о короткорогого быка,  за  которого  пастор
получил приз на сельскохозяйственной выставке: преподобный Джон сам трудился
на своей земле и разводил скот на ее богатых пастбищах.  По  обеим  сторонам
знаменитого  четвероногого  висели  портреты  Хукера  и   Джереми   Тейлора.
Несколько небольших полок были заставлены красиво переплетенными книгами.  У
открытого окна стояли жардиньерки с цветами: цветы пастора славились по всей
округе. Вся обстановка комнаты говорила о человеке с опрятными привычками  и
постоянными вкусами.
     - Кузен, - сказал сэр Питер, - я приехал посоветоваться с вами.
     И он рассказал о необыкновенном умственном развитии Кенелма Чиллингли.
     - Вы видите,  его  имя  начинает  оказывать  на  него  слишком  сильное
действие.  Ему  нужно  поступить  в  школу,  но  в  какую  -   частную   или
государственную?
     Джон Столуорз. Многое можно  сказать  за  и  против  той  и  другой.  В
государственной школе, надо полагать, Кенелма перестанет тяготить  "сознание
его  собственной  личности";  вернее  всего,  он  его  там  вовсе   утратит.
Недостаток государственной школы состоит именно в  том,  что  индивидуальный
характер  заменяется  общим.  Разумеется,  учитель   не   может   заниматься
индивидуальным развитием каждого мальчика. Все умы бросают  в  одну  большую
форму, и они выходят оттуда одного типа. Воспитанники Итона могут быть  умны
или глупы, но и в том и в другом случае остаются  итонцами,  Государственная
школа  способствует  созреванию  таланта,  но  душит  гений.   Кроме   того,
государственная  школа  не  годится  для  единственного  сына  -  наследника
хорошего поместья: она развивает привычки к своеволию и расточительности,  а
ваше имение требует заботливого  управления.  Не  годится,  чтобы  наследник
влезал в долги за счет наследства. В общем,  я  против  того,  чтобы  Кенелм
воспитывался в государственной школе.
     - Ну что ж, отдадим его в частную.
     - Постойте, - сказал пастор, - и частная школа имеет  свои  недостатки.
Трудно разводить больших рыб в маленьких  прудах.  В  частных  школах  почти
отсутствует соревнование между учениками, их энергия не находит себе выхода.
Жена директора такой школы обычно вмешивается в воспитание детей и непомерно
их балует. В этих школах  не  воспитывают  мужества,  не  приучают  почитать
старших, и мальчишки слишком мало дерутся. Из  способного  парня  получается
педант, из мальчика с более слабыми умственными  способностями  -  примерная
девица в брюках. Эта система не воспитывает в человеке мужества. Нет,  тезка
и потомок Кенелма Дигби не должен воспитываться в частной школе.
     - Насколько я понял из ваших рассуждений, - сказал сэр Питер с присущим
ему благодушным спокойствием, - Кенелма Чиллингли вовсе не следует  отдавать
в школу.
     - Да, похоже на то, - признался пастор. - Но, если хорошенько подумать,
можно найти компромисс. Бывают школы,  соединяющие  в  себе  лучшие  стороны
государственных и частных: они стремятся поощрять и развивать  умственную  и
физическую энергию учащихся, и в то же время там не стараются подогнать ум и
характер детей под одну мерку. Например, я знаю школу,  директор  которой  -
один из первых ученых в Европе;  оттуда  вышло  много  замечательных  людей.
Директор  умеет  с  первого  взгляда  определить  способности   ребенка   и,
воспитывая  его,  принимает  их  во  внимание.  Он  учит  детей  не   только
гекзаметрам и сапфическим строфам: ученики основательно знакомятся  со  всей
древней и современной литературой. Он и сам хороший писатель и тонкий критик
-  большой  поклонник  Вордсворта.  На  драки  смотрит  сквозь  пальцы,  его
воспитанники прекрасно умеют действовать кулаками, и среди  них  нет  юнцов,
которые  в  пятнадцать  лет  уже   постигли   науку   подписывать   долговые
обязательства. Мертонская школа - самое подходящее место для Кенелма.
     - Благодарю, - сказал сэр Патер. - Приятно,  когда  находишь  человека,
способного принимать решения за тебя. Сам я нерешителен и во  всех  домашних
делах предоставляю командование мною леди Чиллингли.
     - Хотел бы я видеть женщину, которая вздумала бы  командовать  мною!  -
воскликнул бравый пастор.
     - Но вы ведь женаты не на леди Чиллингли.  А  теперь  пойдемте  в  сад,
взглянем на ваши георгины.

ГЛАВА VIII

     Юного  противника  локковских  философских  теорий  отправили  в  школу
Мертона и зачислили соответственно его заслугам в предпоследний класс.
     Когда Кенелм приехал  домой  на  рождественские  каникулы,  он  казался
угрюмее обычного. Действительно, на лице  его  отражалось  какое-то  тайное,
всепоглощающее горе. Все же он сказал, что школа ему очень нравится,  но  от
описания подробностей уклонился. На следующий день, рано утром,  он  сел  на
своего черного пони и поехал в дом пастора.  Преподобный  Джон  пребывал  во
дворе своей фермы и осматривал волов, когда туда явился Кенелм и без  всяких
предисловий объявил:
     - Сэр, я обесчещен и умру, если вы не  поможете  мне  восстановить  мою
честь в собственных глазах.
     - Мой милый мальчик, не говори так. Пойдем-ка ко мне в кабинет.
     Как только они вошли в комнату, пастор старательно закрыл дверь и, взяв
Кенелма за руку, повернул его, к свету; он тотчас  увидел,  что  у  мальчика
действительно тяжело на душе. Взяв его за подбородок,  пастор  бодрым  тоном
сказал:
     - Голову выше, Кенелм! Я уверен, что ты не сделал  ничего  недостойного
джентльмена.
     - Не знаю. Я дрался с мальчишкой чуть повыше меня, и он меня побил.  Но
я не сдавался, а потом уже не мог стоять на ногах, и другие мальчики подняли
меня.  А  этот  парень  -  страшный  драчун...  Зовут  его  Батт...  Он  сын
адвоката... Зажал мою голову под мышкой и колотил, колотил... Я снова вызвал
его на драку после каникул... И если вы  не  поможете  мне  вздуть  его  как
следует, я никогда больше ни на  что  не  буду  годен...  да,  никогда!  Это
разобьет мое сердце.
     - Я рад слышать, что  у  тебя  хватило  мужества  вызвать  его.  Ну-ка,
покажи, как ты сжимаешь руку в  кулак.  Что  же,  недурно.  Теперь  стань  в
позицию и бей меня - да сильней, сильней! Эх ты, так не годится!  Ты  должен
наносить удары прямо и точно. Да и  стоишь  ты  не  так,  как  надо.  Ну-ка,
перенеси опору на левую носу - прекрасно! Надень перчатки; я  преподам  тебе
урок бокса.
     Пять минут спустя миссис Джон Чиллингли, войдя в комнату, чтобы позвать
мужа завтракать, была поражена, увидев его  без  сюртука,  отражающим  удары
Кенелма, который налетал на него, как молодой  тигр.  Добрый  пастор  в  эту
минуту,  конечно,   представлял   собой   прекрасный   образец   мускульного
христианства,  но,  уж  конечно,  мало  походил  на  тех  христиан,  которые
становятся архиепископами Кентерберийскими.
     - Боже милостивый! - пролепетала перепуганная миссис Джон  Чиллингли  и
как добрая жена бросилась защищать мужа. Схватив Кенелма за плечи, она стала
трясти его изо всех сил.
     Пастор,  который  уже  порядком  запыхался,  даже   обрадовался   этому
вмешательству и, надевая сюртук, сказал:
     - Завтра мы это повторим. А теперь пойдем завтракать.
     Но и во время завтрака лицо  Кенелма  по-прежнему  не  прояснилось;  он
говорил мало, а ел еще меньше. После завтрака он потащил  пастора  в  сад  и
сказал:
     - Мне думается, сэр, что,  может  быть,  с  моей  стороны  нечестно  по
отношению к Батту брать эти уроки, и если это так, я уж лучше  обойдусь  без
них...
     - Твою руку, дружок! - восторженно  вскричал  пастор.  -  Недаром  тебя
назвали Кенелмом. Вполне естественно желание человека, как и всякого другого
животного, победить противника, и здесь он, кажется, настойчивее всех  живых
тварей, кроме разве петуха  и  перепела.  Но  человеку,  который  называется
джентльменом, должно  быть  свойственно  желание  побить  своего  противника
честным путем. Джентльмен скорее согласится, чтоб  его  самого  побили,  чем
будет драться нечестно. Ведь ты именно это хотел сказать?
     - Да, - твердо ответил Кенелм. И философски заметил, - это  само  собой
разумеется, потому что, если я побью кого-либо нечестным  путем,  это  будет
означать, что, в сущности, я совсем его не побил.
     - Превосходно! Но предположим, что ты  и  какой-нибудь  другой  мальчик
готовите к экзамену "Комментарии"  Цезаря  или  таблицу  умножения,  и  тот,
другой способнее тебя, но ты добросовестно выучил заданное, а он нет. Скажи,
в этом случае ты тоже поступил нечестно?
     Кенелм подумал немного, потом решительно сказал:
     - Нет.
     - Понятие честности не меняется,  идет  ли  речь  о  твоих  мозгах  или
кулаках. Тебе ясно?
     - Да, сэр. Теперь ясно.
     - Во времена, когда жил твой тезка сэр Кенелм Дигби, джентльмены носили
шпаги и учились, как обращаться с ними, потому  что  при  ссорах  они  часто
должны были пускать их в ход. В наши  дни  уже  никто,  по  крайней  мере  в
Англии, не дерется на шпагах. Наш век - век демократизма, и когда приходится
драться, ты должен ограничиваться  кулаками.  И  если  Кенелм  Дигби  учился
фехтовать, то  Кенелм  Чиллингли  обязан  учиться  боксу.  Когда  джентльмен
поколотит ломового извозчика вдвое выше ростом, но не умеющего  драться  как
следует, мы не называем такой  поступок  нечестным:  он  только  лишний  раз
подтверждает ту истину, что знание - сила.  Итак,  дружок,  завтра  я  опять
преподам тебе урок бокса.
     Кенелм сел на своего пони и вернулся домой. Его  отец  прогуливался  по
саду с книгой.
     - Папа, - обратился к нему Кенелм, - объясни мне, как джентльмен должен
писать другому джентльмену, с которым он не поладил  и  не  хочет  мириться,
если ему нужно сообщить тому что-нибудь по поводу их ссоры?
     - Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
     - Перед тем, как меня отдали в школу, ты как-то говорил, что поссорился
с лордом Хотфортом. Ты сказал тогда, что он  осел  и  ему  следует  об  этом
написать. Так вот, ты ему так прямо и написал: "Вы - осел"? Объясни,  именно
так джентльмен и должен писать другому джентльмену?
     - Право, Кенелм, ты задаешь странные вопросы. Но тебе следует знать - и
чем раньше, тем лучше, - что там, где грубый и невоспитанный человек  станет
просто  ругаться,  лицо  образованное  пускает  в  ход  иронию.  Когда  один
джентльмен считает другого джентльмена ослом, он не говорит ему этого прямо,
а лишь дает это понять в самых тонких выражениях. Лорд Хотфорт считает,  что
я не имею права удить форель в ручье, который протекает по его  земле.  Меня
очень мало интересует ловля форелей, но мое право ловить рыбу в  этом  ручье
не подлежит сомнению. Конечно, он осел, раз вздумал поднимать  этот  вопрос.
Не затей он такой глупой истории, я, может быть, ни разу и не воспользовался
бы своим правом. Но тут уж я должен ловить его форель просто из принципа.
     - И ты написал ему?
     - Написал.
     - Как же ты написал, папа?
     - Ну, приблизительно в таком роде: "Сэр  Питер  Чиллингли  имеет  честь
приветствовать лорда Хотфорта и считает своим долгом сообщить его светлости,
что он советовался с лучшими юристами по поводу своих прав на рыбную ловлю и
просит  извинения,   если   осмелится   предложить   лорду   Хотфорту   тоже
посоветоваться с юристом, прежде чем оспаривать эти права".
     - Спасибо, папа, теперь я понял...
     В этот вечер Кенелм написал следующее письмо:

     "Мистер Чиллингли имеет честь приветствовать мистера  Батта  и  считает
своим долгом сообщить, что берет  уроки  бокса,  и  просит  извинения,  если
осмелится предложить мистеру Батту  также  брать  уроки  бокса,  прежде  чем
драться с мистером Чиллингли в следующем семестре".

     - Папа, - сказал  Кенелм  на  следующее  утро,  -  мне  нужно  написать
школьному товарищу, которого зовут Батт. Он сын адвоката, которого все зовут
судьей. Но я не знаю его адреса.
     - Это легко уладить, -  сказал  сэр  Питер,  -  судья  Батт  -  человек
известный, и его адрес можно найти в судебном справочнике.
     Адрес был - "Блумсбери-сквер". Кенелм послал туда свое письмо  и  скоро
получил следующий ответ:
     "Ты просто нахальный болван, и я вздую тебя до полусмерти.

                                                               Роберт Батт".

     Это вежливое послание окончательно подавило угрызения совести у Кенелма
Чиллингли, и он  стал  ежедневно  брать  уроки  мускульного  христианства  у
преподобного Джона Столуорза.
     После каникул Кенелм поехал в школу, и чело его уже  не  было  омрачено
заботами. Через три дня он написал преподобному Джону:
     "Любезный сэр, я отколотил Батта. Знание - сила;

                                                         Любящий Вас Кенелм.

     P. S. После того как я побил Батта, я с ним помирился".

     С  этого  времени  Кенелм  стал  преуспевать.  Похвальные   письма   от
знаменитого директора школы так и сыпались на  сэра  Питера.  К  шестнадцати
годам Кенелм стал старшиной школы и по окончании ее привез домой  письмо  от
своего Орбилия с надписью "секретно". Сэр Питер прочел:

     "Любезный сэр Питер Чиллингли!
     Меня никогда так не тревожила будущая карьера моих  воспитанников,  как
карьера Вашего сына. Юноша столь талантлив, что из него  легко  может  выйти
великий человек. Но он настолько  своеобразен,  что  может  стать  известным
всему свету своими странностями. Выдающийся педагог доктор Арнольд  говорит,
что разница между мальчиками заключается не столько в дарованиях, сколько  в
энергии. У Вашего сына есть дарования, есть и энергия, а в то же  время  ему
кое-что недостает для успеха в жизни; ему не хватает способности сходиться с
людьми. Нрав у него меланхолический и поэтому нелюдимый. Он никогда не будет
действовать заодно с другими. По натуре он довольно ласков; другие  мальчики
любят Вашего сына, особенно маленькие, которые считают его героем, но у него
нет ни одного близкого друга. Что касается его знаний, то он хоть сейчас мог
бы поступить в колледж и  непременно  там  отличится,  если  только  захочет
приложить к этому хоть небольшие усилия. Но я  осмелюсь  подать  Вам  совет:
пусть  он  еще  пару  лет  знакомится  с  жизнью.  Это  привьет  ему   более
практические взгляды на действительность. Хорошо бы послать его  к  частному
наставнику, не педанту, а человеку светскому, понимающему  в  литературе,  и
лучше всего в столицу. Словом, я хочу сказать,  что  мой  юный:  воспитанник
непохож на всех остальных. Если Вы не сумеете сблизить  его  с  людьми,  он,
обладая качествами, с которыми можно сделать  в  жизни  немало,  боюсь,  не,
сделает ничего. Простите за смелость, с какою я к Вам обращаюсь, и припишите
ее только исключительном участию к судьбе Вашего сына.

                                      Искренне Вам преданный Уильям Хоргон".

     Получив это письмо, сэр Питер не стал созывать семейный совет, так  как
его три незамужние сестры едва ли могли  сказать  что-либо  путное.  Что  же
касается мистера Гордона, то он в конце концов все-таки подал в суд на  сэра
Питера, обвинив его в порубке  леса,  и  так  как  дело  свое  он,  конечно,
проиграл, то немедленно заявил  сэру  Питеру,  что  больше  не  считает  его
родственником и презирает как человека. Это было сказано не совсем  в  таких
выражениях, а в  более  прикрытых,  но  тем  самым  еще  более  язвительных.
Оставались еще двое  Чиллингли.  Сэр  Питер  пригласил  Майверса  на  неделю
поохотиться в Эксмондеме, а пастора Джона попросил навестить его.
     Мистер Майверс приехал. Шестнадцать лет, протекшие с тех  пор,  как  он
впервые был представлен читателю, мало изменили  его  наружность.  Он  любил
говорить, что в молодости светский человек должен казаться старше своих лет,
а в среднем возрасте и до самой смерти - моложе. И сам открывал секрет,  как
этого достигнуть: "Надевайте пораньше парик, и вы никогда не будете седым".
     Не в пример большинству философов,  Майверс  применял  свои  теории  на
практике. В расцвете юности он стал носить парик такого фасона, которому  не
страшно было время, то есть не кудрявый и щегольской, а с прямыми волосами и
без всяких претензий, С того дня, как он надел этот парик - ему  тогда  было
двадцать пять лет, - он стал казаться тридцатипятилетним. Таким он казался и
теперь, когда ему уже стукнуло пятьдесят.
     - Я намерен, - говорил он, - оставаться тридцатипятилетним  всю  жизнь.
Прекрасный возраст! Пусть говорят, что мне больше, но  я  не  стану  в  этом
признаваться. Никто не обязан сам себя обличать.
     У мистера Майверса были еще другие афоризмы на эту серьезную тему. Один
из  них  гласил:  "Никогда  не  соглашайтесь  быть   больным.   Никогда   не
признавайтесь ни себе, ни другим, что вы больны, и никогда не  признавайтесь
в этом самому себе. Болезнь - такая вещь, которой человек обязан противиться
с самого начала. Не давайте ей пробраться в ваше тело. Но  сообразуйтесь  со
своим здоровьем и, выяснив, какой  именно  образ  жизни  для  вас  полезнее,
соблюдайте его в точности". Майверс ни за что не пропустил бы своей  обычной
пешей прогулки в  парке  перед  завтраком,  хотя,  поехав  в  Сент-Джайлс  в
экипаже, он мог спасти бы этим Лондон от гибели.
     Другой афоризм Майверса таков: "Если вы  хотите  всегда  быть  молодым,
живите в столице  и  никогда  не  оставайтесь  в  провинции  больше  чем  на
несколько недель. Возьмите для сравнения двух человек одинакового сложения и
возраста, скажем, лет двадцати пяти. Пусть один  живет  в  Лондоне  и  ведет
регулярный образ жизни английского клубмена, другой же проводит все время  в
какой-нибудь сельской местности,  какую  обычно  нелепо  называют  здоровой.
Взгляните на обоих, когда они достигнут сорокапятилетнего возраста. Лондонец
сохранил фигуру  -  у  сельского  жителя  образовалось  брюшко.  У  лондонца
прекрасный, ровный цвет лица - кожа на лице сельского жителя обветренная,  а
может быть, и дряблая".
     Третья аксиома Майверса была  такого  рода:  "Никогда  не  обзаводитесь
семьей - ничто так не старит, как семейные радости и  родительские  узы.  Не
множьте своих забот и замкните жизнь самым тесным кругом. Зачем прибавлять к
чемодану ваших неприятностей еще шляпные картонки леди и  целый  фургон  для
детской? Не будьте честолюбивы - это приводит к подагре. Честолюбие  требует
от человека больших лишений и ничего не дает ему взамен до той  поры,  когда
он уже перестает чему-либо радоваться".
     Интересно еще такое его изречение: "Свежий ум  способствует  физической
свежести. Впитывайте в себя лишь сегодняшние идеи, вчерашние отбрасывайте. А
что касается завтрашних, то будет достаточно времени обдумать их, прежде чем
завтра превратится в сегодня".
     Сохранив здоровье и молодость соблюдением  всех  этих  правил,  Майверс
появился в Эксмондеме lotus, teres {Целый, плотный (лат.).}, но не  rotundus
{Округлый (лат.).}. Это был человек  среднего  роста,  стройный,  прямой,  с
правильными^  четкими,  хотя  и  мелкими  чертами  лица,  тонкими  губами  и
превосходными зубами, ровными и белыми, чему был обязан  отнюдь  не  зубному
врачу. Ради зубов он избегал кислых вин, особенно рейнвейна, сладких блюд  и
горячих напитков. Он даже чай пил  холодным.  "Есть  две  вещи  в  жизни,  -
говорил Майверс, - которые мудрец должен сохранять ценой всевозможных жертв:
здоровый желудок и эмаль зубов. Для многих бедствий есть  утешение,  но  при
несварении желудка и зубной боли вас не утешит уже ничто".
     Литератор, он в то же время оставался человеком  светским  и  в  той  и
другой деятельности достиг таких результатов, что его боялись как литератора
и любили как  светского  человека.  Как  литератор  он  презирал  свет,  как
светский человек - литературу. Но  себя  уважал  как  представителя  того  и
другого.

ГЛАВА IX

     Вечером третьего дня после приезда Майверса он сам, пастор и сэр  Питер
сидели  в  гостиной.  Пастор  расположился  в  кресле  у  огня  и  покуривал
коротенькую пенковую трубку. Майве