к меж перитретов. - Все сгнило...
   - А ты что - собираешься стрелять? - Горгий потрогал станок катапульты.
- Ничего у тебя не выйдет. Она не поворачивается.
   - Ей не нужно поворачиваться, - последовал странный ответ. - Катапульта
нацелена навечно.
   Горгий поднялся по ступенькам, вделанным в бронзовый антибасис - заднюю
опору катапульты. Посмотрел в прицельную щель... Вот  оно  что!  Опущенный
сиринкс, оказывается, смотрит в квадратное отверстие в ограде.  Катапульта
и верно нацелена... Она нацелена, как уразумел Горгий, на ступени храма...
Нет, выше... Вон меж двух центральных колонн возвышение, за ним в храмовой
стене ниша, закругленная сверху. Ну да, катапульта как  раз  на  эту  нишу
нацелена...
   - В кого ты хочешь стрелять? - спросил Горгий.
   Эхиар сидел, прислонясь к стойке катапульты, руки были устало  опущены,
стрела валялась рядом.
   - Ременные пучки сгнили, - сказал он. - Стрелять нельзя.
   Горгий посмотрел вниз, на площадь. Перед храмом суетились люди в черных
одеждах.  Расстилали  на  ступенях  ковер.  Устанавливали   треножники   с
курильницами Выносили из боковых дверей храма какие-то деревянные  колоды.
Прошел к восточным воротам отряд стражников.
   - Выпей... господин... - Астурда протянула Эхиару гранат.
   Старик не шевельнулся.  Он  неподвижным  взглядом  смотрел  на  нее,  и
девушка смущенно отвернулась.
   - Подойди ко мне, цильбиценка, - сказал вдруг Эхиар. - Сядь.
   Он схватил ее за косы. Астурда  испуганно  вскрикнула  выставила  перед
собой тонкие руки.
   - Не бойся. Твои волосы длинны и крепки. Отрежь их.
   - Ни за что! - Астурда вскочила дикой кошкой, выдернула  косы  из  руки
Эхиара, отбежала к стене. - Не подходи - брошусь вниз!..


   Через восточные крепостные  ворота  по  коридору,  образованному  двумя
шеренгами стражников, тек народ на храмовую площадь - на праздник  Нетона.
Вначале пропустили купцов побогаче, потом  пошли  прочие  -  ремесленники,
рыбаки, погонщики быков. Матросов  не  было  видно:  сидели  на  кораблях,
готовые схватиться с карфагенским флотом.
   Стражники, тыча  древками  копий,  теснили  толпу  подальше  от  храма,
отжимали  ее  к  башне  Пришествия.  Люди   вытягивали   шеи,   глядя   на
торжественный выход высокорожденных. Шли они по порядку, с  женами  и  без
жен, и  каких  только  не  было  украшений  на  их  многоцветных  одеждах!
Блистательные расположились лицом к толпе на нижних ступенях храма. Повыше
встали сверкающие. Место светозарных пустовало: еще не успел назначить  их
новый царь.
   Грянули приветственные крики: по ковру поднимался  на  верхнюю  ступень
царь Павлидий, Ослепительный, в белой одежде с золотыми изображениями бога
Нетона. Его сопровождали ближайшие придворные.
   Младшие жрецы зажгли курильницы, в безветренное небо  потянулись  белые
столбы благовонного дыма.
   Павлидий поднялся на возвышение перед нишей, обернулся к толпе...
   Площадь ликующе заревела.
   - Щит Нетона! Щит Нетона, бога богов!
   - Сла-ава царю Павлидию!
   Тонкие губы Павлидия растянулись в улыбке.  Щит,  висевший  у  него  на
груди, был невелик, но тяжел, ремни врезались в шею, но Павлидий заставлял
себя стоять прямо. От щита шло тепло. Щит из голубого серебра  всегда  был
теплым на ощупь - знак того, что он угоден Нетону.
   Павлидий улыбался. Он мог себе позволить довольную  улыбку.  Бунтовщики
разгромлены. Освободившиеся отряды, конные  и  пешие,  двинуты  на  помощь
воинам, сдерживающим гадирцев. Сегодня гадирцы будут отброшены  за  Бетис,
их погонят на восток, за пределы Тартессиды; и если карфагеняне не  успеют
прислать им подмогу, то надо с ходу  ворваться  в  Гадир.  Надо,  наконец,
стереть с лица земли этот город - занозу  в  глазу  великого  Тартесса.  А
потом придется дать решительный бой карфагенскому флоту. Трудное это будет
сражение. Добраться бы только до их  кораблей,  завязать  рукопашную  -  и
тогда тартесские чернобронзовые мечи и секиры сделают свое дело.
   Нетон, бог богов, получит сегодня хорошую жертву  -  было  бы  странно,
если бы, приняв ее, он не даровал своим верным тартесситам военной удачи.
   Павлидий улыбался, глядя, как ликует народ Тартесса при виде святыни  -
щита Нетона, щита из голубого серебра. За долгое  царствование  Аргантония
сделан этот щит - крупица за крупицей.  Второй,  наполовину  меньше,  тоже
вынесен к народу, его держит Укруф,  стоя  ступенькой  ниже.  Пусть  знают
тартесситы, что их правители не сидят сложа руки, что они неутомимо  ведут
Накопление, выполняют священные заветы предков.
   - Слава-а тысячелетнему царству!
   - Бог богов Нетон, помилуй нас!
   Павлидий простер руки - крики на площади умолкли. Он  стал  выкрикивать
слова  молитвы  -  слова,  которых  люди  не  понимали,  потому  что   они
принадлежали древнему языку сынов Океана.
   А когда молитва  была  сотворена,  настал  черед  жертвоприношению.  Из
восточных ворот потекла  длинная  вереница  оборванных  испуганных  людей.
Крепко привязанные друг к другу, они бежали, подгоняемые  стражниками,  на
площадь, на расчищенное место между  ступенями  храма  и  толпой  горожан.
Сбились  в  кучу.  Стражники  отделили  от  них  десятка  три  обреченных,
связанных особой веревкой.
   Снова заговорил Павлидий, и глашатаи зычными голосами повторяли  каждое
его слово. Это презренные бунтовщики, поднявшие оружие на великий Тартесс,
сейчас их главари будут принесены в жертву Нетону, богу богов, а остальные
- отправлены на рудник голубого серебра.
   К деревянным колодам подошли палачи, поигрывая топорами.
   Площадь орала неистово. Крики  негодования  слились  в  протяжный  рев.
Обреченные вжимали головы в плечи. Лишь один из них, долговязый, с изрытым
оспой лицом, стоял прямо и спокойно.  Он  в  упор  смотрел  на  одного  из
царских приближенных - молодого, в лиловом гиматии, с серебряными пряжками
на груди.
   И Тордул, ощутив на себе пристальный взгляд,  забеспокоился.  Он  повел
глазами  -  и  встретился  с  ненавидящим  взглядом  Ретобона.   Несколько
мгновений они смотрели друг на друга, потом Тордул опустил глаза. Вдруг он
встрепенулся, побежал, расталкивая придворных, вниз по ступеням храма.  Он
что-то кричал, но голос его тонул в реве толпы...


   Горгий и Эхиар плели тугие пучки из длинных каштановых  волос.  Астурда
сидела у стены и плакала,  уткнув  лицо  в  колени.  Она  стыдилась  своих
остриженных волос, не достигающих затылка, и голова ее была покрыта.
   Не устояла, поддалась уговорам Горгия: у  греков  бывало,  что  молодые
женщины отдавали свои волосы для тетивы катапульт. Так вот всегда: мужчины
дерутся, а женщинам - слезы...
   Эхиар был необычно возбужден.
   - Не плачь, цильбиценка, - говорил он,  скручивая  прядь  волос.  -  Ты
поклоняешься другим богам, но есть бог богов, и ему угодна твоя  жертва...
Ты увидишь сейчас... увидишь, как  падет  недостойный...  Только  истинным
царям известно орудие возмездия. Бывало и в прошлом, что  верховные  жрецы
пытались  завладеть  троном,  и  тогда  мудрый  царь  поставил  на   башне
катапульту... Раз  в  году  верховный  жрец  подставляет  сердце  карающей
стреле... ни о чем не ведая. - Хриплый смех вырвался у Эхиара. -  Я  хотел
уйти в могилу вместе с Тартессом, но мне не удалось... не удалось накопить
голубого серебра сверх меры... сверх той меры, за которой начинается  гнев
Нетона... Пусть так... Но зато я увижу, как падет недостойный...  Павлидий
- так его зовут? Ах-ха-ха-а...
   От его лихорадочной речи, от жуткого смеха  Горгию  было  не  по  себе.
Сейчас он хотел лишь одного:  пусть  скорее  выстрелит  катапульта,  пусть
будет все, что угодно богам. Вечером  он  спустится  на  берег,  и  они  с
Астурдой уйдут... доберутся до гор...  и  пусть,  пусть  кочевая  жизнь  -
только бы жизнь...
   Четыре пучка волос попарно натянуты меж перитретов. Эхиар  поднялся  по
ступенькам, нагнулся к прицельной щели.
   - Ага, стоишь на месте... на правильном месте... Стрелу сюда! - крикнул
он Горгию. - Не ту! Вот эту!
   Горгий  повиновался.  Положил  тяжелую  стрелу  в  желобок  эпитоксиса,
зацепил спусковой крючок.
   Снизу, с площади, доносился рев толпы.  Горгий  выглянул  меж  каменных
зубцов.  Морс  голов...  Каких-то  связанных  людей  тащат  к   деревянным
колодам... Павлидий в белой одежде стоит  перед  нишей  -  той  самой,  на
которую нацелена катапульта...
   - Погоди! - крикнул Горгий Эхиару. - У  него  щит  на  груди!  Это  тот
самый? Из голубого серебра? Его не пробьет стрела!
   - Замолчи, грек! Не видишь разве, что у этой стрелы наконечник тоже  из
голубого серебра?
   Горгий уставился на массивный тускло-серый наконечник стрелы.  Так  вот
оно какое...
   - Берись за ворот! Быстрее!
   Горгий завертел рукоятку. Со  звенящим  скрипом  закручивались  волосы.
Эпитоксис со стрелой, оттягиваясь, пополз по бронзовому ложу сиринкса.
   - Так! Ну, а теперь...
   Безумный хохот потряс Эхиара. Он потянул рукоять. Крючок освободился, и
вся сила, сжатая в волосах Астурды,  рванула  рычаги...  Стрела  понеслась
вниз, к храму...
   Горгий не видел мгновенного полета стрелы, но знал, что  она  сейчас  с
силой врежется в щит Павлидия. Пробьет ли?..
   Последнее, что он увидел, было сияние солнца, небывало ослепительное...
будто Гелиос приблизил светлый лик к самой земле...


   В дальнем дворе для проезжих на берегу желтого  Бетиса  купец-массалиот
потребовал у хозяина еще вина. Хоть  был  он  уже  пьян,  хозяин  не  стал
перечить: знал крутой нрав массалиота. И когда только уберется отсюда этот
упрямый осел со своим товаром? Сидит, выжидает,  пока  в  Тартессе  станет
спокойно. Одним богам ведомо, какого спокойствия ему нужно для торговли...
и бывает ли оно на свете...
   Тяжкий грохот - будто земля разверзлась - заставил массалиота выскочить
из комнаты. Грохот  шел  со  стороны  Тартесса.  Там  поднималось  в  небо
невиданно-огромное грибовидное  облако.  Медленно  расширяясь,  оно  плыло
сюда.
   Массалиот от страха мигом протрезвел. Он выбежал на дорогу, теряя плохо
привязанные сандалии, и во весь дух помчался прочь, прочь...  подальше  от
Тартесса...