народный - вечевой, и, вероятно,
постановления Русской Правды, имеющие главным образом в виду соблюдение
княжеских интересов, не обнимали всего вечевого суда, который
придерживался давних обычаев и соображений, внушенных данными случаями.
Доказательствами на суде служили: показания свидетелей, присяга и, наконец,
испытание водою и железом; но когда было введено последнее - мы не знаем.
   Эпоха Владимира Мономаха была временем расцвета состояния
художественной и литературной деятельности на Руси. В Киеве и в других
городах воздвигались новые каменные церкви, украшенные живописью: так, при
Святополке построен был в Киеве Михайловский Золотоверхий монастырь, стены
которого существуют до сих пор, а близ Киева - Выдубицкий монастырь на
месте, где был загородный двор Всеволода; кроме того, Владимир перед
смертью построил прекрасную церковь на Альте, на том месте, где был убит
Борис. К этому времени относится составление нашей первоначальной
летописи. Игумен Сильвестр (около 1115 года) соединил в один свод прежде
существовавшие уже отрывки и, вероятно, сам прибавил к ним сказания о
событиях, которых был свидетелем. В числе вошедших в его свод сочинений
были и писания летописца Печерского монастыря Нестора, отчего весь
Сильвестров летописный свод носил потом в ученом мире название Несторовой
летописи, хотя и неправильно, потому что далеко не все в ней писано
Нестором, и притом не все могло быть писано одним только человеком. Мысль
описывать события и расставлять их последовательно по годам явилась
вследствие возникшего знакомства с византийцами-летописцами, из которых
некоторые, как, например, Амартол и Малала были тогда известны в
славянском переводе. Сильвестр положил начало русскому летописанию и
указал путь другим после себя. Его свод был продолжаем другими летописцами
по годам и разветвился на многие отрасли, сообразно различным землям
русского мира, имевшим свою отдельную историю. Непосредственным и
ближайшим по местности продолжением Сильвестрова летописного свода была
летопись, занимающаяся преимущественно киевскими событиями и написанная в
Киеве разными лицами, сменившими одно другое. Летопись эта называется
"Киевскою"; она захватывает время Мономаха, идет через все XII столетие и
прерывается на событиях начальных годов XIII столетия. Во времена
Мономаха, вероятно, было переведено многое из Византийской литературы, как
показывают случайно уцелевшие рукописи, которые относят именно к концу XI
и началу XII века. Из нашей первоначальной летописи видно, что русские
грамотные люди могли читать на своем языке Ветхий Завет и жития разных
святых. Тогда же по образцу византийских жизнеописателей стали составлять
жития русских людей, которых уважали за святость жизни и смерти. Так, в
это время уже написано было житие первых основателей Печерской обители:
Антония и Феодосия и положено было преподобным Нестором, печорским
летописцем, начало Патерика, или сборника житий печерских святых,
сочинения, которое, расширяясь в объеме от новых добавлений, составляло
впоследствии один из любимых предметов чтения благочестивых людей. В этот
же период написаны были жития Св. Ольги и Св. Владимира монахом Иаковом, а
также два отличных одно от другого повествования о смерти князей Бориса и
Глеба, из которых одно приписывается тому же монаху Иакову. От
современника Мономахова, киевского митрополита Никифора, родом грека,
осталось одно Слово и три Послания: из них два обращены к Владимиру
Мономаху, из которых одно обличительное против латин. Тогда уже
окончательно образовалось разделение церквей; вражда господствовала между
писателями той и другой церкви, и греки старались привить к русским свою
ненависть и злобу к Западной церкви. Другой современник Мономаха, игумен
Даниил, совершил путешествие в Иерусалим и оставил по себе описание этого
путешествия. Несомненно, кроме оригинальных и переводных произведений
собственно религиозной литературы, тогда на Руси была еще поэтическая
самобытная литература, носившая на себе более или менее отпечаток
старинного язычества. В случайно уцелевшем поэтическом памятнике конца XII
века: "Слово о полку Игоря" упоминается о певце Бояне, который прославлял
события старины и между прочим события XI века; по некоторым признакам
можно предположить, что Боян воспевал также подвиги Мономаха против
половцев. Этот Боян был так уважаем, что потомство прозвало его Соловьем
старого времени. Сам Мономах написал "Поучение своим детям", или так
называемую Духовную. В ней Мономах излагает подробно события своей жизни,
свои походы, свою охоту на диких коней (зубров?), вепрей, туров, лосей,
медведей, свой образ жизни, занятия, в которых видна его неутомимая
деятельность. Мономах дает детям своим советы как вести себя. Эти советы,
кроме общих христианских нравоучений, подкрепляемые множеством выписок из
Священного Писания, свидетельствующих о начитанности автора, содержат в
себе несколько черт любопытных, как для личности характера Мономаха, так и
для его века. Он вовсе не велит князьям казнить смертью кого бы то ни было.
"Если бы даже преступник и был достоин смерти, - говорит Мономах, - то и
тогда не следует губить души". Видно, что князья в то время не были
окружены царственным величием и были доступны для всех, кому была до них
нужда: "Да не посмеются приходящие к вам ни дому вашему, ни обеду вашему".
Мономах поучает детей все делать самим, во все вникать, не полагаться на
тиунов и отроков. Он завещает им самим судить и защищать вдов, сирот и
убогих, не давать сильным губить слабых, приказывает кормить и поить всех
приходящих к ним. Гостеприимство считается у него первою добродетелью:
   "Более всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел: посол ли,
знатный ли человек или простой, всех угощайте брашном и питием, а если
можно, дарами. Этим прославится человек по всем землям", завещает им
посещать больных, отдавать последний долг мертвым, помня, что все смертны,
всякого встречного обласкать добрым словом, любить своих жен, но не давать
им над собою власти, почитать старших себя как отцов, а младших как
братьев, обращаться к духовным за благословением, отнюдь не гордиться
своим званием, помня, что все поручено им Богом на малое время, и не
хоронить в земле богатств, считая это великим грехом.
   Относительно войны Мономах советует детям не полагаться на воевод,
самим наряжать стражу, не предаваться пирам и сну в походе, и во время сна
в походе не снимать с себя оружие, а проходя с войском по русским землям
ни в каком случае не дозволять делать вред жителям в селах или портить
хлеб на полях. Наконец, он велит им учиться и читать и приводит пример
отца своего Всеволода, который, сидя дома, выучился пяти языкам.
   Мономах скончался близ Переяславля у любимой церкви, построенной на
Альте, 19 мая 1125 года, семидесяти двух лет от роду. Тело его было
привезено в Киев.
   Сыновья и бояре понесли его к Св. Софии, где он и был погребен. Мономах
оставил по себе память лучшего из князей. "Все злые умыслы врагов, -
говорит летописец, - Бог дал под руки его; украшенный добрым нравом,
славный победами, он не возносился, не величался, по заповеди Божией добро
творил врагам своим и паче меры был милостив к нищим и убогим, не щадя
имения своего, но все раздавая нуждающимся". Монахи прославляли его за
благочестие и за щедрость монастырям.
   Это-то благодушие, соединенное в нем с энергическою деятельностью и
умом, вознесло его так высоко и в глазах современников, и в памяти
потомства.
   Вероятно, народные эпические песни о временах киевского князя Владимира
Красное Солнышко, так называемые былины Владимирова цикла, относятся не к
одному Владимиру Святому, но и ко Владимиру Мономаху, так что в
поэтической памяти народа эти два лица слились в одно. Наше предположение
может подтверждаться следующим: в Новгородской летописи под 1118 годом
Владимир с сыном своим Мстиславом, княжившим в Новгороде, за беспорядки и
грабежи призвал из Новгорода и посадил в тюрьму сотского Ставра с
несколькими соумышленниками его, новгородскими боярами. Между былинами
Владимирова цикла есть одна былина о Ставре боярине, которого киевский
князь Владимир засадил в погреб (тюрьмами в то время служили погреба), но
Ставра освободила жена его, переодевшись в мужское платье. Имя Владимира
Мономаха было до того уважаемо потомками, что впоследствии составилась
сказка о том, будто византийский император прислал ему знаки царского
достоинства, венец и бармы, и через несколько столетий после него спустя
московские государи венчались венцом, который назвали "шапкою" Мономаха.
   Рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих
наставлениях и в отрывках о нем летописцев является более безупречным и
благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени,
воспитания и среды, в которой он жил. Таков, например, поступок с двумя
половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав
гостеприимства; завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам
Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он
участвовал, не оставлено было в живых ни челядина, ни скотины. Наконец, он
хотя и радел о русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей
действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за
ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва
выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где
всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, еще почти не понимая
святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды
и собирал под него силы русской земли.


   1. Еще раньше Вячеслав, княживший в Смоленске, умер; князья перевели
туда из Волыни Игоря, а по смерти Игоря назначили туда князем Владимира
Мономаха помимо детей Игоря. Равным образом на Волыни не было
наследственной преемственности между князьями, а киевские князья помещали
там своих сыновей; так что, когда княжил в Киеве Изяслав, на Волыни был
его сын, а когда Святослав овладел Киевом, то поместил там своего сына;
когда же Святослав умер и Изяслав опять сделался князем в Киеве, на Волыни
стал княжить сын Изяслава.
   2. Гривна была - гривна серебра и гривна кун. Гривна серебра была
двоякая: большая, состоявшая в серебряных кусках, которые попадаются весом
от 43 до 49 золот., и гривна малая - в кусках от 35 до 32 золот. Семь
гривен кун составляло гривну серебра, следовательно, гривна кун составляла
приблизительно от 6 до 7 или от 5 до 6 золотников серебра.


               Первый отдел: Господство дома Св. Владимира.
                      Выпуск первый: X-XIV столетия.


                                 Глава 5.


                         КНЯЗЬ АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ


   Во второй половине ХII-го века русской истории появляются зародыши того
хода событий, который развился и установился уже под влиянием татарского
завоевания.
   Наш древний летописец, перечисляя ветви славяно-русского племени,
указывает на полян, древлян, северян и т.д., но уже говоря по преданиям о
событиях IХ-го и Х-го века, причисляет к системе русского мира Мерю,
страну, населенную финским племенем того же имени, занимавшую пространство
в нынешних губерниях:
   Владимирской, Ярославской, Костромской и части Московской и Тверской,
относя наравне с этим народом соплеменные и соседние ему племена: Мурому
на юг от Мери и Весь на севере от той же Мери по течению Шексны и около
Белоозера. Уже в незапамятные времена славянские поселенцы проникали в
страны этих народов и селились там, как это показывают славянские названия
города Ростова в земле Мери и Белоозера в земле Веси. Нам, к сожалению,
неизвестен ход славянской колонизации в этих землях; несомненно, что с
принятием христианства она усиливалась, возникали города с русскими
жителями, а самые туземцы, принимая христианство, утрачивали вместе с
язычеством свою народность и постепенно сливались с русскими, некоторые же
покидали свое прежнее отечество и убегали далее к востоку. Недавние
раскопки могил, произведенные гр. Уваровым в земле Мери, показывают, что
язычество и древняя народность уже угасали в XII веке, по крайней мере,
позднейшие могилы с признаками мерянской народности могут быть отнесены к
этому периоду. По письменным памятникам в XII столетии мы встречаем в этих
местах значительное число городов, без сомнения, русских: Ростов, Суздаль,
Переяславль-Залесский, Дмитров, Углич, Зубцов, Молога, Юрьев, Владимир,
Москву, Ярославль, Тверь, Галич-Мерьский, Городец и др. Беспокойства в
южной Руси побуждали ее тамошних жителей переселяться в эту страну. Народ
Меря стоял на низкой степени образованности, не составлял самобытного
политического тела и притом не был воинственным, как показывает скудость
оружия в его могилах: оттого-то он легко подчинился власти и влиянию
русских. В этом-то крае, колонизованном пришельцами из разных
славяно-русских земель, образовалась новая ветвь славяно-русской
народности, положившая начало великорусскому народу; ветвь эта в течение
последующей истории охватила все другие народные ветви в русской земле,
поглотила многие из них совершенно и слила с собою, а другие ветви
подчинила своему влиянию. Недостаток сведений о ходе русской колонизации в
этом крае составляет важнейший, ничем незаменимый пробел в нашей истории.
Тем не менее, однако, можно уже в отдаленные времена подметить те свойства,
которые вообще составляли отличительные признаки великорусской народности;
сплочение сил в собственной земле, стремление к расширению своих жительств
и к подчинению себе других земель. Это проглядывает уже в истории борьбы
Юрия суздальского за Киев с Изяславом Мстиславичем. То был первый зачаток
стремления подчинить русские земли первенству восточно-русской земли. Юрий
хотел утвердиться в Киеве, потому что, по-видимому, тяготился пребыванием в
восточной стране; но если мы вникнем в смысл событий того времени, то
увидим, что уже тогда вместе с этим соединялось стремление русских жителей
суздальской земли властвовать в Киеве. Это видно из того, что Юрий, овладев
Киевом, держался в нем с помощью пришедших с ним суздальцев. Киевляне
смотрели на княжение Юрия, как на чуждое господство, а потому, после смерти
Юрия, в 1157 году, перебили всех суздальцев, которым Юрий поверил
управление края. Впоследствии сын Юрия Андрей не думал уже переселяться в
Киев, а хотел, оставаясь в суздальской земле, властвовать над Киевом и
прочими русскими землями таким образом, чтобы суздальская земля приобрела
то значение первенствующей земли, какое было прежде за Киевом. С Андрея
начинает обозначаться яркими чертами самобытность суздальско-ростовской
земли и вместе с тем стремление к первенству в русском мире. В эту-то эпоху
выступил в первый раз на историческое поприще народ великорусский. Андрей
был первый великорусский князь; он своею деятельностью положил начало и
показал образец своим потомкам; последним, при благоприятных
обстоятельствах, предстояло совершить то, что намечено было их
прародителем.
   Андрей родился в суздальской, или, точнее, ростовско-суздальской земле,
там провел он детство и первую юность, там усвоил он первые впечатления,
по которым сложились у него взгляды на жизнь и понятия. Судьба бросила его
в омут безвыходных междоусобий, господствовавших в южной Руси. После
Мономаха, который был киевским князем по выбору земли, в Киеве княжили
один за другим два сына его, Мстислав и Ярополк; спора у них за землю не
было, и их можем мы причислить к истинным земским избранным князьям, как и
отца их, потому что киевляне дорожили памятью Мономаха и любили сыновей
его. Но в 1139 году черниговский князь Всеволод Ольгович выгнал третьего
сына Мономахова, слабого и ограниченного Вячеслава, и овладел Киевом
посредством оружия. Этим открыт был путь нескончаемой неурядице в южной
Руси. Всеволод держался в Киеве при помощи своих черниговцев. Ему хотелось
упрочить за своим родом Киев: Всеволод предложил киевлянам выбрать брата
его Игоря. Киевляне поневоле согласились. Но как только Всеволод умер, в
1146 году, киевляне избрали себе князем сына старшего Мономаховича,
Изяслава Мстиславича, низложили Игоря; потом, когда за последнего подняли
войну его братья, киевляне убили Игоря всенародно, несмотря на то, что он
уже отрекся от мира и вступил в Печерский монастырь.
   Изяслав счастливо разделался с Ольговичами, но против него поднялся
новый неугомонный соперник, дядя его, князь суздальский Юрий Долгорукий,
младший сын Владимира Мономаха. Началась долголетняя борьба, и в этой
борьбе участвовал Андрей. Дела запутывались так, что междоусобию,
казалось, не будет конца. Киев несколько раз переходил то в руки Изяслава,
то в руки Юрия; киевляне совершенно сбились с пути: уверят Изяслава в
своей готовности умирать за него, а потом перевозят Юрия через Днепр к
себе и заставляют бежать Изяслава; принимают к себе Юрия и вслед за тем
сносятся с Изяславом, призывают Изяслава к себе и прогоняют Юрия; вообще,
однако, легко уступают всякой силе. Киевляне, несмотря на такое
непостоянство, вынуждаемое обстоятельствами, неизменно любили Изяслава и
ненавидели Юрия с его суздальцами. В течение этой усобицы Андрей не раз
показывал храбрость в битвах, но также не раз пытался установить мир между
раздраженными спорившими сторонами: все было напрасно. В 1151 году, когда
Изяслав временно взял решительный перевес, Андрей убеждал отца удалиться в
суздальскую землю и сам прежде него поторопился уйти в этот край - во
Владимир-на-Клязьме, пригород, данный ему отцом в удел. Но Юрий ни за что
не хотел оставлять юга, опять начал добиваться Киева, наконец, по смерти
Изяслава, в 1154 г. овладел им и посадил Андрея в Вышгороде. Юрию хотелось
иметь этого сына близ себя, вероятно, с тем, чтобы передать ему киевское
княжение, и с этою целью он назначил отдаленные от Киева города Ростов и
Суздаль меньшим своим сыновьям. Но Андрея не пленяли никакие надежды в
южной Руси. Андрей был столько же храбр, сколько и умен, столько же
расчетлив в своих намерениях, сколько и решителен в исполнении. Он был
слишком властолюбив, чтобы поладить с тогдашним складом условий в южной
Руси, где судьба князя постоянно зависела и от покушений других князей, и
от своенравия дружин и городов; притом соседство половцев не давало и
вперед никакого ручательства на установление порядка в южнорусском крае,
потому что половцы представляли собою удобное средство князьям,
замышлявшим добывать себе силою города. Андрей решился самовольно бежать
навсегда в суздальскую землю. Шаг был важный; современник летописец счел
нужным особенно заметить, что Андрей решился на это без отцовского
благословения.
   У Андрея, как видно, созрел тогда план не только удалиться в
суздальскую землю, но утвердить в ней средоточие, из которого можно будет
ворочать делами Руси.
   Летопись говорит, что с ним в соумышлении были его свойственники бояре
Кучковы.
   Мы думаем, что у него было тогда много сторонников как и в суздальской
земле, так и в киевской. Первое оказывается из того, что в
ростовско-суздальской земле любили его и скоро потом выказали эту любовь
тем, что посадили князем по избранию; о втором свидетельствуют признаки
значительного переселения жителей из киевской земли в суздальскую; но
Андрею, действовавшему в этом случае против отцовской воли, нужно было
освятить свои поступки в глазах народа каким-нибудь правом. До сих пор в
сознании русских для князей существовало два права -происхождения и
избрания, но оба эти права перепутались и разрушились, особенно в южной
Руси. Князья, мимо всякого старейшинства по рождению, добивались княжеских
столов, а избрание перестало быть единодушным выбором всей земли и
зависело от военной толпы - от дружин, так что, в сущности, удерживалось
еще только одно право - право быть князьями на Руси лицам из Рюрикова
дома; но какому князю где княжить, -для того уже не существовало никакого
другого права, кроме силы и удачи. Надобно бы