или будущем может вывести нас  из  нашего  природного  я.  Прошлое
решает наше настоящее. По  прошлому  мы  угадываем  наше  будущее.  История,
поэзия, наука, благосостояние государств, совершенствование отдельных  людей
- все это связано  с  могильными  плитами,  надписи  с  которых  стерты.  Вы
поступаете правильно, украшая истлевшие  могильные  камни  свежими  цветами.
Только в общении с умершими человек перестает быть эгоистом.
     Если речь  недостаточно  образованной  Лили  была  в  первый  миг  выше
понимания ученого Кенелма, то теперь слова Кенелма оказались выше  понимания
Лили. И она тоже помедлила, прежде чем ответить:
     - Если бы я знала вас ближе, мне кажется, я лучше бы вас понимала.  Мне
хочется, чтобы вы познакомились со Львом. Мне приятно было бы послушать, как
вы станете говорить с ним.
     Беседуя таким образом, они покинули кладбище и теперь шли по  тропинке.
Лили продолжала:
     - Да, мне было бы интересно послушать ваш разговор со Львом.
     - Вы говорите о вашем опекуне, мистере Мелвилле?
     - Да, вы ведь знаете о нем.
     - А почему вам был бы интересен мой разговор с ним?
     - Потому что есть такие вещи,  где  я  сомневаюсь,  прав  ли  он,  и  я
попросила бы вас объяснить ему мои сомнения. Вы ведь сделали бы это, правда?
     - Но почему вы не можете сами объяснить ему  свои  сомнения?  Разве  вы
боитесь опекуна?
     - Нет, конечно, не боюсь! Но... Ах, сколько сюда идет народу! Сегодня в
городе какое-то скучное сборище. Давайте сядем на паром. Другой берег  ручья
гораздо приятнее, и там мы будем одни.
     Лили повернула направо, и они спустились с пологого берега ручья.  Там,
на маленьком пароме, дремал  старик  перевозчик.  Сев  рядом,  они  медленно
заскользили по тихой воде под пасмурным небом.
     Кенелм хотел  возобновить  разговор,  начатый  его  спутницей,  но  она
покачала головой и бросила многозначительный взгляд на паромщика.  Очевидно,
то, что ока хотела сказать, не могло  быть  сказано  при  посторонних,  хотя
старик едва ли стал бы прислушиваться к словам, не обращенным прямо к нему.
     Однако Лили именно к нему и обратилась:
     - Итак, Браун, корова совсем выздоровела?
     - Да, мисс, спасибо, дай вам бог здоровья. И как это вы одолели  старую
колдунью!
     - Это не я одолела колдунью, Браун,  а  фея.  Вы  знаете,  феи  гораздо
сильнее, чем колдуньи.
     - Так оно выходит, мисс.
     Лили обернулась к Кенелму.
     - У мистера Брауна - славная корова, которая внезапно заболела.  Они  с
женой были убеждены, что корову сглазили.
     - Разумеется, сглазили. Недаром тетка Райт сказала  моей  старухе:  "Ты
пожалеешь, что продаешь молоко", - и страшно ее изругала. В ту же самую ночь
корова захворала.
     - Постойте, Браун! Тетушка Райт сказала, что ваша жена  пожалеет  не  о
том, что продает молоко, а о том, что разбавляет его водой.
     - А как бы она могла это узнать, если она не колдунья? У  нас  покупают
молоко все знатные господа, и никто еще не жаловался.
     - Брауну пришла в голову ужасная мысль,  -  сказала  Лили  Кенелму,  не
обращая внимания на угрюмое замечание паромщика, - заманить старуху  Райт  в
лодку и бросить в воду, чтобы снять с коровы чары.  Но  я  посоветовалась  с
феями и дала ему талисман, чтобы он привязал его корове на  шею.  А  теперь,
видите, корова выздоровела. Так вот, Браун,  не  следовало  бросать  тетушку
Райт в воду, даже если бы она и сказала, что вы разбавляете  молоко.  Но,  -
добавила она, когда паром пристал к противоположному берегу, - сказать  вам,
Браун, что феи утром шепнули мне?
     - Скажите, мисс!
     - Если корова Брауна даст молоко без воды, а в проданном  молоке  будет
вода, мы, феи, защиплем мистера Брауна до синяков. А когда потом с  мистером
Брауном случится припадок ревматизма, пусть  он  не  обращается  к  феям  за
помощью!
     С этими словами Лили опустила в руку Брауна серебряную монетку и  легко
выпрыгнула на берег в сопровождении Кенелма.
     - Вы  совершенно  убедили  его  не  только  в  существовании,  но  и  в
благодетельной власти фей, - сказал Кенелм.
     - Ах, - очень серьезно ответила Лили, - ах, как было бы хорошо, если бы
добрые феи еще существовали и если б можно было до них добраться! Рассказать
им все, что нас волнует и приводит в недоумение, и получить от них талисманы
против того колдовства, которому мы сами себя предаем.
     - Я  сомневаюсь,  хорошо  ли  было  бы  для  нас  полагаться  на  таких
сверхъестественных советниц. Наши собственные  души  так  безграничны,  что,
исследуя  их,  мы  будем  находить  миры  за   мирами,   расстилающиеся   до
бесконечности, а между ними будет и страна фей. "Не нахожусь ли я и теперь в
стране фей?" - мысленно добавил он.
     - Тсс, - шепнула Лили, - прошу вас помолчать! Я думаю  о  том,  что  вы
только что сказали, и стараюсь это понять.
     Молча дошли они до маленькой  беседки,  которую  предание  связывало  с
памятью Исаака Уолтона.
     Лили вошла в беседку и села. Кенелм  поместился  возле  нее.  Это  было
небольшое восьмиугольное сооружение,  судя  по  архитектуре,  выстроенное  в
смутное царствование Карла I. Стены,  внутри  оштукатуренные,  были  покрыты
именами, датами, надписями, в похвалу рыболовам, в дань Исааку или  цитатами
из его книг. На противоположном берегу  был  виден  грасмирский  луг  с  его
ивами, купающимися в воде. Безмолвие этого места, которое было столь  любимо
рыбаками, гармонировало со  спокойным  днем,  тишиной  воздуха  и  затянутым
облаками небом.
     - Вы хотели, Лили, поделиться со мной  вашими  сомнениями,  касающимися
опекуна.
     Лили вздрогнула,  как  бы  пробудившись  от  мыслей,  далеких  от  слов
Кенелма.
     - Да, я не могу сказать о моих сомнениях ему, потому что они  относятся
ко мне, а он так добр. Я так обязана ему, что не решаюсь огорчить  его  хоть
одним словом, которое могло  бы  показаться  ему  упреком  или  жалобой.  Вы
помните, - тут она доверчиво  придвинулась  к  Кенелму  с  тем  простодушным
взглядом и тем движением,  которое  нередко  восхищало  его  и  одновременно
огорчало после некоторого размышления:  оно  было  слишком  непосредственно,
слишком доверчиво для того чувства, которое он  желал  внушить  Лили,  -  вы
помните, - и она  обратила  на  него  свои  чистосердечные  невинные  глаза,
положив свою ладонь на его руку, - я сказала на  кладбище,  что  мы  слишком
много думаем о самих себе? Это, должно быть, дурно. Говоря с вами  только  о
себе, я чувствую, что поступаю нехорошо, но я не могу  поступать  иначе.  Не
думайте, однако, обо мне дурно. Вы видите, что меня воспитывали не так,  как
других девушек. Был ли в этом прав мой опекун? Может быть,  если  бы  он  не
позволял мне делать все по-своему, если  бы  он  заставлял  меня  читать  те
книги, которые навязывали  мне  мистер  и  миссис  Эмлин,  вместо  стихов  и
волшебных сказок, которые он давал мне, я могла бы больше думать о других  и
меньше о себе самой. Вы сказали, что умершие - это прошлое,  что,  думая  об
умерших, забываешь о  себе.  Если  б  я  больше  читала  о  прошлом,  больше
интересовалась делами предков, о  которых  повествует  история,  конечно,  я
меньше замыкалась бы в своем собственном маленьком эгоистическом  сердце.  Я
только недавно стала размышлять об этом, только недавно мне стало  горько  и
стыдно при мысли, что я не знаю  вещей,  которые  знают  все  девушки,  даже
маленькая Клемми. А я не смею сказать этого Льву, чтобы он не стал  упрекать
себя, хотя намерение у него было доброе и  он  обыкновенно  говорил:  "Я  не
хочу, чтобы фея была ученой. Мне достаточно думать, что она счастлива". И  я
была счастлива до... до последнего времени!
     - Потому что до последнего времени вы  чувствовали  себя  ребенком.  Но
теперь, когда вы почувствовали в  себе  жажду  знаний,  детство  уходит.  Не
огорчайтесь. При том уме, который дан вам природой, те знания,  какие  нужны
вам,  чтобы  поддерживать  беседу  со  страшными  "взрослыми   людьми",   вы
приобретете легко и быстро. Вы узнаете за один месяц больше, чем узнали бы в
год, будучи ребенком, когда занятия были  вам  неприятны  и  вас  к  ним  не
тянуло. Ваша тетушка, очевидно,  образованная  женщина,  и  если  бы  я  мог
поговорить с ней о выборе книг...
     - Нет, не делайте этого. Льву это не понравится.
     - Ваш опекун не хочет, чтобы вы получили образование, какое обыкновенно
дают молодым девушкам?
     - Лев запретил тетушке учить меня многому из того,  что  я  хотела  бы.
Сперва она тоже хотела учить меня, но потом  подчинилась  его  желанию.  Она
теперь только мучит меня этими ужасными французскими глаголами, но я знаю  -
это скорее для видимости. Я свободна от них лишь в воскресенье. В этот  день
я не должна читать ничего, кроме Библии и проповедей. Я не люблю проповедей,
как следовало бы, но Библию могу читать целый день и каждый день, не  только
по воскресеньям. Из Библии я и узнала, что мне следует меньше думать о себе.
     Кенелм невольно пожал маленькую руку, которая так невинно покоилась  на
его руке.
     - Вы знаете разницу между одним видом поэзии и другим? - вдруг спросила
Лили.
     - Не уверен. Я должен бы  знать,  какие  произведения  хороши  и  какие
плохи.  Но  я  нахожу,  что  многие,  особенно   профессиональные   критики,
предпочитают  поэзию,  которая,  по-моему,  дурна,  той,  которую  я  считаю
хорошей.
     - Разница между двумя видами поэзии, если предположить, что те и другие
стихи хороши, - серьезно и с торжественным видом объявила Лили, -  в  том  -
мне Лев это объяснил, - что в одном роде поэзии писатель  выходит  из  своей
жизни и входит в чужую жизнь, совершенно чуждую ему. Он сам может быть очень
хорошим человеком, а пишет свои лучшие стихи об очень дурных людях.  Сам  он
не причинит вреда и мухе, а с удовольствием описывает  убийц.  В  другом  же
роде поэзии писатель не входит в чужую жизнь, а  выражает  свои  собственные
радости и горести, свои собственные чувства и мысли.  Если  он  не  способен
причинить вред мухе, он, конечно, не может чувствовать себя уютно в жестоком
сердце убийцы. Вот, мистер Чиллингли, разница между двумя видами поэзии.
     -  Совершенно  верно,  -   сказал   Кенелм,   забавляясь   критическими
определениями девушки.  -  Это  разница  между  драматической  и  лирической
поэзией. Но могу я спросить, какое отношение это имеет к нашему разговору?
     - Большое, потому что, когда Лев объяснял все это тетушке, он сказал:
     "Совершенная женщина - это поэма. Но она не может быть  поэмой  первого
вида, она никогда не поймет сердец, с которыми не  имеет  никакой  связи,  и
никогда не может сочувствовать преступлению и злу. Она  должна  быть  поэмой
другого вида и ткать ее из своих собственных мыслей и фантазий". Обернувшись
ко мне, он сказал, улыбаясь: "Вот какой поэмой я желаю  видеть  Лили.  Сухие
книги только испортят ее". Теперь вы понимаете, почему я такая невежда и так
непохожа на других девушек и почему мистер и миссис Эмлин  смотрят  на  меня
свысока.
     - Вы несправедливы по крайней мере к  мистеру  Эмлину,  потому  что  он
первый сказал мне: "Лили Мордонт - это поэма".
     - Правда? Я буду любить его за это. И как приятно это будет Льву!
     - Мистер Мелвилл, кажется, имеет на вас очень большое влияние, - сказал
Кенелм со жгучим ощущением ревности.
     - Разумеется. У меня ведь нет ни отца, ни матери. Лев  заменил  мне  их
обоих. Тетя часто говорила: "Ты должна  быть  бесконечно  благодарна  твоему
опекуну. Без него мне негде было бы приютить и  нечем  накормить  тебя".  Он
никогда этого не говорил и рассердился бы на тетю, если бы знал, что она так
сказала. Если он не называет меня феей, то говорит, что я принцесса. Я ни за
что не хотела бы прогневать его.
     - Я слышал, что он гораздо старше вас, что он мог бы быть вашим отцом.
     - Кажется, так. Но, будь он вдвое старше, я не могла бы  больше  любить
его.
     Кенелм улыбнулся - ревность исчезла.  Конечно,  никакая  девушка,  даже
Лили, не могла так говорить о человеке, в которого влюблена.
     Лили медленно поднялась.
     - Пора домой: тетушка будет удивляться моему отсутствию, пойдемте.
     Они пошли к мосту напротив Кромвель-лоджа.
     Несколько  минут  оба  молчали.  Лили  заговорила  первая,   неожиданно
переменив предмет разговора, что было свойственно неугомонной игре ее тайных
мыслей.
     - У вас еще живы отец и мать, мистер Чиллдангли?
     - Слава богу, живы.
     - Кого вы любите больше?
     - Таких вопросов не следует задавать. Я очень люблю мать, но мы с отцом
лучше понимаем друг друга.
     - Да, да, так трудно, чтобы вас поняли. Меня не понимает никто.
     - Мне кажется, я понимаю. Лили решительно покачала головой.
     - По крайней мере настолько, насколько вообще  мужчина  может  понимать
молодую девушку.
     - Что за девушка мисс Трэверс?
     - Сесилия Трэверс? Когда и как вы узнали о ее существовании?
     - Этот толстый лондонец, сэр Томас, упоминал о ней, когда мы обедали  в
Брэфилдвиле.
     - Припоминаю. Он сказал, что она была на придворном балу.
     - Он сказал, что она очень хороша собой.
     - Она действительно хороша.
     - Она тоже поэма?
     - Нет! Это не приходило мне в голову.
     - Я полагаю, что мистер Эмлйн нашел бы ее прекрасно воспитанной, хорошо
образованной. Он не стал бы поднимать брови, говоря о ней, как  делает  это,
говоря обо мне, бедной Золушке.
     - Ах, мисс Мордонт, вам не следует завидовать ей. И позвольте мне снова
сказать, что вы можете очень скоро так завершить свое образование, чтобы  ни
в чем не уступить любой молодой девушке, украшающей придворный бал.
     - Да. Но тогда я не буду поэмой, -  сказала  Лили,  бросив  на  Кенелма
застенчивый и лукавый взгляд.
     Теперь они уже шли по мосту, и, прежде чем Кенелм успел ответить,  Лили
продолжила:
     - Вам не надо идти дальше, это вам не по дороге.
     - Я не могу допустить, чтобы меня прогнали с таким пренебрежением, мисс
Мордонт; я должен проводить вас по крайней мере до калитки вашего сада.
     Лили не возражала.
     - Места, где вы родились, - спросила она, - похожи на наши?
     - Нет, у нас не так красиво. Больше простора - больше холмов,  долин  и
лесов, но там  есть  одна  особенность,  немного  напоминающая  мне  здешний
ландшафт. Это светлый поток чуть пошире этого ручья. И берега так напоминают
мне Кромвель-лодж, что иногда кажется, будто я дома. Я  очень  люблю  ручьи,
всякую бегущую воду, и в моих пеших странствованиях они притягивают меня как
магнит.
     Лили слушала с интересом и после короткого молчания сказала,  сдерживая
вздох:
     - Ваш дом, наверно, гораздо красивее всех  здешних,  даже  Брэфилдвила?
Мистер Брэфилд говорит, что ваш отец очень богат.
     - Я сомневаюсь, богаче ли он мистера Брэфилда, и хотя его дом, пожалуй,
больше Брэфилдвила, он не так  красиво  меблирован,  и  при  нем  нет  таких
роскошных оранжерей. Вкусы моего отца похожи на  мои  -  они  очень  просты.
Оставьте ему его библиотеку, и он едва ли пожалеет о своем  состоянии,  если
лишится его. В этом у него огромное преимущество передо мной.
     - Вы пожалели бы о потере состояния? - быстро спросила Лили.
     - Нет, наверное. Но моему отцу  никогда  не  надоедают  книги.  А  я...
Признаться ли? Бывают дни, когда книги досаждают мне почти так же, как вам.
     Они подошли к калитке. Девушка положила одну руку  на  щеколду,  другую
протянула Кенелму,  и  улыбка  ее  осветила  пасмурное  небо,  как  проблеск
солнечного света. Она взглянула в лицо Кенелму и исчезла.


КНИГА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА I

     Кенелм вернулся домой лишь  в  сумерки.  Как  только  он  сел  за  свой
одинокий обед, раздался  звон  колокольчика,  и  миссис  Джон  ввела  Томаса
Боулза.
     Хотя Том не сообщил о дне своего  приезда,  тем  не  менее  был  принят
весьма радушно.
     - Надеюсь, у вас сохранился  аппетит,  которого  я  лишился,  -  сказал
Кенелм. - Боюсь, что обед покажется вам скудным. Садитесь!
     - Очень благодарен, но я обедал два часа  назад  в  Лондоне  и,  право,
больше ничего не хочу.
     Кенелм   был   слишком   хорошо   воспитан,   чтобы   навязывать   свое
гостеприимство.  Через  несколько  минут  его  скромный  обед  был  окончен,
скатерть снята, и они остались вдвоем.
     - Разумеется, Том, комната для вас здесь готова.  Я  нанял  ее  с  того
самого дня, как пригласил  вас.  Но  вам  следовало  бы  написать  мне  хоть
несколько строк, когда вас  ждать,  чтобы  хозяйка  постаралась  приготовить
хороший обед и ужин. Разумеется,  вы  по-прежнему  курите:  доставайте  вашу
трубку.
     - Благодарю вас, мистер Чиллингли. Я теперь редко курю трубку, но, если
позволите, выкурю сигару.
     И Том вынул щегольской портсигар.
     - Располагайтесь как у себя дома. Я пошлю сказать Уилу Сомерсу, что  мы
с вами завтра придем к ним ужинать. Простите, что я выдал вашу тайну. Теперь
все должно быть прямо и открыто. Вы придете в их дом как  друг  и  с  каждым
годом будете становиться для них дороже. Ах, Том, любовь к  женщине  кажется
мне изумительной! Она может  низвергнуть  человека  в  такие  бездны  зла  и
поднять его на такие высоты добра!
     - Насчет добра я не уверен, - уныло сказал  Том  и  отложил  в  сторону
сигару.
     - Продолжайте курить! Я хочу составить вам компанию. Не угостите ли  вы
меня сигарой?
     Том протянул  портсигар.  Кенелм  выбрал  сигару,  зажег  ее,  выпустил
несколько клубов дыма и, когда увидел, что Том опять взялся за свою  сигару,
возобновил разговор.
     - Насчет добра вы не уверены? Но скажите мне по совести: если бы вы  не
любили Джесси Уайлз, были бы вы сейчас таким молодцом, каким стали?
     - Если я стал лучше, чем был, то не от любви к этой девушке.
     - А отчего же?
     - Оттого, что лишился ее.
     Кенелм вздрогнул,  побледнел,  отбросил  сигару,  встал  и  заходил  по
комнате быстрыми и неровными шагами.
     - Положим, я  добился  бы  своего  и  женился  на  Джесси,  -  спокойно
продолжал Том. - Не думаю, чтобы мне пришло в голову исправляться. Дядя счел
бы обидой для себя, что я женился на дочери поденщика,  и  не  пригласил  бы
меня в Лакомб. Я остался бы в Грейвли и не поднялся  бы  выше  обыкновенного
кузнеца. Так я и жил бы темным человеком, буйным и вздорным, и,  если  б  не
мог заставить Джесси полюбить меня, то и не бросил бы пить. Читая в  газетах
про пьяницу, избивающего свою жену, я  с  ужасом  думаю,  каким  скотом  мог
стать. Кто знает, может быть, этот человек до женитьбы нежно любил ее, а она
его не любила. Дом опостылел ему, он запил и стал бить жену.
     - Значит, я был прав, - сказал Кенелм, останавливаясь, - когда  говорил
вам, что жалка судьба человека, женатого на девушке, которую  он  любит  без
ума и чье сердце никогда не согреется для него, чью  жизнь  ему  никогда  не
сделать счастливой.
     - Еще как правы!
     -  Оставим  пока  этот  разговор,  -  сказал  Кенелм,  присаживаясь.  -
Поговорим о вашем намерении отправиться в путешествие. Хотя вы довольны, что
не женились на Джесси, и теперь можете без сердечной муки приветствовать  ее
как жену другого, все-таки в вас остались мысли о ней, нарушающие ваш покой,
и вы чувствуете, что легче можете уйти от них, переменив места, и  могли  бы
совсем похоронить их в чужой земле. Это верно?
     - Да, примерно так, сэр.
     Тут Кенелм с воодушевлением заговорил о чужих  краях  и  набросал  план
путешествия, которое могло занять несколько месяцев. Он был  рад  убедиться,
что Том достаточно изучил французский язык, чтобы его понимали,  по  крайней
мере в разговорах о предметах обыденных, и с еще  большим  удовольствием  он
отметил, что Том не только читал  путеводители  или  описания  интереснейших
мест в Европе, которые стоило бы посетить,  но  и  заинтересовался  ими,  их
славой, связанной с историей прошлого или с сокровищами искусств.
     Так проговорили они до поздней  ночи,  и  когда  Том  у