самолету.
   Алексей цепко взял его за плечо.
   - Стой! Нина где, спрашиваю.
   Комиссар обернулся.
   - Нина? - в глазах его плясали крохотные языки  костров.  -  Нет  Нины,
Алеша.
   - Как нет?!
   - Убили Нину.
   - Кто? - Алексей  крикнул,  не  понимая  даже,  насколько  бессмысленно
звучит вопрос.
   - В Белозерках. На операции. Перед самым уходом.
   - Кто ее пустил на операцию? - Алексей схватил  комиссара  за  отвороты
кожанки, притянул к себе. - Кто разрешил?
   - Она просила... - глухо сказал комиссар. - Мы не ждали засады,  думали
- без боя обойдется...
   - Ты? - Алексей тряс комиссара, а тот не сопротивлялся, стоял  покорно.
- Ты разрешил?..
   Комиссар молчал.
   И тогда Алексей, почти не сознавая,  что  делает,  ударил  комиссара  в
лицо, и не в лицо даже, а  в  какое-то  бело-красное  пятно  перед  собой,
потому что не видел ничего, будто ослеп на мгновенье, и упал вместе с этим
пятном, продолжая яростно наносить удары куда попало,  во  что-то  мягкое,
податливое, бессмысленно и страшно воя:
   - Сво-о-олочи!..


   - Брэк! - крикнул черт. - Совсем с ума сошел...


   Алексей ничего не хотел замечать - только бровь Пашки,  чуть  припухлый
бугорок над левым глазом, а  Пашка  пританцовывал,  качая  перчатки  перед
лицом - вверх-вниз, вверх-вниз, словно заманивая Алексея,  словно  говоря:
попади, попади. Алексей не стремился ударить сильно: тут  достаточно  было
только задеть перчаткой, скользнуть по коже, рассечь ее  до  крови.  Пашка
знал это и берег бровь, Пашка забыл о защите вообще, сосредоточился только
на лице, и Алексей то и дело легко попадал по корпусу, набирая очки, а сам
нетерпеливо выжидал, бил левой - раз хук,  два,  три:  да  опустит  же  он
наконец руки!..
   И дождался, поймал миг,  молнией  метнул  вперед  спружиненную  правую,
все-таки сильно попал в бровь. Пашка отпрыгнул, но поздно: из-под белесого
волосяного газончика над глазом появилась тонкая струйка крови.
   - Стоп! - сказал судья на ринге, знаком  руки  отсылая  Алексея  в  его
угол...


   - Совсем с ума сошел, - ворчливо повторил черт. - Ты  хоть  думал,  что
делаешь, когда мутузил комиссара?
   - Я ничего не соображал, ничего не помнил...
   - Все ты соображал. Ведь не остался, нет? Улетел тем же самолетом?
   - Меня втащили в него. Комиссар приказал...
   - Ах, бедолага! Втащили его... А что потом было?
   - Я хотел умереть.
   - Какие страсти! - вскричал черт. - Мелодрама в чистом  виде!  Но  ведь
выжил, а, Фауст?
   - Выжил, - эхом откликнулась душа Алексея Ивановича.
   - Хотя вел ты себя, мягко говоря, очертя голову.


   Танки шли медленно, неотвратимо, почти невидные в снежной пыли - черные
пятна в мутном белом ореоле.
   - Они нас не замечают! - крикнул лейтенант.  Лицо  его  было  мокрым  и
грязным, на щеке запеклась кровь вперемежку с копотью. - Надо отступать!
   - Куда? - тоже крикнул Алексей.
   Он лежал в окопчике, вжавшись в снег, до рези в глазах  всматриваясь  в
танки, которые шли поодаль и мимо, будто и вправду не ведая о  присутствии
здесь орудийного расчета.
   - Назад, вон туда! - лейтенант ткнул пальцем  в  сторону  леса,  откуда
вылетели в низкое небо две сигнальные ракеты, зависли, растаяли в воздухе.
   - А орудие?
   Убитая пулеметной очередью лошадь лежала поодаль, снег  уже  припорошил
ее, около морды образовался небольшой сугробчик.
   - На себе потащим?
   - Вытянем, - кричал лейтенант, - оно  легкое.  Он  бросился  к  колесу,
припал к нему плечом, пытался столкнуть, но у него ничего не вышло,  и  он
махнул  рукой  сержанту  и  узбеку-рядовому.  Они  рванулись   на   помощь
командиру, но Алексей заорал жутко, хрипло:
   - Стоять! - солдаты замерли, узбек упал на колени, уперся голыми руками
в снег, намертво утоптанный у колеса пушки. - Отставить панику, лейтенант!
Приказа отступать не было. Мы еще живы, лейтенант, и пока живы, отсюда  не
уйдем...
   Не договорил. Один из танков развернул морду и попер прямо на  них.  До
него было рукой подать - метров сто или чуть поболе.
   - Заряжай! - приказал Алексей, сам схватил снаряд и понес его к орудию.
Сержант выхватил снаряд, ловко вставил в казенник. - Прямой наводкой!..
   Орудие громыхнуло, дернулось, танк впереди заволокло дымом  пополам  со
снегом, из этого бело-серого месива выплеснулся огненный  сполох  и  снова
исчез.
   - Попал! - Алексей засмеялся. Солдат-узбек повернул  к  нему  лицо,  на
котором тоже стыла улыбка. - Давай-давай, ребята!..
   - Смотри, майор, - сержант указывал куда-то назад.
   Алексей обернулся. По лощине к лесу бежал лейтенант.
   - Ах, гад... - Алексей рванул  из  кобуры  пистолет.  Замерзшие  пальцы
слушались плохо, да еще и клейкий холод ТТ обжигал их. - Стой! - Лейтенант
бежал, по колено  проваливаясь  в  снег,  падал,  снова  вставал.  Алексей
прицелился.
   - Не надо, майор, - испуганно попросил сержант.
   - Нет, надо!
   Алексей поймал на мушку  черную  фигурку,  негнущимся  пальцем  потянул
спуск. Пистолет грохнул, казалось,  громче  пушки.  Фигурка  остановилась,
замерла на мгновенье и рухнула в снег. Алексей сунул пистолет в  кобуру  и
шагнул к орудию.
   - Что уставились? Тоже хотите?.. Заряжай, быстро!..
   Еще один танк двинулся в их сторону.


   - Ты даже ранен не был, ни тогда, ни после, - завистливо сказал черт.
   - Везло, - откликнулась душа Алексея Ивановича.
   - А сержанта убило.
   - Мы с тем узбеком остались...
   - Помнишь его фамилию?
   - Не спросил.
   - Зря. Мог бы и написать о нем.
   - О других написал.
   - Знаю. Целый том очерков. И ни одной повести.
   - Есть одна.
   - О любви. А на войне было много другого, о чем стоило написать.
   - У меня не было другого, черт...


   И снова возник кабинет, и огромный письменный стол, и портрет на стене,
а за  столом  сидел  Семенов  -  погрузневший,  тронутый  сединой.  Увидел
Алексея, вышел из-за  стола,  обнял  приятеля.  Постояли  так,  обнявшись,
соблюли ритуал, разошлись. Семенов - на свое место, Алексей - напротив,  в
кожаное кресло, утонул в нем.
   - Сколько не виделись? - спросил Семенов.
   - С сорок второго. Давно, - усмехнулся Алексей.
   - Чего улыбаешься? Постарел я?
   - Да уж не помолодел.
   - Зато ты у нас орел: высоко летаешь. Вон, полна грудь цацок...
   - Цацки я заработал, - жестко сказал Алексей.
   - Слышал. Читал. Знаю. - Семенов говорил, как гвозди  вбивал.  -  Ленка
над твоей повестью полночи проревела.
   - Какая Ленка?
   - Жена. Ты что, забыл? Сам же нас познакомил...
   - Забыл. - Алексей и вправду не вспомнил никакой Ленки.
   - Увидишь - вспомнишь. Вечером у меня. Идет?
   - До вечера дожить надо.
   - Теперь доживешь, - засмеялся Семенов. -  Ишь,  фаталист  выискался...
Нет, правда, повесть - люкс. Я такого о войне не встречал.
   - Она не о войне, - поправил Алексей.
   - То есть? - удивился Семенов.
   - Война - смерть, а повесть - о жизни.
   - Действие-то на войне происходит.
   - Жизнь  везде,  -  отделался  афоризмом  Алексей,  давая  понять,  что
разговор ему неприятен. Семенов понял.
   - Может быть, может быть... - протянул он.  -  А  все  ж  напишешь  про
войну?
   - Вряд ли. Война закончена. Во всяком случае, для меня. Другие напишут,
это точно, а я нет.
   - Слушай, Леха, ты какой-то чумной, нездешний.  Очнись!  Сам  говоришь:
война  закончена.  Развейся,  отвлекись,  махни   куда-нибудь.   Хоть   на
Днепрогэс: его сейчас восстанавливают, размах  работ  огромный.  Получится
роман - в самую жилу будет. Стройка - это же твоя тема.
   - А что, - сказал Алексей, - можно и махнуть. Не все ли равно?..


   - Ты бы ни черта не написал, если бы не Настасья, - сказал черт.
   - Наверно, так, - согласилась душа Алексея Ивановича.
   Телефон звонил долго,  кто-то  настойчиво  рвался  поговорить.  Алексею
надоело терпеть, он сбросил с головы подушку, резко сел  на  диване,  взял
трубку.
   - Ну?
   - Не нукай, не повезу, - засмеялся в трубке  Давка  Любицкий.  -  Когда
вернулся, Лешка?
   - Вчера ночью.
   - И до сих пор дрыхнешь?.. Взгляни на часы: полдень уже.
   - Шутишь? - Алексей знал, который  час,  а  вопрос  задал  так  просто,
механически, чтоб что-то сказать.
   - Ничуть, - Любицкий стал деловым и четким: - Вот что, герой. Сейчас ты
встанешь, примешь душ, побреешься  до  скрипа,  а  через  час  мы  к  тебе
приедем.
   - Кто мы?
   - Я с одним товарищем.
   - С каким товарищем? Видеть никого не желаю! Хочешь, один приезжай.
   - Один не могу. Сюрприз, - и брякнул трубкой.
   - Псих ненормальный, - беззлобно сказал Алексей и пошел бриться.
   Скреб жесткую щетинку золингеновским лезвием,  рассматривал  в  зеркале
свое намыленное отражение, думал о Давке. И карьерист он, и с принципами у
него напряженно, нет их, принципов, и трепач изрядный, и  попрыгунчик  он,
этакий отечественный Фигаро: то здесь, то там,  всюду  успевает,  все  про
всех ведает, без мыла в одно место влезет - глазом не  моргнешь...  А  вот
врагов  у  него,  похоже,  нет.  Недоброжелателей,  настороженных  -  этих
навалом, а откровенных  врагов  не  нажил.  Сумел  так.  Про  Семенова,  к
примеру, говорят: пройдет по трупам. Про него,  про  Алексея,  тоже  много
чего любопытного сочиняется, слухи доходят. А Давка - чист, аки  агнец.  И
ведь Алексей знал точно: равнодушный человек Давка,  а  вся  его  показная
доброта - от скрупулезного расчета. Не человек -  арифмометр  "Феликс".  И
Алексея он однажды высчитал и с тех пор опекает. Как может. А по  нынешним
временам может он немало... Что он  сейчас  придумал?  Что  за  "товарища"
ведет?
   Пока добрился, постоял под душем, убрал комнату -  гости  и  подоспели:
брякнул у двери механический звонок. Алексей открыл  дверь.  На  пороге  -
Давка с акушерским саквояжиком под мышкой, набит  саквояжик  так,  что  не
застегивается, пивные бутылки оттуда выглядывают, торчит коричневая  палка
сухой колбасы. А чуть поодаль, на лестничной площадке, скромненько  так  -
"товарищ". Прилично бы ахнуть вслух - ахнул бы Алексей:  неземной  красоты
девушка, высокая, крупная, но стройная, коса  через  плечо  переброшена  -
толстая, русая, до пояса аж.  Стоит  -  улыбается.  Не  коса,  вестимо,  а
девушка.
   Алексей отступил на шаг, сказал:
   - Прошу, - и не удержался, добавил. - Не ожидал.
   - Как так не ожидал? -  зачастил  Давид,  влетая  в  прихожую.  -  Я  ж
позвонил,  предупредил...  А-а,  догадался!  Ты  небось   решил,   что   я
какого-нибудь хмыря тебе приведу - из начальников,  так?  Ну,  серый,  ну,
недоумок! Я тебе Настасью привел, только ты стой, не падай, смотри на нее,
радуйся... А этот бирюк, Настюха, он и  есть  знаменитый  писатель,  герой
сражений, орденоносец и лауреат. Полюби его, Настюха, не ошибешься.
   - Попробую, - сказала Настасья.
   - Что попробуете?  -  спросил  Алексей,  все  еще  малость  ошарашенный
неожиданным сюрпризом Давки.
   - Полюбить, - вроде бы пошутила, подыграла Давиду, а в глазах - заметил
Алексей - ни смешинки, серьезными глаза были, голубыми, глубокими.
   - И получится? - Алексей упорно сворачивал на шутку, ерничал.
   - А это как захотите.
   - Уже захотел, -  Алексей  вел  летучий  разговор  по  привычной  колее
легкого флирта. Как в древней игре: роза, роза, я тюльпан, люби меня,  как
я тебя... А Настасья, похоже, древней игры не знала.
   - Не спешите, Алексей Иванович, впереди - вечность.
   И как ожог: военное лето, поляна в лесу, брошенное вскользь: "До вечера
- целая вечность..."
   - Как вы сказали?
   Умный Давид мгновенно уловил какую-то напряженность  вопроса,  какой-то
незапланированный перепад в настроении приятеля, вмешался, заквохтал:
   - Потом, потом, наговоритесь  еще...  А  ты,  Настюха,  похозяйничай  у
холостяка, кухня у него большая, но бесполезная, плита небось ни  разу  не
включалась, разве что чайник  грел.  А  я  тут  отоварился,  вон  -  полна
коробочка, дары полей и огородов. Спроворь нам, Настюха, червяка заморить,
- и сам потащил в кухню саквояжик.
   Настасья следом пошла, на Алексея даже не взглянула.
   А Давка через миг воротился, взял Алексея под ручку и увлек в комнату.
   -  Какова  девица,  а?  Красота,  кто  понимает,  а  ведь  ты,  Алешка,
понимаешь, ты у нас знаток.
   - Кто такая?
   -  А-а,  заело,  зацепило!  Так  я  и  думал,  на  то  и   рассчитывал.
Обыкновенная девица-красавица, девятнадцати весен  от  роду,  родом  -  не
поверишь! - из деревни, от сохи, так сказать, ягодами вскормленная,  росой
вспоенная.
   - Погоди, не юродствуй. Я серьезно.
   - А серьезно, Леха, все просто, как примус. Девка и вправду из деревни,
из-под Ростова, какая-то дальняя  родня  жены,  седьмая  вода  на  киселе.
Приехала поступать в педагогический, но провалилась. А ехать назад - ни  в
жилу. Что у них там в деревне - навоз да силос, женихов никаких. Вот она и
нашла нас, дорогих родственничков, попросила помочь. Очень ей,  понимаешь,
столица по нраву пришлась.
   - Ну и помог бы сам. Чего ко мне притащил?
   - Ты что, слепой? У тебя таких баб сроду не было.
   - И не надо.
   - Нет, надо! - голос у Давки стал жестким,  начальственным.  -  Я  тебе
никогда ничего зря не советовал, все - в цвет. И сейчас скажу: оставь ее у
себя.
   - То есть как?
   - Обыкновенно. Ей жить негде, а у тебя - квартира. За ней  уход  нужен.
Да и за тобой тоже.
   - В домработницы мне ее предлагаешь?
   - Смотри в корень - в жены.
   - С ума сошел!
   - И не думал. Я, Леха, в людях мало-мало разбираюсь, этого ты у меня не
отнимешь. Так поверь: она тебе не просто хорошей женой будет, она из  тех,
кто города берет, коней на скаку останавливает и рубли кой-кому дарит.  Но
города, как тебе известно из опыта, в-одиночку не возьмешь. Нужна армия.
   - Я-то при чем?
   - Ты и есть армия.
   - А она, выходит, командарм?
   - Выходит. Вернее, штаб армии... Да не в том, Леха, дело. Женщина она -
баба на все сто, одна на мильен, поверь чутью Любицкого.
   - Слушай, сват, ты забыл об одной маленькой штучке. О любви.
   - Я о ней всегда помню, - в голосе Любицкого вдруг появилась грусть,  и
Алексей  невольно  подумал  о  вечно  больной  жене   приятеля,   о   двух
дочках-школьницах, которых, по сути, воспитывала теща, кстати  и  о  теще,
которая терпела Давку лишь потому, что он умел _зарабатывать_.  -  Была  б
моя воля, сам бы женился. Да только я ей - тьфу, плюнуть и растереть. Она,
Леха, дорогого стоит. И я ведь не только тебе, я и ей добра хочу...
   - Ишь, доброхот... - сказал Алексей.
   И еще что-то сказать хотел, но  Настасья  не  дала.  Вошла  в  комнату,
спросила:
   - Где стол накрывать?
   - Где? - Алексей пожал плечами. - Я обычно в кухне завтракаю.
   -  В-кухне,  Алексей  Иванович,  -  улыбнулась  Настасья,  -   готовить
полагается. А завтракать мы здесь станем...


   Душа Алексея Ивановича, изрядно поплутав  в  космических  далях,  вдруг
заметила, что каким-то хитрым зигзагом  возвратилась  в  родную  Солнечную
систему. Вон Сатурн, кольцо на нем, как поля у шляпы. Вон Юпитер со своими
спутниками,  не  исключено  -  искусственного  происхождения.  Вон  летят,
кувыркаясь, астероиды  -  обломки  славной  планеты  Фаэтон,  как  считает
писатель-фантаст Александр Казанцев. А вон и Земля показалась, голубенький
шарик, а вокруг нее тоже спутники крутятся, эти уж точно искусственные,  а
вон и станция "Салют", на борту которой несут очередную космическую  вахту
герои-космонавты.
   Неужто путешествие к концу близится?..
   А черт откуда-то подслушал мыслишку про путешествие, заявил ворчливо:
   - Хватит, налетался! Думаешь, легко мне на старости лет временной канал
удерживать? Это ж какие  усилия  требуются!..  Но  погоди,  до  Земли  еще
долететь надо.


   Алексей лежал  на  диване,  курил  и  смотрел  в  потолок.  Звонили  из
издательства,  звонили  из  журнала,  звонил  Семенов.  Всем,  видите  ли,
любопытно,  как  продвигается  работа  над  нетленным  произведением,  над
романом века.  А  она,  представьте  себе,  никак  не  продвигается,  она,
представьте себе, стоит на месте, корни в стол пустила. Две главы есть,  а
дальше - пусто. Писать он, что ли, разучился?..
   Вошла Настасья, забрала пепельницу, полную окурков,  поставила  чистую.
Ушла.
   Алексей крикнул:
   - Настя, вернись!
   Она возникла на пороге, прислонилась плечом к косяку.
   - Ты почему молчишь? - спросил Алексей. - Обиделась на что-то?  С  утра
как воды в рот...
   -  Мешать  вам  не  хочу,  -  безразлично  сказала  она.  -  Вы   вроде
работаете...
   - Именно "вроде", - усмехнулся Алексей, - не прикладая рук...
   - А вы приложите. У вас, кроме рук, и голова есть. Голова да руки - что
еще нужно?
   - Слушай, Настасья, я все  спросить  хочу:  почему  ты  в  институт  не
поступила? Голова да руки - что еще нужно?
   Настасья смотрела на него в упор, как расстреливала. За ту неделю,  что
она существовала в его доме, Алексей попривык к  ее  взгляду,  а  поначалу
ежился, отводил глаза.
   - Я и не поступала, - спокойно сказала Настасья.
   - То есть как? - опешил Алексей.
   Тут она разрешила себе улыбнуться. Улыбка очень меняла лицо:  каменное,
резное - оно сразу оживало, даже  глаза  солнцем  загорались.  Короче:  из
статуи - в живую Галатею.
   - Обыкновенно. Я туда пришла, а там  все  такие  умные,  все  обо  всем
знают: какие-то  серапионы,  какой-то  РАПП...  А  еще  военных  много,  с
орденами, как вы. Я и подумала: куда мне, деревенщине, равняться с ними? И
ушла. Адрес Давида Аркадьевича у меня был.
   - Вруша ты, Настасья, - сказал Алексей, довольный, что  поймал  девушку
на вольной хитрости. - Все-то ты знаешь: и про  РАПП,  и  про  серапионов.
Слышал, как ты Семенову отвечала, да он и сам мне сказал.  Правда,  в  его
стиле - о стирании граней... Сознайся, было?
   - Было. Только эти грани я потом стерла, позже. А тогда,  в  институте,
сразу решила: не мое это.
   - А что твое?
   - Мое? - Настасья помедлила с ответом. Алексей  ждал.  -  Мое,  Алексей
Иванович, в другом. Отключить у вас в кабинете телефон, принести  вам  чай
покрепче и не мешать, - она подошла к столу. - Я тут похозяйничала  вчера,
разобрала ваши бумаги. Здесь - все по  делу,  факты,  цифры,  вот  в  этих
блокнотах, вот стопочка. А в этом блокнотике вы разные случаи  записывали,
тоже должно пригодиться. Ну а эти, - она подняла два потертых блокнота,  -
эти я уберу,  чтоб  глаза  не  мозолили.  Ерунда  здесь,  пустое,  вам  не
понадобится... Вставайте, Алексей Иванович, нечего  зря  валяться.  Первые
две главы у вас получились, я прочла, можно и дальше.
   Алексей резко поднялся. Стоял злой.
   - А кто тебе позволил подходить к моему столу? - чуть ли  не  рыком  на
нее.
   А Настасья - как не слышала.
   - Сама подошла, без разрешения, извините, если что не так.  Но  давайте
договоримся: я к вашему столу не подойду, если  вы  от  него  отходить  не
будете. У меня свой  стол  есть,  в  кухне,  -  и  пошла  прочь.  У  двери
обернулась: - Чай я вам принесу...
   Алексей смотрел на письменный  стол,  на  аккуратно  разложенные  -  по
темам! - записи, на стопку чистой бумаги,  прижатую  паркеровской  ручкой,
подаренной Давидом. Сказал с чувством:
   - Вот стерва! - Но довольства  в  его  голосе  было  куда  больше,  чем
осуждения.
   - Чтой-то я о нашем бое совсем запамятовал, -  проклюнулся  чертяка.  -
Пора его кончать, третий раунд на исходе.


   И рука Алексея снова достала злосчастную бровь Пашки Талызина.
   - Стоп! - крикнул рефери.
   Поднырнувший под канаты врач долго осматривал разбитую бровь,  промокал
кровь ваткой,  потом  повернулся  к  судье,  скрестил  над  головой  руки,
запрещая Талызину продолжать бой.
   Рефери пошел по рингу, собирал у судей заполненные  протоколы,  Алексей
стоял в своем углу, тренер снял с него перчатки, разматывал бинты.
   - Молоток, - сказал тренер. - И  нечего  было  чикаться.  В  финале  ты
Машкина запросто сделаешь, он совсем удара не держит...
   А зал скандировал:
   - Ле-ха! Ле-ха! Ле-ха!
   Правда, кое-к