метафизические аргументы.
     Во-первых, пространство не  является эмпирическим понятием,  вытекающим
из  внешнего опыта. Именно чтобы некоторые ощущения относились к чему-то вне
меня, для этого уже должно лежать в основе представление о пространстве.
     Во-вторых, пространство --  необходимое представление  априори, которое
лежит в  основе всех внешних  восприятий. Нельзя представить, чтобы  не было
пространства, хотя и можно представить, что в пространстве ничего нет.
     В-третьих, пространство -- это не дискурсивное, или, как говорят, общее
понятие отношения вещей, но  чистое  созерцание.  Сначала  можно представить
только единое  пространство,  и  если речь  идет о многих  пространствах, то
понимают под этим только часть одного и того же единого пространства.
     В-четвертых, пространство понимается  как  некоторая данная бесконечная
величина.  Никакое понятие  не понимается  так,  будто оно  содержит  в себе
бесконечное  множество представлений; Однако пространство  понимается именно
так.  Следовательно,   первоначальное  представление  о  пространстве   есть
созерцание априори, а не понятие.
     Эти  аргументы нами обсуждаться  не  будут.  Они  привлечены  только  в
качестве  иллюстрации  того  доказательства,  которое  провел  Кант,   чтобы
показать, как возможны синтетические суждения априори.
     Что  касается   физики,  то   Кант   в  качестве   априорных  категорий
рассматривал  не  только  пространство  и время,  но и  закон  причинности и
понятие субстанции.  Позднее  он  попытался также  включить закон сохранения
материи, равенство действия  и  противодействия и  даже закон тяготения.  Ни
один  физик сегодня не может следовать в этом вопросе за Кантом, если  слово
"априори" используется в абсолютном смысле.  В математике Кант  рассматривал
евклидову геометрию как
     априорную. Прежде чем  учение Канта об априорности знания  сравнивать с
результатами современной физики, мы должны вспомнить еще  другую  часть  его
произведения,   которая  позднее  будет  предметом  нашего  рассмотрения.  В
кантовской философии возник неприятный вопрос -- существуют ли действительно
вещи? -- который в  свое время дал повод  к развитию эмпирической философии.
Однако Кант в этом отношении  не следовал Беркли и Юму, хотя с точки  зрения
логики  это было бы вполне последовательно.  Он  сохранил в своей  философии
понятие  "вещь в себе"  и связал  с ним причину ощущения, которая отлична от
самого ощущения. Таким путем он сохранил связь с реализмом.
     Если сравнить учение  Канта  с  результатами  современной физики, то на
первый  взгляд  покажется,  будто  центральное  понятие   его  философии  --
синтетическое  суждение  априори  -- полностью разрушено естественнонаучными
открытиями   нашего   столетия.   Теория   относительности   изменила   наши
представления о пространстве и времени, она выявила новые черты пространства
и времени, которые нельзя было увидеть в кантовских априорных формах чистого
созерцания. Закон причинности  в  квантовой  теории  не применяется или,  во
всяком  случае, применяется не  таким образом, как в классической  физике, а
закон   сохранения   материи  для   элементарных   частиц  вообще   неверен.
Естественно, Кант не мог предвидеть эти открытия. Но так как он был убежден,
что  его  представления  должны  образовать  основу  для  всякой  метафизики
будущего, то интересно выяснить, где оказались ложными его аргументы.
     В качестве  примера разберем закон причинности.  Кант говорит: когда мы
узнаем,  что что-то произошло,  то  при этом  всегда предполагаем, что нечто
предшествовало  этому,   происходя   по   определенному  правилу.  Это,   по
утверждению   Канта,  является  основой  всякого  естествознания.  При  этом
неважно,  всегда ли нам  удается  найти предшествующее событие, из  которого
другое событие необходимо следует. Фактически мы его можем указать во многих
случаях. Но даже если это невозможно, то никому не запрещается выяснить, что
является этим  предшествующим событием, и  искать его. Таким  образом, закон
причинности просто  сводится  к методу  научного  исследования.  Именно  это
условие  делает науку возможной. Так как фактически мы этот метод применяем,
то закон причинности априорен и не выводится из опыта.
     Верно  ли  это  в   атомной  физике?  Например,  атом   радия  излучает
альфа-частицы. Время излучения нельзя предсказать. Исходя из опытных данных,
физики  могут   только  указать,  что  в  среднем   излучение  имеет   место
приблизительно раз в  2  тысячи  лет. Если  излучение частиц наблюдается, то
физики  фактически уже не спрашивают о предшествующем процессе,  из которого
неизбежно  должно  следовать  излучение.  Логически рассуждая,  по-видимому,
можно найти такое предшествующее событие, только не нужно падать духом, если
оно  еще не найдено. Но  почему  после Канта научный  метод изменился в этом
основополагающем вопросе? Можно дать два ответа. Первый: благода-
     ря эксперименту мы приходим  к  убеждению, что законы  квантовой теории
правильны; и если  мы признаем эту  правильность, то, следовательно,  должны
считать,   что  нет  никакого   предшествующего   события,  из  которого   с
необходимостью должно  в определенное время  последовать  излучение.  Другой
возможный ответ: мы знаем предшествующее событие, но знаем его не точно. Мы,
конечно, знаем силы в  атомных ядрах, ответственные за альфа-распад, но  это
знание  содержит  неопределенность,  которая   обусловлена   взаимодействием
атомного  ядра  с  остальным миром. Если  мы  хотим  знать  причину,  почему
альфа-частицы излучаются именно в  этот  момент, то, по-видимому, должны для
этого  знать микроскопическое  состояние  всего мира,  к  которому мы и сами
принадлежим, а  это,  очевидно,  невозможно.  Поэтому кантовский  аргумент в
защиту априорного характера закона причинности уже не действует.
     Подобное рассуждение можно, пожалуй, привести и  в отношении априорного
характера  форм созерцания:  пространства и времени. Результат был бы тот же
самый. Априорные представления, которые Кант принимал за неоспоримую истину,
в своей первоначальной форме уже не содержатся в научной системе современной
физики.
     Несмотря на это, они в несколько ином отношении составляют существенную
часть  этой системы. При  разъяснении копенгагенской интерпретации квантовой
теории  уже  подчеркивалось,  что  мы  вынуждены  использовать  классические
понятия  для  того,  чтобы  иметь  возможность  описывать  экспериментальное
устройство или вообще  чтобы говорить о части мира, которая не принадлежит к
сфере  нашего  опыта.  Применение  этих  классических  понятий,  таких,  как
пространство, время и  закон  причинности,  фактически является предпосылкой
для наблюдения атомных событий, и в этом смысле их можно считать априорными.
Что Кант  не  предполагал,  так это возможность, что эти  априорные понятия,
являющиеся предпосылкой для  науки, в то же время имеют ограниченную область
применения.  Когда  мы  проводим  эксперимент,  то  необходимо  предположить
причинную цепь событий,  идущую  от атомного события  через наши  приборы  в
конце концов  к глазу наблюдателя. Если же существование этой причинной цепи
не будет предполагаться, то ничего нельзя будет  узнать об атомном  событии.
Но  при этом  мы  не  вправе  забывать,  что  классическая  физика  и  закон
причинности   обладают  ограниченной  областью  применения.   Это   является
основополагающим парадоксом квантовой теории, который не мог  быть предвиден
Кантом.  Современная  физика превратила  кантовское положение  о возможности
синтетических суждений априори из метафизического  в практическое положение.
Благодаря   этому   синтетические   суждения   априори   содержат   характер
относительной истины. Если кантовский априоризм именно так интерпретировать,
то не будет никакого  основания рассматривать ощущения как  вещь,  а  не как
данное. В новой физике, как  и в физике классической, о событиях, которые не
наблюдаются, можно  говорить так же, как и о  событиях наблюдаемых.  Поэтому
практический ре-
     ализм в  настоящее время является естественной  составной  частью новой
интерпретации. В  отношении  "вещей в себе" Кант говорил,  что на  основании
опыта мы  не можем сделать  заключение  об их природе.  Это утверждение, как
заметил  Вейцзеккер, имеет формальную аналогию в том факте, что, несмотря на
применение   классических   понятий   во   всех    экспериментах,   возможно
неклассическое  поведение  атомных  объектов.  Для  физика  "вещь  в  себе",
поскольку  он  применяет это понятие, в конечном счете  есть  математическая
структура. Однако в противоположность Канту эта структура косвенно выводится
из  опыта.  При  таком  измененном понимании  кантовский априоризм  косвенно
постольку связан  с опытом,  поскольку  он  образован  в  процессе  развития
человеческого мышления  в  далеком прошлом. Следуя  этому  аргументу, биолог
Лоренц однажды сравнил априорные понятия со способами поведения,  которые  у
животных называются врожденной схемой.  Фактически весьма вероятно, что  для
некоторых примитивных организмов пространство  и время  отличаются от  того,
что Кант назвал пространством и временем как чистыми формами созерцания. Эти
формы созерцания,  по-видимому, принадлежат человеческому роду, но вовсе  не
принадлежат  миру независимо  от  человека.  Однако  мы  вступим  в  слишком
сомнительную дискуссию, если будем следовать  этому биологическому пониманию
слова "априори". Это понимание приведено здесь лишь в качестве примера того,
как   можно  в  кантовском  априоризме  истолковать  понятие  "относительная
истина".
     Современная физика  использовалась здесь как иллюстрация  -- или, лучше
сказать,  как  модель  --  с  целью  проверить  результаты  некоторых важных
философских систем  прошлого, которые  получили,  естественно, очень широкое
распространение.  Выводы, к которым можно  прийти  в  результате  обсуждения
философских  систем  от  Декарта  до Канта,  можно сформулировать  следующим
образом.
     Значения всех  понятий и слов, образующиеся  посредством взаимодействия
между миром и нами самими, не могут быть точно определены. А это значит, что
мы  не знаем  точно, в какой  степени они могут нам помочь в  познании мира.
Иногда  мы знаем, что  они  применяются в  некоторых очень  широких областях
внутреннего или внешнего опыта,  но мы  никогда точно  не знаем,  где  лежат
границы их  применимости.  Это имеет место  даже  в отношении  простейших  и
наиболее общих понятий, как существование или  пространство и время. Поэтому
путем  только  рационального мышления  никогда  нельзя  прийти к  абсолютной
истине.
     Конечно,  понятия,  принимая  во внимание их  взаимосвязь,  могут  быть
строго  определены. Фактически  это происходит в том  случае,  если  понятия
становятся частью  системы  аксиом и  определений,  которые  непротиворечиво
устанавливаются математически. Такая группа  связанных друг с другом понятий
может быть применена в широкой области опыта и может помочь нам найти путь к
познанию в этой области. Однако  границы их применимости известны все же  не
точно или не полностью.
     Даже  если  сознавать,  что  значение  понятий  никогда  не  может быть
установлено с абсолютной точностью, все  же надо иметь в виду, что некоторые
понятия составляют существенную часть нашего естественнонаучного метода, так
как  они, по крайней  мере  в настоящее время,  образуют конечный  результат
предшествующего развития человеческого мышления. Возможно, они  унаследованы
нами  от  наших предков,  но,  как бы  то  ни  было,  они служат необходимым
инструментом  в  наше  время  для  всякой  научной  работы.  В  этом  смысле
практически  их можно считать априорными, но,  быть может,  в будущем  будет
обнаружено дальнейшее ограничение их применения.



VI.   СООТНОШЕНИЕ  КВАНТОВОЙ  ТЕОРИИ  И  ДРУГИХ  ОБЛАСТЕЙ  СОВРЕМЕННОГО
ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ

     Уже  неоднократно  указывалось  на  то, что  иногда  естественнонаучные
понятия могут быть определены в отношении их связей совершенно исчерпывающе.
Эта  возможность четко выявилась впервые в ньютоновских "Началах",  и именно
по  этой  причине  труд Ньютона  оказал  огромное  влияние  на  все развитие
естествознания  в  последующие  столетия. Ньютон начинает  свое  изложение с
нескольких определений и  аксиом, связанных друг с другом таким образом, что
возникает  нечто,  что можно назвать  "замкнутой системой". Каждому  понятию
может  быть придан математический  символ, и затем  связи  между  различными
понятиями изображаются в  виде математических уравнений, которые  могут быть
записаны  с  помощью  этих  символов.  Математическое  отображение   системы
обеспечивает невозможность возникновения  противоречий внутри системы. Таким
образом, возможные  движения  тел под действием сил  представляются в  конце
концов  в виде  возможных  решений  математического  уравнения  или  системы
уравнений. Система  определений и  аксиом,  могущая  быть  записанной в виде
некоторого  числа уравнений, рассматривается  в  таком  случае  как описание
неизменной  структуры  природы, которая  не может зависеть ни от конкретного
места протекания процесса, ни от конкретного времени и, следовательно, имеет
силу, так сказать, вообще независимо от пространства и времени.
     Связь  различных  понятий  системы  между собой  настолько  тесна,  что
невозможно изменить ни одно из  этих  понятий,  не разрушив одновременно всю
систему.
     На  этом  основании  система  Ньютона долгое  время рассматривалась как
окончательная.  Наука считала, что  в дальнейшем ее  задачей является только
применение  ньютоновской  механики  ко все более широким областям  опыта.  И
фактически  физика почти в течение  двух столетий  развивалась только в этом
направлении.
     От теории движения материальной точки можно перейти к механике твердого
тела,  к   вращательному  движению,  можно  перейти  также  к   рассмотрению
непрерывного движения жидкостей или  колебательных движений упругих тел. Все
эти  разделы  механики  были   разработаны  постепенно,  по   мере  развития
математики, особенно дифференциального  исчисления, и результаты проверены в
экспериментах. Акустика и гидродинамика стали разделами механики.
     Другой наукой,  к которой с успехом  можно было применить  ньютоновскую
механику, была астрономия. Усовершенствование математических методов вело ко
все более точному определению движений планет и их взаимных возмущений.
     После открытия  новых явлений  в  области  электричества  и  магнетизма
электрические и магнитные силы были уподоблены силам тяготения, и их влияние
на движение  тела  снова  можно было учесть  с  помощью  аксиом ньютоновской
механики.  Наконец,  в  XIX столетии  даже теория  теплоты  была  сведена  к
механике --  благодаря предположению  о том, что теплота  в действительности
представляет   собой   сложное  статистическое  движение  мельчайших  частиц
вещества. Соединяя с понятиями ньютоновской механики  понятия математической
теории вероятностей,  Клаузиусу,  Гиббсу и Больцману удалось  показать,  что
основные законы учения о теплоте  могут быть истолкованы как  статистические
законы, получающиеся из  ньютоновской  механики  при ее применении  к  очень
сложным механическим системам.
     Итак,  до этого момента задачи,  поставленные  ньютоновской  механикой,
последовательно выполнялись, и это сделало возможным понимание очень широкой
области опыта. Первая трудность возникла при рассмотрении в работах  Фарадея
и  Максвелла  электромагнитного  поля.  В  механике  Ньютона сила  тяготения
считалась  чем-то   заданным,   а  не  предметом  дальнейших   теоретических
исследований. Однако в работах Фарадея  и Максвелла силовое поле  само стало
объектом исследования.  Физики решили узнать, как это  поле, "силовое поле",
изменяется  как функция пространственных  координат и  времени. Поэтому  они
предприняли попытку найти  уравнение  движения для поля, а  не  элементарные
законы движения  для  тел, на  которые  поле  действует.  Это  возвращало  к
представлениям,   распространенным    в   эпоху,   предшествующую   созданию
ньютоновской механики. Действие, как  казалось, может передаваться от одного
тела к  другому только тогда, когда оба тела  касаются  друг друга, например
при  ударе   или   посредством   трения.   Ньютон,   напротив,   предположив
существование  силы,  действующей  на больших  расстояниях,  а  именно  силы
тяготения,  ввел  в физику новый  и  очень  примечательный  способ  передачи
действия сил. Теперь в теории силовых полей можно было в определенном смысле
возвратиться  к  более старым  представлениям о  том,  что  действие  всегда
передается только от точки  к  соседней точке, и  в математическом плане это
требовало бы описания  поведения  полей  дифференциальными  уравнениями. Это
оказалось  действительно  возможным,  и  поэтому описание  электромагнитного
поля,   данное   Максвеллом   с   помощью  известных   уравнений,  считалось
удовлетворительным решением проблемы сил или  силовых  полей. Однако в  этом
пункте программа,  предписанная в свое  время  ньютоновской  механикой, была
фактически видоизменена. Аксиомы и определения Ньютона относились  к телам и
их  движению.  В  теории  же  Максвелла силовые поля приобрели  ту  же самую
степень реальности, что и тела в ньютоновской теории.
     Новое  понимание  было   принято,  естественно,  не  сразу   и  не  без
возражений. Чтобы как-то избежать подобных изменений  в наших представлениях
о  реальности, электромагнитные поля пытались сопоставить с  полями  упругих
деформаций и натяжений и, следовательно, световые волны теории  Максвелла --
со звуковыми волнами в упругих телах. Поэтому многие физики полагали, что на
самом  деле  уравнения  Максвелла  относятся  к деформациям  упругой  среды,
которую  они  называли  эфиром.  Это  название   было  дано,  только   чтобы
подчеркнуть,  что  среда  является настолько легкой  и разряженной, что  она
проникает внутрь других веществ и не может быть ни видима, ни ощутима. Такое
объяснение было, конечно, не очень удовлетворительным,  поскольку при данном
способе рассуждений нельзя  было  усмотреть, почему в  свете  нет продольных
колебаний.
     Наконец, теория относительности, о которой речь будет идти в  следующей
главе, показала совершенно убедительно, что от понятия эфира как субстанции,
к которой  относятся  уравнения  Максвелла, следует  отказаться.  Аргументы,
доказывающие этот  вывод, здесь не могут быть изложены подробно. Результатом
явилась, во всяком случае, необходимость рассматривать поля  как независимую
реальность.
     Дальнейшим  и  еще   более   тревожным   выводом   специальной   теории
относительности явилось открытие новых свойств  пространства и времени, или,
более правильно, связей пространства и  времени между собой, связей, которые
до  того  не  были  известны и,  следовательно, не  имели  места в  механике
Ньютона.
     Под впечатлением этой совершенно новой ситуации многие  физики пришли к
преждевременному  заключению, будто  бы  ньютоновская  механика в  настоящее
время окончательно  опровергнута. Первичной реальностью является якобы поле,
а  не  тела,  и  структура  пространства  и  времени  правильно  описыва