оинов,
вот кто! Он поровну делил со своей дружиной и еду и  добычу.  Он  был  как
все, только в бою бился впереди всех. А теперь? Кто, я  спрашиваю,  теперь
блистательный?  Толстопузый  богатей,  обвешанный  серебром  и   пропахший
кошками! Да еще напридумывали сверкающих, светозарных...
   - Замолчи, Тордул. - Верховный жрец нахмурился.
   - Да еще бесстыжую торговлю открыли - продаете титулы за деньги...
   - Замолчи, говорю тебе!  -  повысил  голос  Павлидий.  -  Я  никому  не
позволю...
   - Ну, так зови своих палачей! Руби мне голову!
   Тордул поднялся. Они стояли  лицом  к  лицу,  впившись  друга  в  друга
гневными  взглядами.  Потом  Павлидий  отошел  к   столу,   сел,   поиграл
стеклышком. Спокойно сказал:
   - Не подобает нам горячиться. Не  чужие  мы  люди,  Тордул...  Я  готов
забыть твои неразумные выходки. Ты останешься у меня  во  дворце,  у  тебя
будут еда, питье и одежда, достойные твоего происхождения.  Первое  время,
конечно, придется сидеть во дворце безвылазно.
   - Ты очень добр, - насмешливо сказал Тордул. -  А  что  собираешься  ты
сделать с моими товарищами?
   - Пусть это тебя не тревожит. Проливать кровь не в моих  правилах.  Как
известно, каждому преступнику  у  нас  даруется  не  только  жизнь,  но  и
возможность  заслужить  прощение.  Твоим   товарищам   придется   немножко
поработать на рудниках.
   - Ну так вот: я разделю с ними судьбу до конца.
   Павлидий пожевал губами.
   - Послушай, мой мальчик. Постарайся  меня  понять.  Я  бы  хоть  сейчас
отпустил их на все четыре стороны. Но, видишь ли, это может вызвать...
   - Ни о чем я тебя не прошу. Мы пойдем на рудники все вместе.
   - Ты сейчас говоришь в запальчивости. Отдохни день  или  два,  приди  в
себя, и тогда...
   - Я все сказал, отец. Вызывай стражу.
   - Одумайся, Тордул.
   - Вызывай стражу! И навсегда забудь о нашем родстве!
   Некоторое время Павлидий  сидел  молча,  опустив  плечи  и  уставясь  в
пляшущий огонь.  Потом  медленно  поднялся,  подошел  к  массивной  двери,
отворил ее и дважды хлопнул в ладоши.


                   -  Старая  наивная  вера:  стоит  заменить  злого  царя
                добрым, как все пойдет хорошо. Конечно, ваш Тордул не  мог
                быть исключением.
                   - Вы правы, читатель. Но знаете,  бывало  и  в  древние
                времена,  что  к  царской  власти  относились   не   очень
                почтительно. Даже с издевкой. Вот,  например,  была  такая
                Голубиная  книга  -  это,  говоря  по-современному,  вроде
                вечера вопросов и ответов. Там некий мудрец Давид Иесеевич
                терпеливо отвечает на вопросы  любознательного  Волотамана
                Волотамановича.  Например:  какая  рыба  царь  над   всеми
                рыбами? Давид Иесеевич отвечает:  левиафан.  А  над  всеми
                камнями? Алатырь-камень. Над всеми зверями? Лев царствует.
                Почему именно лев? Потому что у него хвост колечком.
                   - Хвост колечком?
                   - В этом заключалось его  решающее  преимущество  перед
                главным соперником - единорогом. Авторы этой замечательной
                книги, как видите, подсмеивались над царской властью.
                   - Да, но я не договорил  о  Тордуле.  Когда  он  кричит
                отцу, что вы-де, правители, продаете титулы за деньги,  то
                это, знаете,  из  более  поздних  времен.  Вряд  ли  такая
                коррупция была возможна в древности.
                   - Почему же? В развитых рабовладельческих государствах,
                возьмите хотя бы Древний Рим, подкуп должностных  лиц  был
                распространенным  явлением.  Римский  историк   Саллюстий,
                например,   в   сочинении   "Югуртинская    война"    дает
                впечатляющую картину разложения  и  продажности  сенатской
                олигархии. Известно,  что  Цицерон  добился  постановления
                сената, усиливающего наказание  за  подкуп  при  соискании
                магистратур.



        12. В ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЙ ТОЛПЕ

   Во сне боги уводят человека куда хотят.  Только  что  Тордул  стоял  на
высоком корабельном носу и  смотрел,  как  двумя  косыми  валами  убегает,
убегает синяя вода от переднего бруса. А проснулся - все та же провонявшая
немытыми телами пещера, куда на ночь сгоняли двадцать девятую толпу.
   Чадил факел в медном кольце на стене: в темноте рабов не сосчитаешь, не
убережешь. Горгий поднялся,  разминая  затекшее  тело,  ненароком  толкнул
Диомеда,  храпевшего  рядом  на  соломе.   Матрос   вскинулся,   заругался
спросонок.
   Подошли к выходу, попросились у  стражников.  Тот,  что  с  раздвоенной
бородой, - сразу в крик, сразу кулак к носу:
   - Времени не знаете? А ну, назад!
   А тот, что помоложе, сказал зевая:
   - Да пусть... Главный велел, чтоб в пещере сырость не разводили.
   Фокейцы вышли из пещеры, оборотились спиной к луне, справили нужду.  По
привычке Горгий посмотрел на звезды - где какая сторона света. На  востоке
темнели горы, врезаясь скалистыми зубцами в звездное небо. За горами,  как
знали фокейцы, стояли еще горы, и еще...
   - Чего ты уставился в небо? - спросил Диомед, кашляя и сплевывая.
   - А ну, давай обратно в пещеру! - заорал бородатый стражник.
   Предрассветный  ветерок  тянул  из  ущелья,  холодил  обнаженные  тела.
Бородатый ткнул Горгия в спину тупым концом  копья  -  не  больно,  а  для
порядка, чтобы знал время.
   Солома в пещере была набросана везде,  а  все-таки  лучше  свое  место,
належанное. Тут на стене Горгий  мелом  вел  счет  дням,  а  рядом  Диомед
нарисовал царя Аргантония в непристойном виде,  а  Павлидия  -  еще  хуже.
Умелец он был, Диомед.
   Была здесь и трещина в скале, заложенная камнем. Везде человек  заводит
хозяйство. Вот и Горгий с Диомедом припрятали кое-что в трещине: бронзовую
мотыжку, снасть для добывания огня, засохшие куски ячменных  лепешек.  Еще
бронзовый скребочек да кусок сала. Не для еды: по вечерам,  после  работы,
натираются фокейцы салом, потом скребочком снимают его  с  кожи  вместе  с
грязью - такая была у греков привычка. Конечно, протухшее сало - не то что
египетский душистый жир, да что поделаешь...
   Горгий лежал без сна. Ночная тоска взяла его за  горло  -  хоть  плачь,
хоть головой об стенку бейся. Видно, покинули его боги. А может, просто не
достигает их взор дальнего края Ойкумены? Сам же испугался этой мысли. Что
ж боги - их мало, а нас вон сколько, за каждым разве усмотришь? Боги -  им
тоже на глаза попасть надо. А как попадешь, если днем под землей и ночью в
пещере света белого не видишь?..
   Ночные разбойники, бешеные псы - вот кто они, правители  Тартесса!  Где
это видано - обвинить человека в убийстве и ни за  что  ни  про  что,  без
суда, без разбора, затолкать на погибельные рудники... Вот и  Диомеда  так
же: схватили на базаре, пытали, пытали,  внутренности  отбили  -  и  сюда.
Разозлились, что ничего он  не  рассказал...  А  вышло,  что  зря  Диомед,
горемыка, побои терпел: все равно ведь он, Горгий, оказался  на  рудниках.
Ладно, хоть в одну толпу угодили, встретились...
   И еще думал Горгий о том, как не повезло ему: попал  в  самую  середину
раздора меж правителей  Тартесса.  Миликон  чем-то  там  обидел  Павлидия,
Павлидий велел  своим  людям  убить  Миликона...  Светозарные  дерутся,  а
простолюдины кровью харкают...
   Бежать, бежать отсюда! Лучше подохнуть с  голоду  в  чужих  горах,  чем
здесь, в неволе.
   Сладким воспоминанием проплыла перед мысленным  взором  Астурда.  Знать
бы, как прядут Мойры нить его судьбы... сведут ли еще с Астурдой...
   Стражники заколотили в медную доску, закричали:
   - Выходи на работу! Во славу царя Аргантония, на работу!
   Вставали рабы, потягивались, разминали  наболевшие,  плохо  отдохнувшие
мускулы.  Зевали,  протирали  глаза,  отхаркивались,  по-разному  молились
богам, перемежая молитвы проклятиями.
   Горгий с Диомедом пожевали припасенные с вечера зеленые  веточки  -  по
греческому обычаю, чтобы во рту было свежее. Вышли из пещеры.
   Стражники ходили меж рабов,  сбивали  в  полдюжины,  чтобы  легче  было
считать. Считали несколько раз в день, делали зарубки на счетных палочках,
сбивались, начинали снова пересчитывать двадцать девятую толпу.
   Были здесь больше иберы разных племен: цильбицены,  карпетаны,  илеаты.
Были и вовсе дикие, обманом  увезенные  с  далеких  Касситерид  -  рослые,
светлобородые, раскрашенные  синей  глиной.  Рабы  из  тартесских  горожан
держались в этой пестрой толпе особняком.
   Внизу,  у  ручейка,  над  кострами  кипело  варево.  Богато   живут   в
Тартессиде, рабам и то варят пищу в медных котлах.
   Расселись вокруг котлов по полдюжине. Старшие пошли за  ложками.  Ложки
тоже медные, со знаками двадцать девятой толпы.
   Начали хлебать. Что ешь - не разберешь, и дух от варева нехороший.  Что
где испортится - на рудники везут. Всем известно.
   Ели молча, не торопясь, хоть и покрикивали  стражники.  Торопливая  еда
силы не дает: заглотаешь по жадности кусок не разжевавши  -  пропал  кусок
без толку. Ложками черпали по строгой очереди, макали  в  варево  черствые
ячменные лепешки - свежих рабам не давали: не напасешься.
   Горгий хоть и был голоден, а ел трудно: с души воротило от такой еды. А
Диомед ничего. Обвыкся. Рядом шумно чавкал здоровенный горец-кантабр, весь
с головы до ног обросший бурой  шерстью.  Ложку  он,  видно,  не  понимал,
черпал из котла горстью, а ладонь у него была  как  лопата.  Прочие  едоки
недовольно косились, но помалкивали: уж очень  силен  и  свиреп  был  этот
самый кантабр.
   День начинался серенький. Клочья  ночного  тумана  плыли  над  ущельем,
смешивались с дымом костров.
   От соседнего котла подошел молодой раб - нос  крючком,  глазищи  горят,
как у лихорадочного, левая рука обмотана тряпьем. Присел на корточки, стал
оглядывать едоков. Уже не раз видел Горгий, как  этот  раб  слоняется  меж
котлов,  приглядываясь  к  людям.  А  сегодня  увидел  вблизи  -  и  сразу
припомнил: тот самый моряк, что однажды его, Горгия,  в  портовом  погребе
угощал дикарским пивом с Касситерид. Торгул... нет, Тордул - вот  как  его
зовут...
   Подбежал стражник, заругался на Тордула - мол, не путай, собака, счета,
давай в свою полдюжину. Тордул  поднялся,  резанул  стражника  ненавидящим
взглядом. Тот озлился.
   - Как смотришь?! - заорал. - Глаза вылупил, падаль! Давай на место!
   У Тордула запрыгали губы от ярости.
   - Сам ты падаль! - выкрикнул в ответ.
   Звяканье ложек и чавканье стихло. Такого на рудниках еще не  слыхивали.
Стражник ошалело уставился на строптивого раба. Потом размахнулся, с силой
ударил обидчика тупым концом копья. Удар пришелся по левому плечу.  Тордул
взвыл,  покатился  по  земле.  На  тряпке,  обмотанной  вокруг  его  руки,
расплывалось томное пятно. Горгий присел над  корчившимся  Тордулом,  стал
осторожно разматывать тряпку.
   - Душегубы, - пробормотал он и  добавил  на  ломаном  тартесском:  -  У
человека больная рука, а ты бьешь...
   - У человека? - с издевкой переспросил стражник. - Вот  я  покажу  тебе
человека!
   Он закричал, замахал руками, сзывая  других  стражников.  Тем  временем
Горгий, быстро осмотрев старую колотую рану Тордула, туго стянул  над  ней
руку ремешком,  чтобы  унять  кровотечение,  потом  вытащил  из-за  пазухи
кожаный мешочек с мазью, с которым никогда не расставался. Он услышал  над
собой грубые голоса, ругань, но не поднял головы, торопливо втирал мазь  в
рану. Кто-то схватил его за шиворот, рывком поднял на ноги. Горгий  увидел
злые бородатые лица стражников - сбежалось их сюда около десятка.
   - Ты тут говорил про человека?  -  спросил  старший  стражник,  недобро
усмехаясь и обдавая Горгия сложным запахом вина и бараньего сала.
   - Ну, я...
   Старший умело ударил его ногой в живот.
   - Запомни: во-ню-чий раб, вот кто ты. Ну-ка повтори!
   - Я не раб, - прохрипел Горгий, разгибаясь. - Я ни в чем не провинился.
   Диомед проворно встал между ним и стражником и принял следующий удар на
себя.
   - Э, да тут бунт! - взревел старший. - Взять их!
   - Что за шум? - раздался вдруг властный голос.  -  Па-чему  задержка  у
котла!
   Стражники вытянулись при виде  подходившего  начальства.  Это  был  сам
Индибил, начальник  всех  рудников,  низенький,  толстый,  с  круглым,  не
лишенным приятности лицом. Серебра на нем было в меру, в  руке  он  держал
витой  бич  с  серебряной  рукояткой.  Его  сопровождала  личная   стража,
угрожающе колыхались гребни на их шлемах.
   - Блистательный, тут бунтуют рабы... -  Стражник  стал  рассказывать  о
случившемся.
   Индибил не дослушал, коротко махнул бичом, бросил:
   - На голубое серебро.
   Двинулся было дальше, но тут взгляд его скользнул по  Тордулу,  который
сидел, хрипло дыша, на каменистой земле. Индибил остановился,  в  раздумье
выпятил нижнюю губу.
   Горгий воспользовался заминкой.
   - Блистательный, разреши сказать... Я  здесь  без  вины...  Пусть  меня
поставят перед судом, у меня есть свидетели...
   Но Индибил вроде бы и не слышал его слов. Он все смотрел на Тордула,  и
тот, встретив его взгляд, выдавил из себя:
   - Что, узнал?
   Индибил повернулся к старшему стражнику:
   - Отменяю голубое серебро. Этого не трогать. За его жизнь ты  отвечаешь
головой. Понял, борода?
   Старший недоуменно кивнул.
   - Блистательный... - Горгий повысил голос, но Индибил даже не  взглянул
на него.
   - Живо на работу! - распорядился он и пошел своей дорогой.
   "И слушать не хотят, - со злостью подумал Горгий. - Не-ет,  правды  тут
не найдешь..."
   Он получил пинок ногой в зад.
   - А ну быстрее в  колонну!  -  заорал  старший.  -  Радоваться  должен,
иноземец, что на голубое серебро не угодил!
   Колонна рабов  двинулась.  Старшин  потоптался  немного  над  Тордулом,
который все сидел, раскачиваясь и придерживая раненую руку здоровой. Потом
велел одному из стражников увести Тордула в  пещеру:  пусть  отлеживается,
кто  его  знает,  что  за  птица,  может,  он  родственник  блистательному
Индибилу.
   Тянулись по каменистым  тропам  нескончаемые  потоки  рабов.  Горгий  с
Диомедом шли в паре, поглядывали по  сторонам.  Изрыты  здешние  невысокие
горы, как муравейник. Всюду чернеют  дыры  рудников,  новых  и  старых,  в
которых добычи уже нет, только по ночам рабов туда загоняют. Какой  только
руды нет в этих  горах!  Позаботились  о  Тартессе  властители  подземного
царства Аид с Персефоной, накопили меди и серебра.
   Тянулись в горы скрипучие повозки, запряженные быками: везли  пищу  для
рабов, для стражников. Обратно в Тартесс  повозки  возвращались  груженные
слитками - там, в городе,  искусные  руки  ремесленников  сливали  медь  с
заморским оловом, ковали оружие, делали утварь и украшения.
   Видно, не суждено ему, Горгию, исполнить волю Крития, доставить в Фокею
оружие. Да и вернется ли он в Фокею вообще?.. Хорошо  хоть  Диомеда  здесь
встретил - все родная душа. Нетерпелив Диомед, одно  у  него  на  языке  -
бежать да бежать. А как убежишь, если  стража  кругом.  Наслышался  уж  он
рассказов о беглых рабах - почти  никому  не  удалось  далеко  уйти,  всех
побросали на рудник голубого серебра,  откуда,  по  слухам,  и  вовсе  нет
возврата. Там человек вскоре сам  помирает  непростой  смертью.  Отчего  -
знают только там...
   Вот и Тордул на  рудники  попал.  Неосторожные  речи  вел  он  тогда  в
портовом погребе. За это, может, и попал...
   Как шел, опустив голову, так и налетел на шедшего впереди кантабра. Тот
оглянулся, осклабился. Зубы у него страшенные, как у вепря. Силен кантабр,
да туп. Посмеиваются над ним втихомолку рабы из городских: будто у них,  у
кантабров, не мужчины, а бабы всем  заправляют.  Что  ни  народ,  то  свой
обычай...
   Медленно втягивалась двадцать девятая толпа в темную  дыру  рудника.  В
свете факелов разобрали кайла, рудные ящики, кожаные мешки. Надсмотрщики с
криками, с тычками развели рабов по выработкам.
   Спустились  по  веревочной  лестнице   в   круглый   колодец,   кое-где
укрепленный ивовой плетенкой. Внизу от ствола в разные стороны шли ходы, а
от ходов - ходки поуже, огибая рудное тело,  заложенное  здесь  подземными
духами. В одном из таких ходков разожгли  костер,  чтобы  накалить  забой,
чтоб растрескалась от  огня  крепкая  порода,  -  хворосту  еще  с  вечера
заготовили. Повалил дым, вытягиваясь наружу, - днем  все  шахты  курились.
Ело глаза, першило в горле. Кашляли,  плевались.  Пока  раскалялся  забой,
поплелись в другую, обожженную вчера выработку.
   И пошли вгрызаться чернобронзовыми кайлами  в  породу.  Отвалят  глыбу,
разобьют на куски помельче, потащат ящик с рудой к колодцу.
   Так и шли день за днем - от утренней нищи до  вечерней,  после  которой
только и мог Горгий, что натереться салом, соскрести с себя грязь и копоть
да повалиться на слежавшуюся солому.


   Сегодня Горгию не повезло: велели  таскать  руду  в  заспинном  кожаном
мешке наверх. Уж лучше бить кайлом в забое (можно ведь там разок-другой  и
не в полную силу ударить), чем мотаться вверх-вниз по веревочной лестнице.
Кантабр приволок очередной ящик. Утирался волосатой ручищей, отдыхал, пока
Горгий перекидывал куски породы в мешок. Вдруг наклонился, загудел  что-то
Горгию в ухо. Тот отшатнулся, испуганно посмотрел на заросшее шерстью лицо
кантабра: чего нужно этому медведю?
   - Я - с тобой - говорить, - сказал кантабр, медленно подбирая слова.  -
Ночь. Понимать? Ночь.
   Горгий  кивнул.  Взвалил  мешок  за  спину,  полез  по  раскачивающейся
лестнице. Его мутило от дыма, от усталости, от безысходности.
   Вечером в пещере к Горгию подполз кантабр, вклинился огромным туловищем
между ним и Диомедом. Зачесался,  заговорил,  мешая  тартесские  слова  со
своими, непонятными:
   - Ты сильный - я сильный - он (кивнул на  Диомеда)  тоже  сильный.  Еще
есть - наши горцы. Понимать?
   - Дальше что?
   - С работы идти - темно - каждый  наш  одного  стражника  быстро-быстро
задушить - бежать наверх - горы.
   Он замолчал, уставился на Горгия немигающими глазами.
   Горгий долго не отвечал, думал. Чувствовал - не только  кантабр,  но  и
Диомед жадно ждет ответа.
   - Правильно говорит волосатый, - не выдержал Диомед. -  Если  накинемся
разом...
   - А дальше что? - хмуро спросил Горгий. - Куда бежать?
   - Наши горы, - зашептал кантабр. - Половина луна быстро-быстро ходить -
наше племя - много желуди - сыр - от коза - много коза у нас. Хорошо!
   - Нет, - сказал Горгий. - Нам с тобой не по дороге, кантабр.  У  нас  в
Тартессе корабль, люди ждут. Нам туда надо.
   - Тартесс! - услыхав это слово, кантабр затряс  кулачищами,  глаза  его
налились кровью...
   Так и не сговорились. А через день  Диомед  отозвал  Горгия  в  дальний
закоулок шахты и возбужденно зашептал:
   -  Беда,  хозяин!  Один  городской  из  нашей  толпы  грузил  слитки  и
разговорился со знакомым возчиком. И тот ему такое сказал...  Слух  прошел
по Тартессу, что греки Миллиона убили. Накинулась толпа  на  наших,  и  до
одного всех перебили, в воду побросали...
   Горгий тупо уставился на огонь факела, долго молчал. Потом спросил:
   - А корабль?
   - Корабль хотели сжечь. Уже  огня  подложили,  да  стражники  потушили,
разогнали всех. По слухам, корабль наш купцу Амбону казна продала...
   Несколько дней Горгий ходил сам не свой. Будто потухло  у  него  что-то
внутри, будто лишили его боги слова и мысли. Диомед шептался по вечерам  с
кантабром, пытался и хозяину растолковать подробности замышляемого побега,
но Горгий не то чтобы не слушал его, а не слышал. Уж Диомед  не  на  шутку
стал тревожиться. Однажды, повозившись  в  углу  пещеры,  выкатился  вдруг
семенящей походочкой на середину - под рубищем на  животе  набита  солома,
глазки прищурены, нижняя губа презрительно выпячена. "Па-чему  задержка  у
котла? - гаркнул