ирусный - последнюю надежду -
 Волна в щепы разбила о скалу.

 Вон из рядов моих партнеры выбыли -
 У них сбылись гаданья и мечты.
 Все крупные очки они повыбили
 И за собою подожгли мосты.

 Азартных игр теперь наперечет.
 Авантюристы всех мастей и рангов
 По прериям пасут домашний скот,
 Там кони пародируют мустангов.

 И состоялись все мои дуэли,
 Где б я почел участие за честь.
 И выстрелы и эхо - отгремели...
 Их было много - всех не перечесть.

 Спокойно обошлись без нашей помощи
 Все те, кто дело сделали мое.
 И по щекам отхлестанные сволочи
 Фалангами ушли в небытие.

 Я не успел произнести: "К барьеру!"
 А я за залп в дантеса все отдам.
 Что мне осталось? Разве красть химеру
 С туманного собора нотр-дам?!
 В других веках, годах и месяцах
 Все женщины мои отжить успели,
 Позанимали все мои постели,
 Где б я хотел любить - и так, и в снах.

 Захвачены все мои одры смертные,
 Будь это снег, трава иль простыня.
 Заплаканные сестры милосердия
 В госпиталях обмыли не меня.

 Ушли друзья сквозь вечность-решето.
 Им всем досталась лета или прана.
 Естественною смертию - никто:
 Все противоестественно и рано.

 Иные жизнь закончили свою,
 Не осознав вины, не скинув платья.
 И, выкрикнув хвалу, а не проклятье,
 Спокойно чашу выпили сию.
 Другие знали, ведали и прочее,
 Но все они на взлете, в нужный год
 Отплавали, отпели, отпророчили...
 Я не успел. Я прозевал свой взлет.


       * * *

 Дурацкий сон как кистенем
 Избил нещадно.
 Невнятно выглядел я в нем
 И неприглядно -
 Во сне я лгал и предавал,
 И льстил легко я...
 А я и не подозревал
 В себе такое.

 Еще сжимал я кулаки
 И бил с натугой.
 Но мягкой кистию руки,
 А не упругой.
 Тускнело сновиденье, но
 Опять являлось.
 Смыкались веки, и оно
 Возобновлялось.

 Я не шагал, а семенил
 На ровном брусе,
 Ни разу ногу не сменил,
 Трусил и трусил.
 Я перед сильным лебезил,
 Пред злобным гнулся.
 И сам себе я мерзок был,
 Но не проснулся.

 Да это бред! Я свой же стон
 Слыхал сквозь дрему,
 Но это мне приснился сон,
 А не другому.
 Очнулся я и разобрал
 Обрывок стона.
 И с болью веки разодрал,
 Но облегченно.

 И сон повис на потолке
 И распластался.
 Сон в руку ли? И вот в руке
 Вопрос остался.
 Я вымыл руки - он в спине
 Холодной дрожью.
 Что было правдою во сне,
 Что было ложью?

 Коль это сновиденье - мне
 Еще везенье.
 Но если было мне во сне
 Ясновиденье?
 Сон - отраженье мыслей дня?
 Нет, быть не может!
 Но вспомню - и всего меня
 Перекорежит.

 А вдруг - в костер?! И нет во мне
 Шагнуть к костру сил.
 Мне будет стыдно, как во сне,
 В котором струсил.
 Иль скажут мне: - пой в унисон,
 Жми что есть духу!..-
 И я пойму: вот это сон,
 Который в руку.


       * * *

 Беда!
 Теперь мне кажется, что мне не успеть
                             за собой -
 Всегда
 Как будто в очередь встаю за судьбой.
 Дела!
 Меня замучили дела - каждый миг, каждый час,
                             каждый день.
 Дотла
 Сгорело время, да и я - нет меня, только тень.
 Ты ждешь.
 А может, ждать уже устал и ушел
                             или спишь...
 Ну что ж,
 Быть может, мысленно со мной говоришь.
 Теперь
 Ты должен вечер мне один подарить,
                             подарить -
 Поверь,
 Мы будем много говорить.
 Опять
 Все время новые дела у меня,
                     все дела -
 Догнать,
 Или успеть, или найти, - нет, опять
                             не нашла.
 Беда!
 Теперь мне кажется, что мне не успеть
                             за собой.
 Всегда
 Как будто в очередь встаю за тобой...
 Теперь
 Ты должен вечер мне один подарить,
                             подарить -
 Поверь,
 Мы будем только говорить.
 Подруг
 Давно не вижу, все дела у меня,
                     все дела...
 И вдруг
 Сгорели пламенем дотла - не дела,
                             а зола.
 Весь год
 Он ждал, но больше ждать ни дня
                             не хотел,
 И вот
 Не стало вовсе у меня добрых дел.
 Теперь
 Ты должен вечер мне один подарить, подарить -
 Поверь,
 Что мы не будем говорить.


            * * *

 Мне судьба - до последней черты, до креста
 Спорить до хрипоты, а за ней - немота,
 Убеждать и доказывать с пеной у рта,
 Что не то это все, не тот и не та...
 Что лобазники врут про ошибки Христа,
 Что пока еще в грунт не влежалась плита,
 Что под властью татар жил Иван Калита
 И что был не один против ста.
 Триста лет под татарами - жизнь еще та,
 Маета трехсотлетняя и нищета.
 И намерений добрых, и бунтов тщета,
 Пугачевщина, кровь, и опять - нищета.
 Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
 Повторю, даже в образе злого шута...
 Но не стоит предмет, да и тема не та:
 "Суета всех сует - все равно суета".
 Только чашу испить - не успеть на бегу,
 Даже если разлить - все равно не смогу.
 Или выплеснуть в наглую рожу врагу?
 Не ломаюсь, не лгу - не могу. Не могу!
 На вертящемся гладком и скользком кругу
 Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
 Что же с ношею делать - разбить? Не могу!
 Потерплю и достойного подстерегу.
 Передам, и не надо держаться в кругу -
 И в кромешную тьму, и в неясную згу,
 Другу передоверивши чашу, сбегу...
 Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.
 Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
 Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,
 Никому не скажу, при себе сберегу.
 А сказать - и затопчут меня на лугу.
 Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.
 Может, кто-то когда-то поставит свечу
 Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
 За веселый манер, на котором шучу.
 Даже если сулят золотую парчу
 Или порчу грозят напустить - не хочу!
 На ослабленном нерве я не зазвучу,
 Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
 Лучше я загуляю, запью, заторчу!
 Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу!
 Лучше голову песне своей откручу,
 Чем скользить и вихлять, словно пыль по лучу.
 Если все-таки чашу испить мне судьба,
 Если музыка с песней не слишком груба,
 Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-
 Я уйду и скажу, что не все суета!


            * * *

 Если где-то в чужой незнакомой ночи
 Ты споткнулся и ходишь по краю,
 Не таись, не молчи, до меня докричи -
 Я твой голос услышу, узнаю.

 Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи?
 Потерпи - я спешу, и усталости ноги не чуют.
 Мы вернемся туда, где и воздуь и травы врачуют,
 Только ты не умри, только кровь удержи.

     Если ж конь под тобой, ты домчи, доскачи -
     Конь дорогу отыщет буланый
     В те края, где всегда бьют живые ключи,
     И они исцелят твои раны.

 Где ты, друг, - взаперти или в долгом пути,
 На развилках каких, перепутиях и перекрестках?!
 Может быть,ты устал,приуныл,заблудился в трех соснах
 И не можешь обратно дорогу найти?..

     Здесь такой чистоты из-под снега ручьи,
     Не найдешь - не придумаешь краше.
     Здесь цветы, и кусты, и деревья - ничьи,
     Стоит нам захотеть - будут наши.

 Если трудно идешь, по колено в грязи
 Да по острым камням, босиком по воде по студеной,
 Пропыленный, обветренный, дымный, огнем опаленный,
 Хоть какой доберись, добреди, доползи.


           * * *

 Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
 Но чтобы душу дьяволу - ни-ни!
 Зачем цыганки мне гадать затеяли?
 День смерти называли мне они.
 Ты эту дату, боже сохрани,
 Не отмечай в своем календаре - или
 В последний час возьми и измени,
 Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
 И ангелы чтоб жалобно не блеяли,
 Чтоб люди не хихикали в тени, -
 Скорее защити и охрани!
 Скорее! Ибо душу мне они
 Сомненьями и страхами засеяли.
 ,,,Немногого прошу взамен бессмертия:
 Широкий тракт, да друга, да коня.
 Прошу, покорно голову склоня,
 В тот день, когда отпустите меня,
 Не плачьте вслед, во имя милосердия!



             В Л А Д И М И Р   В Ы С О Ц К И Й

         *****************************************
         *                                       *
         *    Р О М А Н   О   Д Е В О Ч К А Х    *
         *                                       *
         *****************************************


   Девочки любили иностранцев.  Не то,  чтобы они не любили своих
соотечественников. Напротив... Очень даже любили, но давно, очень
давно,  нет,  лет 6-7 назад.  Например, одна из девочек - Тамара,
которая тогда и вправду была совсем девочкой, любила Николая Свя-
тенко,  взрослого  уже и рослого парня,  с двумя золотыми зубами,
фантазера и уголовника, по кличке коллега.
   Прозвали его так, потому, должно быть, что с ним всегда хорошо
было и надежно иметь любые дела.  В детстве и отрочестве  Николай
гонял  голубей,  подворовывал и был удачлив.  Потому что голуби -
дело опасное, требует смекалки и твердости, особенно когда "подс-
нимаешь"  их  в  соседних  дворах и везешь продавать на "Конку" с
Ленькой Сопелей - от слова сопля, кличка такая. Сопеля - компань-
ен и одноделец,  кретин и бездельник,  гундосит,  водку уже пьет,
словом - тот еще напарник,  но брат у него на "Калибре" работает.
И брат этот сделал для Леньки финку с наборной ручкой, а лезвие -
из наборной стали, из напильника. И Ленька ее носит с собой.
   С ним-то  и  ездил коллега Николай на конку продавать "подсня-
тых" голубей,  монахов,  шпанцирей,  иногда и подешевше - сорок и
прочих - по рублю,  словом,  как повезет.  А на рынке уже шастают
кодлы обворованных соседей и высматривают своих  голубей,  и  кто
знает - может и у них братья на "Калибре" работают, а годочков им
пока еще до шестнадцати,  так что больших сроков не боятся,  ножи
носить - по нервам скребет,  могут и пырнуть по запарке, да в го-
рячке.
   - Сколько хочешь за пару?
   - 150.
   - А варшавские почем?
   - Одна цена.
   - А давно они у тебя? - И уже пододвигаются потихоньку и берут
в круг и сплевывают сквозь зубы,  уже бледнеют и  подрагивают  от
напряжения и предчуствия... Уже мошонки подобрались от страха-то,
и в уборную хочется, и рученки потные рукоятки мнут.
   Вот тут-то и проявлял коллега невиданное чутье и находчивость.
Чуял он - если хозяева ворованных голубей. И тогда начинал подвы-
вать,  пену пускал, рвал от ворота рубаху и кричал с натугой, как
бы страх свой отпугивая.
   - Нате, волки позорные, берите всех, - и совал шпанцирей и мо-
нахов опешившим врагам своим.  Еще он успевал вставить,  обиженно
хныкая:
   - Сами только взяли по 120 у Шурика Малюшеки.
   Мал был Колька коллега и удал уже,  и хитер, и смекалист. Наз-
вал он имя известного его врагам голубятника,  жившего поблизости
с обворованными.
   - Ну, ты артист! - восхищался Сопеля, когда удавалось вырвать-
ся,  потому что вся ватага устремлялась на поиски Шурика и,  воз-
можно, найдя его, била нещадно.
   - Артист ты,  - заикаясь, повторял Ленька, - и где ты так наб-
латыкался.  Я уже чуть было рыжему не врезал.  А тут ты  как  раз
заорал. Ну ты, коллега, даешь!
   Вырос Колька во дворе, жил во дворе, во дворе и влюбился. Ког-
да Тамара с ним познакомилась, вернее - он с ней, она-то про него
давно знала и видела часто и снился он ей, сильный и бесстрашный,
да  легенды о нем ходили по всему району - как он запросто так по
карнизу ходил,  как избил да выгнал четверых или пятерых даже ха-
ныг,  которые к ним в подьезд поддавать ходили и со второго этажа
подглядывать в женские бани. Их жильцы водой да помоями поливали,
но они все равно шли, как на работу. Что за напасть? И глядеть-то
они могли только в предбанник,  где и не все голые,  да  и  видно
только  от поясницы и ниже,  а выше-то не видно,  а какой интерес
видеть зад без лица?
   Колька их выгнал и избил еще.  Но это так все - для Колькиной,
что ли характеристики. Было ему 25, водились у него деньжата, иг-
рал он на гитаре и пел. Жалобные такие, блатные - преблатные, пе-
реживательные песни,  курил что-то  пахучее.  Возьмет  папироску,
надкусит  кончик,  сдвинет тонкую бумажку с гильзы вперед,  табак
вытрясет,  смешает с чем-то, пальцами помнет и обратно в папирос-
ку,  потом надвинет обратно на гильзу и затягивается глубоко, как
дышит,  для чего держит ее губами неплотно, а рукой мелко трясет,
чтобы подольше в легкие с воздухом,  потом подержит, сколько воз-
можно,  и только тогда выдохнет это  что-то,  пахнущее  терпко  и
вкусно.
   И Тамаре давал затянуться,  он ей и вина давал понемногу, он и
соблазнил  ее как-то случайно и просто - целовал,  целовал,  влез
под кофточку,  расстегнул пуговки - одну,  другую,  а там уже она
неожиданно вдруг сказала:
   - Пусти! Я сама. И сама действительно разделась.
   Было это после девятого класса, после каникул летних даже. Та-
мара ездила пионервожатой в лагерь, как и всегда - в тарусу. Мес-
то это знаменитое,  старинное, с речкой, лесами, да погодами теп-
лыми,  да вечерами душистыми,  теплыми,  когда любопытные отряды,
где  были  уже и взрослые балбесы,  которые тоже по ночам шастать
хотят по девочкиным палаткам,  и некоторые и шастают даже, да бог
с ними - дело молодое,  - собираются,  значит,  вожатые на эдакие
вечеринки. Вечеринки тайные и тихие, чтобы начальник и воспитате-
ли  повода не имели сказать что-нибудь или,  еще хуже,  отправить
домой, а в школу написать про моральный облик.
   Они - начальник и воспитатели - знают,  конечно, про вечеринки
эти, посиделки, и сами бы не прочь, но на них бремя власти и им -
негоже.
   А вожатые сидят где-нибудь в лесу, поют всякие нежности и неп-
риличности и их же - нежности и неприличности - совершают.  Разб-
редаются по парам по шалашам,  где влюбленным рай,  хотя они и не
влюбленные вовсе, а так - от того, что кровь играет, да ночь теп-
лая и звездная.  Шалаши эти днем дети строили. Спасибо им, пионе-
рам,  хоть здесь от них прок. Особых, конечно, вольностей, не бы-
ло,  потому,  что стеснялись девичества девушки и  юноши  боялись
ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые и не знали, что
делать дальше, после обьятий. На практике не знали, хотя теорети-
чески давно изучили все до тонкостей из ботаники, зоологии и ана-
томии, которая в 9 классе преподается под хихиканье и сальные шу-
точки.  Знали  они про первородный грех Адама и Евы и последующие
до наших времен ибо жили они по большей части в одной  комнате  с
родителями, и родители думали, что они спят, конечно же... Но они
не спали и все слышали. Справедливо, все-таки, замечено древними:
во всем виноват квартирный вопрос.
   Но даже призвав на помощь все свои духовные силы  и  познания,
ни  один  из вожатых не перешагнул предела.  Тамарин мальчик тоже
ничего не рискнул и сохранил ее для Николая коллеги,  бывшего го-
лубятника,  потом уголовника и фантазера, по которому тюрьма пла-
кала призывно и давно.  И доплакалась.  Он ее не обошел.  Все это
рассказано к тому,  что Тамара после каникул вернулась загорелой,
похудевшей, с выгоревшими волосами и голубыми полукружьями у глаз
- от забот о детях и от неоправданных ночных недосыпаний. И можно
ли ее было не соблазнить? Никак, конечно, нельзя было.
   Он и соблазнил ее,  но не бросил, как положено, а просто пошел
под суд за какую-то неудавшуюся кражу. Тамара по нему не плакала,
да и он повел себя благородно, и разговор меж ними вышел такой:
   - Ты меня не жди. Не на фронт иду!
   - Я и не собиралась!
   - Вот и хорошо,  что не собиралась.  Ты еще пигалица,  и школу
надо кончить.
   - Я и собираюсь.
   - И я говорю.
   Потом была пауза во время которой тоже  ничего  особенного  не
было.  Потом конвой повел Николая Святенко в зал суда вершить над
ним суд. Он только крикнул напоследок:
   - Вернусь - разберемся.  - Помахал руками,  снова сложил их за
спину и пошутил с конвоирами:
   - Если б тебе такую, хотел бы на мое место?
   Она в зал не пошла - что ей там делать? Да и стыдно. Пошла до-
мой.
   А ведь у таких ребят бывают такие верные подруги, что и не ве-
рится даже.  Он и по 6-7 сроков мотает и каждый раз возвращается,
отмотав срок, а она на месте и хлопочет вокруг, и работает на не-
го, потому что после 6-7 срока-то он инвалид совсем, легкие отби-
ты, кровью харкает и рука одна не гнется. А был он раньше золотой
щипач  и  в лагерях был в законе,  а теперь вот он какой-никакой,
только прошлое у него,  да и то - какое у него оно прошлое. Удали
да дури - хоть отбавляй,  а свободы мало.  Только успеешь украсть
да прибарахлиться,  только пиджаку рукава обрежешь,  чтобы не ви-
дать, что с чужого плеча, а уже и снова тюрьма. А она снова ждет,
а потом встречает и работает на него, - он ведь и захочет теперь,
а работать не сможет - рука у него или нога и внутри все... А ук-
расть - она больше ему не даст украсть, потому что дети у них уже
подросли  и  начинают  кое-что кумекать.  И про отца тоже.  Вот и
пусть сидит с детишками, пока она крутитсяя с газировкой - летом,
да с пивом - зимой.  Дело надежное:  недоливы,  пена,  разбавка и
другие всякие премудрости - и жить можно. А он пусть с ребятишка-
ми.  И  больной  он - пусть хлопочет пенсию по инвалидности,  как
пострадавший на работе в исправительно-трудовых лагерях.
   Ты куда это?
   - На бега.
   - Это что еще за новости?
   - А не твоего, Клава, мелкого ума дело.
   - Ага!  Мое,  значит,  дело обстирывать тебя да облизывать, да
ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали - жрать просят. Мое, зна-
чит,  дело  на больных ногах с семи утра твоих же товарищей - пь-
яниц пивом поить? Мое - значит? А это не мое? Куда пес идешь?
   - Сказал же, на бега!
   - А кой черт тебе там?
   - Там Левка Москва и Шурик Внакидку поедут.  Шурик месяц,  как
освободился. Повидать, да и дело есть.
   - Ты,  никак, опять намылился? Поклянись, сейчас вот поклянись
здоровьем ребятишек, что ни на какое дело не пойдешь! Сейчас пок-
лянись!
   - Да что ты,  Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же - вернусь
скоро! Разберемся.
   И не возвращался опять скоро.  А наоборот - года через 4, и то
хорошо, и все-таки с ним она.
   Вот такие бывают у таких ребят подруги.
   Но Тамара такой не была.  И не дожидалась коллегу Николая да и
не долго вспоминала.  А когда он вернулся - девочки любили иност-
ранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев,
как понятие, как символ чего-то иного и странного.
   Во-первых, они чаще всего живут в отелях,  а при отелях ресто-
раны,  а после - номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже
французы. Попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со
страниц виденных уже "Пентхаузов" и "Плейбоев" с мисс и мистерами
америка за 197...  С удивительными произведениями дизайнеров: до-
ма, туалеты, ванные и бассейны, спальни и терассы и в них невесты
в белых платьях, элегантные жены с выводками упитанных и элегант-
ных же детей,  и,  конечно,  мужчины в машинах, лодках с моторами
"джонсон",  в постелях и во всем, подтянутые и улыбающиеся, почти
как тот,  что тебя сюда привел. Он, правда, не такой подтянутый и
лет  ему раза в два с половиной больше,  чем тебе,  но у него вот
они - эти самые журналы с рекламами "Марльборо", и курят их голу-
боглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах - сильные и надеж-
ные самцы, покорители дикого Запада, фермеры и миллионеры. А тот,
который тебя сюда привел, с таинственным видом вынимает хрустящий
такой пакетик от "Бон марше",  который есть ни что иное как рынок
или  просто универмаг,  а вовсе никакой не Пьер Карден,  но ты-то
этого не знаешь.  Ты пакетик разворачиваешь,  Тамара, Галя, Люда,
Вера, и достаешь, краснея - колготки и бюстгальтер, который точно
на тебя,  потому что все вы теперь безгрудые,  почти по моде сде-
ланные Тамары,  Гали,  Люды,  Веры. И 2-й номер - он для вас всех
выбрал безошибочно.
   И, взвизгнув,  вы или ты бежите его примерять. Здесь же в ван-
ной комнате,  а иностранец улыбается вашей  непосредственности  и
откупоривает уже валентайн и "Тоник" и другие красивые посудины и
ждет.
   Он не плохой дядя, этот вот с проседью, и у него в кармане - в
эдаком бумажнике,  что открывается гармошкой - и в каждом отделе-
нии - жена и дети,  а ты ему, правда, нравишься, а почему бы нет?
- Ты молодая,