ей феномен об®ясняла просто:
   - Она с нами сто лет живет, поневоле академиком станешь.
   Склонна была Настасья к сильной гиперболизации... Что ж в таком  случае
сама она в академики не выбилась? И Алексей Иванович, хотя и лауреат  всех
мастей, а ведь не академик, даже не кандидат каких-нибудь вшивеньких наук.
   - Иди-иди, - подтолкнула его Таня, - не отвлекайся попусту.


   А ему и не от чего было отвлекаться. Сказал: думать пойдет, а чего  зря
думать? Что спросят, на то и ответит, дело привычное. Четыре года назад, к
семидесятилетию как раз, целых три часа в Останкинской  концертной  студии
на сцене проторчал - при  полном  зале.  Удачным  вечер  вышел,  толковым.
Только ноги болели потом, массажистка из поликлиники неделю к нему ездила,
однако, не бесплатно, не за казенное жалованье:
   Настасья Петровна денег за услуги не жалеет, каждому - по труду.


   Алексей Иванович, придя в  кабинет,  закрыл  дверь  на  ключ,  форточку
распахнул настежь, снял с книжной полки  два  тома  собственного  собрания
сочинений и нашарил за книгами плоскую пачку  сигарет  "Данхилл".  Щелкнул
зажигалкой, неглубоко затянулся,  пополоскал  рот  дымом,  послушал  себя:
ничего не болело, не ныло, не стучало, хорошо было.
   - Хорошо-о, - вслух протянул Алексей Иванович. В принципе,  курить  ему
не разрешалось. Не разрешалось ему пить спиртное, волноваться по пустякам,
есть острое и горячее, быстро ходить, ездить  в  общественном  транспорте,
толкаться в магазинах и т.д. и т.п., список  можно  продолжать  долго.  Но
Алексей Иванович к этому списку относился  скептически,  любил  опрокинуть
рюмочку-другую, суп  требовал  только  с  пылу,  имел  дурную,  на  взгляд
Настасьи, привычку шататься по магазинам, - особенно писчебумажным, а иной
раз позволял себе тихое развлечение и катался в метро: там, утверждал  он,
путешествуют славные красивые девушки, _славнюшки_, на них глаз  отдыхает,
а  сердце  радуется.  Единственное,  что  он  соблюдал  непреложно,  -  не
волновался по пустякам. Да он и в молодости на них  внимания  не  обращал,
никогда не портил себе жизнь пустой нервотрепкой.
   Настасья Петровна с ним  боролась.  Она  выкидывала  сигареты,  прятала
спиртное, а приезжая в Москву, старалась никуда не отпускать мужа  одного,
порой до полного маразма доходила: отнимала у него карманные деньги.
   Раздраженно говорила:
   - Если тебе что надо, скажи - я куплю.
   И зудела, зудела, зудела непрерывно. Как осенняя муха.
   Но все ее полицейские меры, весь ее мерзкий  зудеж  относился  Алексеем
Ивановичем как раз к разряду  пустяков.  Сигареты  он  наловчился  прятать
виртуозно, как, впрочем, и водочку, часто менял свои _схроны_,  а  что  до
денег - так у какого порядочного главы семейства  нет  заначки?  Только  у
одного заначка - рупь, у другого -  десятка,  а  Алексей  Иванович  меньше
сотни не заначивал, с молодости широк был. А зудеж? Да бог  с  ней,  пусть
развлекается.  Алексея  Ивановича  все  эти  игры  тоже   развлекали,   он
чувствовал себя Штирлицем на пенсии, ушедшим от дел,  но  квалификации  не
потерявшим.
   Он аккуратно загасил сигарету, спрятал пепельницу в ящик  стола,  пачку
вернул  на  место,  забаррикадировал   книгами.   И   вовремя:   в   дверь
забарабанили.
   Алексей Иванович, не торопясь, кинул в рот мятную  пастилку,  намеренно
громко шаркая,  пошел  к  двери,  отпер.  Настасья  Петровна  ворвалась  в
кабинет, как собака  Баскервилей,  только  не  фосфоресцировала.  Но  нюх,
нюх!..
   - Курил? - грозно вопросила.
   - Окстись, Настасьюшка, - кротко сказал Алексей Иванович, шаркая назад,
к креслу, тяжело в него опускаясь, кряхтя, охая, чмокая пастилкой.  -  Что
я, враг себе?
   - Враг, - подтвердила Настасья  Петровна.  -  Ты  меня  за  дурочку  не
считай, я носом чую.
   - А у меня как раз насморк, - радостно сообщил Алексей Иванович.  -  Ты
меня простудила.
   Ложный финт, уход от прямого удара, неожиданная  атака  противника:  не
забывайте, что в  юности  Алексей  Иванович  всерьез  боксировал,  тактику
ближнего боя хорошо изучил.
   Настасья на финт купилась.
   - Как это простудила? - возмутилась она, забыв о своих обвинениях, чего
Алексей Иванович и добивался.
   - Элементарно, - об®яснил он. - Я же не хотел  вчера  гулять:  холодно,
мокро, миазмы. Вот и догулялись.
   - Ну-ка, дай лоб, - потребовала Настасья Петровна.
   Дать лоб - тут она точно табак учует, никакая пастилка не скроет.  Дать
лоб - это уж фигу.
   - Нету у меня температуры, нету, - быстро заявил  Алексей  Иванович.  -
Лучше отстань от меня. Я думаю, а ты мешаешь. Я же сказал  Тане,  чтоб  не
пускала...
   - Еще чего? Может, мне в Москву уехать?
   - Может, - предположил Алексей Иванович.
   - Сейчас, только  калоши  надену,  -  Настасья  Петровна  выражений  не
выбирала. - А с телевизионщиками, значит, ты сам говорить будешь, да?
   - Ну что ты, Настасьюшка, - Алексей Иванович смотрел на жену  невинными
выцветшими голубыми глазками, часто моргал, как провинившийся первоклашка,
- с телевизионщиками ты поговоришь. Вместо меня. А я полежу, почитаю.  Вот
галазолинчика в нос покапаю и лягу. Я ведь кто? Так, Людовик  Тринадцатый,
человек болезненный и слабый. А ты у меня кардинал  Ришелье,  все  знаешь,
все умеешь.
   - Не валяй дурака, - уже улыбаясь, забыв о  курении,  сказала  Настасья
Петровна. - Ты подумал, о чем говорить станешь?
   - О погоде, вестимо. О видах на урожай.
   - Старый болтун! - Настасья Петровна легко, несмотря  на  свои  пять  с
лихом пудов, прошлась по комнате, провела кончиками  пальцев  по  корешкам
книг, точно задержалась на синих  томиках  мужниного  собрания  сочинений,
задумалась на мгновение и вытащила два тома. - Ага, вот она,  -  вроде  бы
про себя заметила, забрала пачку "Данхилла", сунула  в  карман  платья.  -
Можешь говорить все, что хочешь, но не забудь о молодых.
   Алексей Иванович  с  томной  грустью  проводил  сигареты  взглядом,  но
сражаться за них не стал: Настасья молчит, и он - тоже. Спросил только:
   - О каких молодых?
   - О молодых прозаиках.  Скажи,  что  в  литературу  пришла  талантливая
смена, назови пару фамилий. Не замыкайся на себе. Говорить  о  молодежи  -
хороший тон.
   - Помилуй, Настасьюшка, я же никого из них не читал!
   - И не надо. К тебе позавчера мальчик приезжал, книгу тебе  подарил.  Я
интересовалась: ее читают.
   - Этому мальчику, как ты изволила выразиться, под сорок.
   - Какая разница! Хоть пятьдесят. Сейчас все сорокалетние - молодые, так
принято.
   - У кого принято? У критиков? Они же все дураки и бездари. Сами  ничего
не умеют, так на нашем брате паразитируют... Хочешь, я об этом скажу?
   - Не вздумай! Слушай меня! Как фамилия мальчика?
   - Фамилию-то я вспомню. А не вспомню - вон его книга лежит. А кого  еще
назвать?
   - Хотя бы дочь Павла Егоровича. Я читала в "Юности" ее повесть -  очень
мило.
   - Так и сказать: очень мило?
   - Так и скажи, -  обозлилась  Настасья  Петровна.  -  И  не  юродствуй,
пожалуйста, я дело говорю.
   Алексей Иванович подумал, что Настасья и вправду дело говорит.  Ну,  не
читал он этих, с позволения сказать, молодых -  что  с  того?  Назовет  их
фамилии - им же реклама: живой классик отметил.
   - А еще о чем? - спросил он.
   - О Тюмени. Мы с тобой туда ездили, ничего придумывать не  придется.  А
там сейчас настоящая кузница кадров.
   - Кузница, житница, здравница... Тюмень - кузница кадров, крематорий  -
здравница кадров... Подкованная  ты  у  меня  -  сил  нет.  Только  что  с
фамилиями делать? У меня склероз, ничего не помню.
   - А я на что? Пока ты на буровых речи произносил, я все записывала. На,
-  она  протянула  Алексею  Ивановичу  блокнот.  -  Бригадиры,  начальники
участков, названия месторождений, а вот тут, отдельно, - цифры.
   - Я сразу не разберусь, - попробовал сопротивляться Алексей Иванович.
   - Сразу и не надо. Сейчас половина одиннадцатого. Сиди и читай,  хватит
бездельничать. Я иду завтракать. Вернусь - проверю.
   Она  пошла  к  двери  -  величественная,   голубовато-седая,   в   ушах
покачивались длинные и тяжелые бриллиантовые  подвески.  Алексей  Иванович
смотрел на нее и чувствовал себя  маленьким  и  несмышленым.  И  впрямь  -
первоклашка.
   - Мне  нужен  час,  -  все-таки  заявил  он  сердито,  собирая  остатки
собственного достоинства.
   - Даю, - не оборачиваясь, сказала Настасья Петровна и вышла.
   Алексей Иванович тихонько отодвинул  блокнот  с  тюменскими  фамилиями,
посидел минутку, потом встал, потащил за собой  кресло,  взгромоздился  на
него и достал из плоского колпака люстры не "Данхила" пачку уже,  а  всего
лишь "Явы", но зато мощно подсушенной электричеством. Прикурил, довольный,
спросил сам себя:
   - Интересно, что может написать дочь Павла Егоровича?..  Хотя  дети  не
отвечают за грехи отцов.


   Телевизионщики прибыли в полдвенадцатого, побибикали у  ворот.  Алексей
Иванович видел в  окно,  как  прошлепала  ботами  по  асфальтовой  дорожке
сердитая Таня - как же, как же, от пирога оторвали, от жаркой  духовки!  -
как в®ехала во двор серая "Волга"-универсал, как выпорхнула из нее средних
лет славнюшка, а следом вылез мрачный мужик и потащил в  дом  два  могучих
ящика-чемодана  с  аппаратурой.  В  дверь  кабинета   заглянула   Настасья
Петровна.
   - Подготовился?
   - Конечно-конечно, - очень правдиво соврал Алексей Иванович, искательно
улыбаясь, и в доказательство ткнул пальцем в сторону стола, на коем  лежал
давешний блокнот.
   Невесть почему Настасью этот жест убедил, а скорее,  некогда  проверять
было сомнительное мужнино утверждение, но она согласно кивнула, сказала:
   - Я все устрою и тебя позову.
   - Устрой все, устрой, - возликовал Алексей Иванович, хлопнул в ладоши -
якобы от избытка чувств.
   - Не клоунничай, - на всякий случай предупредила  Настасья  Петровна  и
скрылась - все устраивать.


   Тут автору хочется  сделать  небольшое  отступление.  Почему  писателей
самой читающей страны мира частенько - и справедливо - упрекают в том, что
они-де редко варятся  в  гуще  народной  жизни,  не  охватили  еще  своими
эпохальными  произведениями  труд  и  быт  представителей  многих  славных
профессий, не работают со своими будущими героями на заводах, стройках,  в
колхозах и совхозах, а если и наезжают туда, то на  неделю-другую,  этаким
кавалерийским наскоком? Почему? Да потому, что наш брат-писатель - один  в
поле воин; сам пишет, зачастую сам печатает рукопись, сам  таскает  ее  по
разным редакциям, сам себя вовсю рекламирует, без  отдыха  кует  славу,  а
скоро настанет день, когда сам свои книги продавать станет - где-нибудь  в
метро или в подземном переходе. А был  бы  у  него  пробивной  импресарио,
менеджер, целое литературное агентство - смотришь, и наладился бы  процесс
творчества, высвободилась бы  куча  времени,  чтобы  и  дояром  в  колхозе
потрудиться, и на стройке повкалывать, и оленей  в  тундре  попасти,  и  в
парикмахерской ножницами пощелкать, и в баре за стойкой постоять.
   Но вот вам вопрос на засыпку: а перешло бы количество в  качество,  что
требует точная наука философия? Это вряд ли, это, как  говорится,  бабушка
надвое сказала!..
   Так, может, бог с ними - с литературными агентствами? Нет их и не надо.
Пусть и в писательском деле властвуют суровые законы естественного отбора:
в борьбе выживают сильнейшие. Кстати,  и  Алексей  Иванович  свой  путь  в
литературу сам проторил, никто ему не помогал, а Настасья  Петровна  позже
возникла. Но теперь-то она была ему и менеджером, и импресарио, и агентом:
тут, надо признать, очень повезло человеку...


   В гостиной на первом этаже стояли два мощных компактных  софитика,  два
зеленых плюшевых кресла из югославского гарнитура  были  сдвинуты  друг  к
другу, а перед ними на низком столике лежали  книги  Алексея  Ивановича  и
раскрытые номера журналов с его последним романом. По комнате бродил мужик
с переносной телекамерой на  плече,  натыкался  на  мебель,  заглядывал  в
окуляр, примеривался,  а  в  креслах  расположились  Настасья  Петровна  и
телевизионная дама, оказавшаяся  при  ближайшем  рассмотрении  никакой  не
славнюшкой,  а  пожилой  толстой  теткой,  к  тому  же  знакомой   Алексею
Ивановичу: не раз брала у  него  летучие  интервью  на  разных  с®ездах  и
пленумах. Как ее зовут, он, впрочем, не помнил.
   - Здравствуйте, - сказал он громко. - Я не помешал?
   - Что вы, что вы, - заворковала безымянная тетка,  -  мы  вас  ждем  не
дождемся. Садитесь, пожалуйста, - и резво вскочила с кресла.
   - Спасибо, постою, - скромно сказал Алексей Иванович.
   - Алексей, не придуривайся, сядь, - строго приказала Настасья  Петровна
и тоже встала. - Мы с Нонной  Сергеевной  обо  всем  договорились,  беседа
будет недлинной, ты не устанешь.
   Ага, подумал Алексей Иванович, вот как ее зовут, тетку  эту,  попробуем
не спутать. А вслух сказал:
   - Я готов, как юный пионер.
   Нонна  Сергеевна  засмеялась,  как  будто  Алексей  Иванович  жуть  как
замечательно сострил, а мужик с камерой мрачно спросил:
   - Будем снимать или шутки шутить? Время казенное...
   И своей хамоватой деловитостью сразу понравился Алексею  Ивановичу.  Он
даже с уважением глянул на оператора: тот всем своим видом показывал,  что
приехал работать, зарплату отрабатывать, а за пустые ля-ля  ему  денег  не
платят.
   - Будем снимать, - Алексей Иванович  тоже  стал  деловым  и  собранным,
резво подошел к креслу, уселся, ногу на ногу закинул. - Итак, о чем речь?
   Настасья Петровна отплыла в дальний  угол,  софиты  вспыхнули,  толстая
Нонна скромно села на краешек кресла, одернула юбчонку на арбузных коленях
и затараторила:
   - К нам на  телевидение  приходит  много  писем  от  зрителей,  которые
познакомились с вашим новым романом, - она подняла журнал и  показала  его
Алексею Ивановичу, словно он его никогда не видел, - и хотели бы услышать,
как родился его замысел,  кто  послужил  прототипом  главного  героя...  И
потом, вы так резко оборвали судьбы героев, что многие интересуются: будет
ли продолжение?
   Алексею Ивановичу ужасно хотелось поизгаляться. Сказать, например,  что
никаких прототипов не было и быть не могло, что только дураки могут  ждать
продолжения там, где черным по белому написано: "Конец". Не "Конец  первой
книги", а просто "Конец". А после потребовать у тетки оригиналы  помянутых
ею писем: наверняка их нет, наверняка она все сочинила.  Короче,  хотелось
ему поставить суетливую Нонну Сергеевну в неловкое  положение,  но  делать
этого он не стал: рядом стрекотал камерой действительно  занятой  человек,
который позавчера снимал актера Пупыркина, вчера -  художника  Мурмулькина
или кого там еще, а сегодня служба привела  его  на  дачу  к  писателю,  и
плевать ему было на их возвышенные откровения. Он честно отрабатывал  свой
хлеб, ставил свет, строил кадр, таскал  тяжести,  а  всякий  честный  труд
Алексей Иванович уважал и никаких шуток позволить себе не мог. Поэтому  он
вполне серьезно ответил:
   -  Два  года  назад  мне  удалось   побывать   в   Тюменской   области,
познакомиться с людьми, каждый из которых имеет полное право стать  героем
повести или романа.  Конкретно  никто  из  моих  новых  знакомых  не  стал
прототипом того или иного героя - это было бы не очень честно по отношению
к людям: в моем романе есть и  отрицательные  персонажи,  а  положительные
тоже   не   во   всем   положительны.   Но   если   вспомнить    известный
литературоведческий термин "собирательный образ",  то  герои  мои  собрали
многие черты характеров людей,  умеющих  и  любящих  делать  дело,  -  тут
Алексей Иванович со значением посмотрел на оператора,  а  получилось  -  в
камеру. - Тогда, пожалуй, и родился замысел романа. А  уже  в  Москве  мне
очень помогли  специалисты-нефтяники,  много  перечитал  я  и  специальной
литературы...  Впрочем,  я  не  ставил  перед  собой  цели  писать   некий
научно-производственный труд, я писал о людях, об их  взаимоотношениях,  а
уж как удалось - не мне судить...
   - И ваши читатели, и критики, уже оценившие роман в прессе,  -  как  по
писаному шпарила  Нонна  Сергеевна,  -  единодушно  считают  его  заметным
явлением в литературе. Я слышала: вам предложили экранизировать его? - она
улыбнулась в пол-лица, считая, видимо,  себя  Мерилин  Монро  или  Галиной
Польских.
   - Да, я получил предложение - как раз  от  телевидения,  -  подумать  о
пятисерийном киноварианте. Но пока это - далекая перспектива.
   - Может быть, тогда мы и  узнаем  продолжение  судеб  полюбившихся  нам
героев?
   - Не исключено, не исключено, - уже  несколько  рассеянно  ответствовал
Алексей Иванович, прозрачно намекая, что пора  закругляться,  пора  гасить
софиты, под которыми он малость вспотел.
   И Нонна Сергеевна тоже поняла это.
   - Спасибо вам за беседу, - проникновенно, с некоторой долей  интимности
сказала она. - Примите от  всех  телезрителей  искренние  пожелания  новых
творческих свершений.
   Деловик-оператор тут же остановил камеру,  щелкнул  выключателем,  и  в
гостиной мгновенно стало темно. То есть в  ней  по-прежнему  гулял  летний
яркий день, но  Алексей  Иванович  подумал,  что  искусственное  освещение
богаче и красочнее естественного, природного. Вот вам хитрые  фокусы  века
НТР!
   Поскольку _работа_ завершилась, Алексей Иванович позволил себе  вольную
шпильку в адрес велеречивой Нонны.
   - А что, -  наивно  поинтересовался  он,  -  у  телезрителей  случаются
_неискренние_ пожелания?
   Оператор,  сноровисто  укладывающий  в  чемоданы   аппаратуру,   громко
хмыкнул, а Нонна Сергеевна с мягкой укоризной об®яснила:
   - Просто существует такая фразеологическая форма...
   - А попросту штамп, - Алексей Иванович легко встал,  шаркнул  ножкой  в
домашней тапочке и поклонился. - Однако премного благодарен. Имею честь  и
все прочее, - и споро порулил к выходу.
   А оператор неожиданно сказал вроде бы в  пространство  странную  фразу,
по-видимому - цитату:
   - "Ее голубые глаза увлажнились слезами умиления". - Будто бы  он  свою
напарницу в виду имел, будто бы он так иронизировал над нею.
   Но Алексей-то Иванович, внешне никак не отреагировавший на закавыченную
реплику, все распрекрасно понял и еще раз - не без злости, правда - оценил
хитрую  толковость  подлеца-оператора,  на  сей  раз  -  его   снайперское
остроумие. Цитатка была из романа Алексея  Ивановича,  он  даже  помнил  -
откуда: из седьмой главы, где героиня узнает, что ее муж не согласился  на
лестное предложение переехать из Тюмени в Москву...
   Но оценить-то остроумие он оценил, а  вот  настроение  испортилось.  И,
казалось бы, мелочь, легкий укол со стороны непрофессионального  читателя,
но ведь в больное место попал, в чувствительный  нервный  узелок,  который
давно уже подавал некие сигналы бедствия, и Алексей Иванович слышал их,  а
помочь ничем не мог. Говоря образно и высокопарно, он,  Алексей  Иванович,
большой корабль в  большом  плавании,  слишком  далеко  удалился  от  этих
сигналов: радио их принимает, а доплыть - мощности двигателей не  хватает.
И даже думать о том не хотелось!


   Обедали в столовой. Стол там был несуразно большой, рассчитанный даже в
сдвинутом состоянии на  двенадцать  персон,  а  в  разобранном  -  на  все
двадцать четыре. Два года назад Алексей Иванович с супругой приглашен  был
в Англию, как пишут в протоколах Союза писателей - "для творческих  встреч
и выступлений", так Настасья Петровна чуть ли не  всю  валюту  бухнула  на
покупку суперскатертей для дачного великана; дюжина скатертей, все разного
цвета, из каждой можно легко сварганить палатку для пехотного взвода.
   Алексей Иванович и Настасья Петровна по заведенному ею  великосветскому
ритуалу сидели по разные стороны стола,  что  Алексея  Ивановича  безмерно
раздражало: не говорить приходилось, а орать друг другу.  Впрочем,  и  тут
Алексей Иванович придумал иезуитский  ход:  использовал  Таню  в  качестве
толмача.
   Тане это нравилось.