то и свистел, не без того.
   - Сейчас я тебе один разговорчик  представлю,  -  сообщил  черт.  -  Не
отходя от кассы.


   И во тьме египетской душа Алексея Ивановича услышала следующий  диалог,
по всей видимости - телефонный.
   - Как он? - спросил Семенов.
   - Погулять пошел, - ответила Настасья.
   - Работает? - спросил Семенов.
   - Все время, - ответила Настасья.
   - Ну и что?.
   - Это будет очень хороший роман, - ответила Настасья.
   - А когда? - спросил Семенов.
   - В урочный час, - и Настасья засмеялась. -  Не  волнуйтесь,  Владислав
Антонович, все идет нормально.
   Грубый Семенов не удержался, воскликнул:
   - Везет же Лехе с бабами!
   - С бабами - везло, - обрезала его Настасья, холодно сказала, жестко  -
как умела. - А теперь с женщиной  повезло.  Вы  это  запомните,  Владислав
Антонович, покрепче запомните.
   И грубый Семенов сразу сник, проговорил согласно:
   - Уже запомнил, Настя, записал на скрижалях...


   -  Не  было  такого  разговора!  -  страстно  вскричала  душа   Алексея
Ивановича. - Опять сочиняешь, черт, хотя и правдоподобно!
   - Ну, положим, был, - лениво ответствовал  черт,  -  и,  не  исключено,
слыхал ты его, когда с гулянья вернулся. Слыхал и из башки выкинул... Не в
том дело. Давай, старик, решайся: куда тебя перебросить, пока я  канал  не
отключил?
   Взволнованная и трепетная душа Алексея Ивановича присела  отдохнуть  на
краешек солнечной батареи станции "Салют". Внизу - или  наверху?  -  плыла
родная планета, виднелись до боли знакомые очертания  Европы,  на  которую
набежал очередной мощный циклон с  Атлантики,  пролил  обильные  дожди  на
подмосковные поселки, дачу Алексея Ивановича тоже не обошел...
   - Верни меня обратно, черт, - тихо попросила душа.
   Неуютно ей было сидеть на батарее, одиноко, пусто.
   - Так я и знал, - мерзко хихикая, молвил черт. - Только зря энергию  на
тебя  истратил.  И  это  при  всемирном  энергетическом  кризисе!   Ладно,
граждане, музей закрывается, экскурсантов просят не толкаться в гардеробе.
Спасибо за внимание.
   Алексей Иванович  очутился  на  собственной  тахтичке,  на  шотландском
красивом пледике, разверз зеницы и уставил их  на  электронный  хронометр.
Все, как обещано: шестнадцать часов тридцать три  минуты,  пятница,  июнь,
тютелька в тютельку. Вот они - волшебные парадоксы странствий во  времени!
Что о них знают дураки-фантасты!..
   Черт сидел на прежнем месте, под лампой, равнодушно взирал  на  Алексея
Ивановича.
   - Ты никуда не исчезал? - изумился Алексей Иванович.
   - Еще чего! - невежливо ответил черт. - Мне и здесь неплохо.
   - А как... - приступил было к вопросу Алексей Иванович, но черт все без
слов понял, перебил:
   -  Тебе  не  понять:  Нуль-транспортировка,   прокол   субпространства,
квазиконцентрация суперэнергии... Привет, мне пора, иду со двора, кто  еще
не спрятался - я не виноват, - дурачился, хвостом бил,  считалку  какую-то
приплел не по делу.
   - Но поговорить, поговорить!
   - Вечером. После погоды. А сейчас, старик, тебе надо отдохнуть,  прийти
в себя, обдумать увиденное. Да и Настасья скоро явится.
   - Она в Москву уехала.
   - Размечтался! Передумала  она.  Увидела  у  магазина  какую-то  мадам,
тормознула и поехала к ней кофий глушить. Через часок  будет,  помяни  мое
слово... Ну, до побачения, - сказал почему-то по-украински и исчез.
   А Алексей Иванович и вправду заснул. Разбудила его Настасья Петровна, и
было это ровно через час, черт не ошибся. Ворвалась в кабинет,  пощекотала
за ухом, как котяру какого.
   - Вставай, соня, царство небесное проспишь.
   Знала бы она, в каких таких  царствах  небесных  странствовал  ее  муж,
вернее, душа мужа!
   - Ты же в Москве, я слышал.
   - Представляешь, не доехала. У магазина стояла Анна Андреевна, помахала
мне, и мы к ней завернули. Вроде бы на минутку, у  нее  "Бурда"  новая,  а
получилось на час... Спускайся вниз, Таня чай собрала.
   Алексей Иванович еле  поднялся  с  тахты:  чувствовал  себя  усталым  и
побитым, будто и впрямь отмахал расстояние от Земли до  Тау  Кита.  Давило
затылок.  Отыскал  в  тумбочке  коробку  стугерона,  проглотил  сразу  две
таблетки. Зашаркал по лестнице, держась  за  перила.  Перила  предательски
пошатывались, и Алексей Иванович мимоходом подумал, что  надо  бы  позвать
столяра, пусть укрепит. А то и свалиться недолго.
   Скорая на руку Таня кремовый торт сварганила, и  от  обеденного  пирога
половина осталась.
   - Что-то чувствую себя хреновато, - пожаловался Алексей Иванович, тяжко
усаживаясь на стул. - Давление, что ли?
   - Циклон с Атлантики, - об®яснила Настасья Петровна.
   - Видел, - проговорился Алексей Петрович, потому  что,  как  мы  знаем,
действительно видел циклон, но Настасья Петровна оговорку во  внимание  не
приняла, спросила:
   - Померить давление?
   - Потом. Я таблетки принял.
   Странно, конечно, но Настасья Петровна нарушила ритуал,  села  за  стол
рядом с мужем. Однако, с другой стороны, чай - не обед, зачем по  пустякам
политесы разводить?
   - Мне тортику можно? - тихонько поинтересовался Алексей Иванович.
   - С®ешь кусочек, - Настасья нынче была -  сама  доброта.  -  Кстати,  я
Давиду позвонила: они переозвучат, нет проблем.
   - Зачем, Настасьюшка? Я же тебя просил...  Какая  разница:  эпохальный,
гениальный, видный, заметный? Я  от  этого  лучше  не  стану,  хуже  тоже.
Помнишь, в песне: стремиться к великой цели, а слава тебя найдет?
   Настасья Петровна отколупнула  серебряной  ложечкой  кремовую  розочку,
подозрительно осмотрела ее и отправила в рот.  Алексей  Иванович,  в  свою
очередь, осматривал интеллигентно жующую  Настасью,  интеллигентно  пьющую
жасминовый  чай  из  фарфоровой   китайской   чашечки,   осматривал   жену
пристрастно и сравнивал с той, что явилась к нему  час  назад,  а  точнее,
сорок лет назад, и, если верить поэту, как с полки  жизнь  его  достала  и
пыль обдула. Постарела - факт,  пополнела,  отяжелела,  косу  давным-давно
сбросила, поседела, но не красилась, не  скрывала  седину.  И  лицо  стало
_грузным_, только глаза навеки сохранили свою  озерную  глубину,  молодыми
были глаза, не властно над ними время.  Когда-то  -  деревенская  девушка,
барышня-крестьянка, теперь - светская дама, попробуй подступись!..
   Она аккуратно поставила чашку на блюдце.
   - Слава, Алешенька, дама  гордая,  независимая,  сама  по  клиентам  не
ходит. Ее завоевать нужно, любовь ее, а завоевав, держать изо всех сил.
   - У меня нет сил, - сообщил Алексей Иванович.
   - У тебя нет, - согласилась Настасья Петровна. - Зато у меня пока есть.
   Алексей Иванович торт докушал, губы салфеткой утер и спросил - скромник
из скромников:
   - Настасьюшка, а ты у меня дама гордая?
   - Что ты имеешь в виду? - зная мужа, Настасья заподозрила некий подвох.
   - Ты ко мне сама пришла, я тебя не завоевывал.
   - Не говори глупостей, - вроде бы рассердилась  Настасья  Петровна,  но
Алексей-то Иванович за сорок лет жену - назубок и  сейчас  понял:  реплика
_проходная_, своего рода кошачий удар левой в перчатки, если  пользоваться
боксерскими аналогиями, своего рода  отвлекающий  маневр  с  хитрой  целью
вызвать атаку, заставить противника раскрыться. А чего ж не раскрыться?..
   - Хочешь, напомню твои первые слова, когда вы с Давидом пришли?
   - Напомни.
   То ли еще один тычок левой, то ли и впрямь забыла...
   - Давка сказал: "Полюби его, Настюха, не  ошибешься".  А  ты  ответила:
"Попробую".
   - Ну и что? Попробовала и полюбила. Не ошиблась.
   - Настасьюшка, я тебя никогда ни о чем не спрашивал.  Сегодня  впервые.
Скажи честно: как вы тогда с Давидом договорились?
   Настасья  Петровна  с  шумом  отодвинула  стул  и  поднялась  -  этакой
разгневанной Фелицей.
   - Я тебя не понимаю, Алексей. И разговор мне неприятен, продолжать  его
не желаю.
   Алексей Иванович смотрел на жену снизу вверх и благостно улыбался.
   - Не желаешь - не надо. Извини, родная... Только замечу: свою  славу  я
еще до войны зацепил. Сам. И представь - удерживал.
   Настасья, которая Алексея  Ивановича  тоже  вдоль  и  поперек  изучила,
услыхала в его тихом воркованье нечто опасное, нечто, быть может, грозное,
пахнущее бунтом на корабле,  что  заставило  ее  мгновенно  сменить  роль,
перестроиться на ходу, выдать примиряющее:
   - Сам, конечно, кто спорит?.. - и с легкой горечью: - Просто я  думала,
что была тебе помощницей, а выходит... - в душевном  расстройстве  махнула
рукой, безнадежно так махнула, пошла из гостиной.
   И  Алексей  Иванович  всполошился,  вскочил,  догнал  жену  -  она  ему
позволила себя догнать! - схватил за руку.
   - Ну, не сердись, Настасьюшка,  осел  я  старый...  Сон  мне  приснился
пакостный, ерунда всякая - "из раньше".
   Настасья остановилась, повернулась к мужу, пристально посмотрела в  его
виноватые глаза, проверила:  действительно  ли  виноватые,  не  ломает  ли
комедию? Потом поцеловала в лоб, как клюнула, сказала наставительно:
   - Никогда не верь снам "из раньше". Они врут. И воспоминания тоже врут.
Что было, то было, а все, что было - было хорошо.
   - Очень много "было", - машинально заметил  Алексей  Иванович,  имея  в
виду тавтологию в Настасьином афоризме.
   А Настасья Петровна поняла по-своему:
   - Верно, много. Но  все  -  наше.  Общее.  Твое  и  мое...  -  и  вдруг
смилостивилась, пошла на уступку: - Хочешь, я опять Давиду позвоню, скажу,
чтоб ничего не делал?
   - Позвони, Настасьюшка, прошу тебя. Мне так спокойнее.
   И Алексей Иванович почувствовал себя победителем.
   Но вот вам  парадоксы  человеческой  психики:  Настасья  Петровна  тоже
чувствовала себя победительницей. В самом  деле,  какая  разница:  видный,
заметный, гениальный, талантливый? Все это - слова. А дело-то давным-давно
сделано.


   - Выходит, зря путешествовал? -  ехидно  спросил  черт,  когда  Алексей
Иванович,  отсмотрев  программу  "Время",  поднялся  к  себе  и   привычно
умостился в кресле у письменного ветерана-работяги.
   - Не зря, - не согласился Алексей Иванович, закуривая  тайную  вечернюю
сигарету и пуская дым прямо в чертячью рожу. Но тот и не  поморщился:  дым
для него - одна приятность. - Спасибо тебе, черт.
   - За что? - черт искренне удивился. - Просил вернуть молодость,  жаждал
остаться на той полянке,  а  все  ж  воротился?  Как-то  не  по-фаустовски
получается...
   - Прожитого не исправишь. А спасибо - за вновь пережитое.
   - Как не исправишь? Ты же хотел разрушить музей...
   - Поздно, черт. Силы не те, воля не та. Да и музей уже - не только мой.
   - Значит, все будет по-прежнему: большой человек, повелитель бумаги?..
   - Не трать зря иронию: я себе цену знаю. Сам утверждал: ты - это  я.  И
наоборот.
   - Вроде как больная совесть писателя?
   - Больная, черт.  Ты  же  вернул  мне  лишь  те  мгновения,  которые  и
вспоминать-то больно.
   - А приход Настасьи?
   - Разве что это... Так она и сейчас со мной.
   - Ну а не оставил бы ты ее у себя, ушла бы она тогда?
   - Ничего бы не изменилось, черт. Она - это тоже  я,  только  писать  не
умеет.
   - Выходит, будем доживать?
   - Много ли осталось?
   - Верно, немного, - со вздохом согласился черт. - Только холодно у тебя
в музее, - поежился, передернул плечами.
   - Хочешь, я лампочку посильнее  вверну?  -  заботливо  спросил  Алексей
Иванович.
   - Не надо. Дай-ка мне сигаретку, подымлю с тобой, - щелкнул пальцами  -
между ними возник синий  огонек.  Черт  прикурил,  затянулся,  пустил  дым
кольцами. - А ничего табачок, приятный... Так что у нас там с погодой?
   -  Сам  знаешь:  циклон.  Область  низкого  давления,  обложные  дожди,
температура - шестнадцать по Цельсию.
   - Совсем в этом году лета нет.
   - И не говори! Одно расстройство...
   Сигаретный  дым  плавал  по  комнате,  внизу  шептал  телевизор,  ветер
раскачивал деревья в саду, космическая станция "Салют" совершала очередной
виток  вокруг  дождливой  планеты,  где-то  в  созвездии  Кита  готовилась
вспыхнуть сверхновая, свет от которой, если верить астрономам,  дойдет  до
нас еще очень-очень не скоро.