ты  будешь  причинять  мне  жестокие
страдания, пока не узнаешь. Ну что же, я сделаю над собой последнее  усилие,
открою тебе все свои карты - может быть, это подымет твое уважение и доверие
ко мне и избавит меня от  унизительной  и  опасной  участи  -  делить  их  с
другими. Советы твоих прорицательниц слишком совпадают  с  моими,  чтобы  не
внушать мне опасений. Кто поручится, что за  этими  личинами  не  скрываются
Соберано, Бернадильо, твои и мои враги? Вспомни Венецию. Ответим же  на  все
их ухищрения такими чудесами, каких они, без  сомнения,  не  ждут  от  меня.
Завтра я прибуду в Маравильяс, куда они всеми способами пытаются не  пустить
меня; там меня встретят самые оскорбительные, самые грязные  подозрения.  Но
донья Менсия -  справедливая  и  почтенная  женщина.  Твой  брат  -  человек
благородной  души,  я  отдам  себя  в  их  руки.  Я  буду  чудом   кротости,
приветливости, покорности и терпения. Я выдержу любые испытания.  -  Она  на
мгновенье умолкла и затем горестно воскликнула: - Довольно ли  будет  такого
унижения, несчастная сильфида? - Она хотела продолжать, но поток слез не дал
ей говорить.
     Что сталось со мной при виде этих  порывов  страсти  и  отчаяния,  этой
решимости, продиктованной благоразумием, этих проявлений  мужества,  которые
казались мне героическими! Я сел рядом с ней и пытался успокоить  ее  своими
ласками.  Сначала  она  отталкивала  меня;  потом  я  перестал  ощущать  это
сопротивление,  но  радоваться  не  было   оснований:   дыхание   ее   стало
прерывистым,  глаза  наполовину  закрылись,  тело   судорожно   вздрагивало,
подозрительный холод распространился по всей коже, пульс был едва слышен,  и
все тело казалось бы совсем безжизненным,  если  бы  не  слезы,  по-прежнему
потоком струившиеся из глаз.
     О, сила  слез!  Бесспорно,  это  самая  могучая  из  стрел  любви!  Мои
сомнения, моя решимость,  мои  клятвы  -  все  было  забыто.  Желая  осушить
источник этой бесценной росы, я слишком приблизил  свое  лицо  к  ее  устам,
нежным и благоуханным, как роза. А если бы я  и  захотел  отстраниться,  две
белоснежные, мягкие, неописуемо прекрасные руки обвились вокруг моей шеи,  и
я не в силах был высвободиться из этих сладостных пут...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     - О, мой Альвар! - воскликнула Бьондетта. -  Я  победила!  Теперь  я  -
счастливейшее из созданий!
     У  меня  не  было  сил  вымолвить  слово;  я  испытывал  необыкновенное
смущение, скажу больше - я окаменел  от  стыда.  Она  соскочила  с  кровати,
бросилась к моим ногам и стала снимать с меня башмаки.
     - Что ты, дорогая! - воскликнул я. - Зачем это унижение...
     - Ах, неблагодарный, - отвечала она, - я служила  тебе,  когда  ты  был
всего лишь моим повелителем. Дай же мне теперь служить моему возлюбленному.
     В мгновенье ока я оказался раздетым; волосы мои были аккуратно убраны в
сетку, которую она нашла у себя в кармане. Ее сила, энергия и ловкость  были
столь велики, что я не  мог  сопротивляться  им.  С  тою  же  быстротой  она
совершила свой ночной туалет, погасила свечу и задернула полог.
     И тут она спросила нежным голоском, с которым не  могла  бы  сравниться
самая сладостная музыка:
     - Дала ли я моему Альвару такое же счастье, как он мне? Но нет!  Я  все
еще единственная счастливая из нас двоих; но скоро и он  будет  счастлив,  я
так хочу. Я дам ему упоительное блаженство, всю полноту  знания,  я  вознесу
его на вершины почестей.  Любимый  мой,  хочешь  ли  ты  быть  превыше  всех
созданий, подчинить себе, вместе со мной, людей, стихии, всю природу?
     - О, дорогая моя Бьондетта! -  отвечал  я,  правда,  сделав  над  собой
усилие. - Мне достаточно одной тебя, ты одна - желанье моего сердца.
     - Нет, нет, - быстро возразила она. - Тебе не  должно  быть  достаточно
одной Бъондетты. Меня зовут не так. Ты дал мне это имя, оно нравилось мне, я
охотно носила его; но нужно, чтобы ты знал, кто я... Я дьявол,  мой  дорогой
Альвар, я дьявол...
     Произнеся это слово с чарующей нежностью, она зажала мне рот поцелуем и
тем самым лишила  меня  возможности  отвечать.  Как  только  я  вновь  обрел
способность говорить, я сказал:
     - Перестань, моя дорогая  Бьондетта,  кем  бы  ты  ни  была,  перестань
повторять это роковое имя, не напоминай мне о  заблуждении,  от  которого  я
давно уже отрекся.
     - Нет, мой дорогой Альвар, нет, это совсем не было заблуждением; но мне
пришлось заставить тебя так думать, мой бедный  мальчик.  Пришлось  обмануть
тебя - нужно же было заставить тебя образумиться. Ваш род бежит  от  истины.
Лишь ослепив вас, можно дать вам счастье. О, ты  будешь  безмерно  счастлив,
стоит только пожелать. Я обещаю осчастливить тебя. Ты уже убедился, что я не
так страшен, как меня малюют.
     Эта болтовня окончательно привела меня в  замешательство.  Я  не  хотел
поддерживать  разговор,  и  опьянение  чувств,  в   котором   я   находился,
способствовало этому добровольному самообману.
     - Отвечай же, - настаивала она.
     - Что же я должен ответить?
     - Неблагодарный, положи руку на это сердце, которое боготворит  тебя  -
быть может, и твое зажжется хоть  каплей  тех  чувств,  которые  переполняют
меня. Пусть и в твоих жилах вспыхнет хоть на  мгновенье  упоительное  пламя,
горящее в моих. Смягчи, если можешь, звук этого  голоса,  созданного,  чтобы
возбуждать любовь, которым ты сейчас пользуешься лишь для того, чтобы пугать
мою робкую душу. Скажи мне, наконец, если можешь, но  с  той  же  нежностью,
какую я испытываю к тебе: Мой дорогой Вельзевул, я боготворю тебя... {9}
     При звуке этого рокового имени,  хотя  и  произнесенного  таким  нежным
тоном, меня охватил смертельный ужас. Я оцепенел от изумления, мне казалось,
что душа моя погибла, если бы не  глухие  угрызения  совести,  раздававшиеся
где-то в потаенном уголке моего сердца.
     Вместе с тем моя чувственность пробудилась с такой силой, что разум уже
не мог совладать с ней. Она предала меня, беззащитного, в руки моего  врага,
который воспользовался этим и без труда овладел мной.
     Он не дал мне опомниться, задуматься над совершенным проступком,  коего
он был не столько соучастником, сколько виновником.
     - Ну вот, теперь наши дела устроены, - сказал  он  тем  же  голосом,  к
которому я успел привыкнуть. - Ты искал меня: я последовал за тобой,  служил
тебе, помогал, выполнял все, что ты хотел. Я желал овладеть  тобой,  но  для
этого нужно  было,  чтобы  ты  добровольно  предался  мне.  Конечно,  первой
уступкой с твоей стороны я  обязан  кое-каким  хитростям;  но  что  касается
второй - ты знал, кому предаешься, я назвал себя, и ты не  можешь  ссылаться
на свое неведение. Отныне, Альвар, наш союз нерасторжим, но  чтобы  упрочить
его, нам необходимо лучше узнать друг друга. И поскольку  я  уже  знаю  тебя
почти наизусть, чтобы сделать это преимущество обоюдным, я  предстану  перед
тобой в своем настоящем виде.
     Не успел я опомниться от этой странной речи, как рядом со мной раздался
резкий свист. В ту же минуту окружавший  меня  мрак  рассеялся;  карниз  под
потолком оказался весь покрыт огромными улитками; их рожки быстро шевелились
и вытягивались, излучая пучки  фосфорического  света,  который  от  движения
становился еще ярче.
     Наполовину ослепленный этой внезапной иллюминацией, я бросил взгляд  на
постель рядом с собой. Но что я увидел вместо прелестного личика?  О,  небо!
отвратительную  голову  верблюда.  Громовым  голосом  она  произнесла   свое
зловещее Che vuoi?, которое некогда повергло меня в  такой  ужас  в  пещере,
разразилась еще более зловещим хохотом и высунула бесконечно длинный язык...
     Я вскочил и, зажмурив глаза, бросился ничком на пол под кровать. Сердце
мое, казалось, готово было выскочить из груди, я  задыхался,  мнене  хватало
воздуха. Не знаю, сколько времени я провел в этом неописуемом состоянии, как
вдруг почувствовал, что кто-то теребит меня за руку.  Ужас  мой  возрос  еще
более. Когда я все же заставил себя открыть глаза, яркий  свет  ослепил  их.
Однако он исходил уже не от улиток - их не было на карнизе; это было солнце,
светившее мне прямо в лицо. Кто-то снова  потянул  меня  за  руку:  я  узнал
Маркоса.
     - Э, господин кавалер, когда же вы собираетесь ехать? - спросил  он.  -
Если вы хотите еще сегодня добраться до замка Маравильяс,  вамнельзя  терять
времени, скоро полдень.
     Я не отвечал. Он внимательно посмотрел на меня.
     - Как? Вы всю ночь пролежали одетым? Значит, вы спали  без  просыпу  14
часов. Как видно, вы порядком утомились. Ваша  супруга  так  и  думала,  вот
почему, вероятно, не желая стеснять вас, она переночевала у  одной  из  моих
теток. Но она оказалась проворнее нас  с  вами.  По  ее  распоряжению,  вашу
карету с самого утра привели в порядок, и  вы  можете  ехать.  Ну,  а  вашей
супруги вы уже здесь не застанете. Мы дали  ей  хорошего  мула,  она  хотела
воспользоваться утренней прохладой  и  отправилась  вперед  вас.  Она  будет
поджидать вас в первой же деревне на вашем пути.
     Маркос вышел. Я машинально протер глаза и поднес руки к волосам,  чтобы
потрогать сетку,  в  которую  они  должны  были  быть  убраны.  Они  были  в
беспорядке, никакой сетки на голове не было, косичка оставалась  заплетенной
и перевязанной бантом, как вчера с вечера.
     "Неужели я грежу? - подумал я. - Неужели это был сон? Неужели  возможно
такое счастье, что все это было не более как сон? Я видел,  как  она  гасила
свечу... Она погасила ее... Вот и она..."
     Вошел Маркос.
     - Если хотите откушать, господин кавалер, на стол подано.  Ваша  карета
готова.
     Я  встал  с  постели,  с  трудом  держась  на  ногах,  колени  у   меня
подгибались. Я согласился немного поесть, но не смог проглотить  ни  крошки.
Затем я пожелал отблагодарить фермера и возместить ему причиненные  расходы,
но он отказался.
     - Ваша супруга заплатила нам более чем щедро, - сказал он. - Славные  у
нас с вами женки, господин кавалер. - Ничего не ответив на эти слова, я  сел
в карету, и она тронулась.
     Не берусь описывать смятение, царившее  в  моем  уме.  Оно  было  столь
велико, что мысль об опасности, в которой находилась моя мать, отступила  на
второй план. Я сидел, разинув рот, бессмысленно выпучив глаза, более похожий
на восковую куклу, нежели на человека.
     Меня привел в сознание голос моего возницы.
     - Сударь, мы должны были встретиться с госпожой в этой деревне.
     Я  ничего  не  ответил.  Мы  проехали  через  маленькое  местечко.   Он
справлялся в каждом доме, не  проезжала  ли  тут  молодая  дама  в  таком-то
экипаже. Ему отвечали, что она проехала, не останавливаясь. Он повернулся ко
мне, как бы ожидая прочесть на моем лице беспокойство по этому поводу,  и  я
должен был показаться ему порядком встревоженным, если только  он  не  успел
уже смекнуть все не хуже меня самого.
     Мы выехали из деревни, и  я  было  начал  льстить  себя  надеждой,  что
подлинный виновник моих страхов покинул меня, по крайней мере на время.  "О,
если я доберусь домой, упаду к ногам доньи Менсии, - говорил я себе, -  если
я вновь смогу отдаться под защиту моей достойной матери, неужели вы и  тогда
осмелитесь  посягнуть  на  это  священное  убежище,   призраки   и   чудища,
ополчившиеся против  меня?  Там  я  вновь  обрету,  вместе  с  естественными
привязанностями, спасительные принципы, от которых я отступил,  они  защитят
меня от вас. Но если скорбь, причиненная моей беспутной жизнью, лишила  меня
этого ангела-хранителя. .. О, тогда я останусь жить  лишь  для  того,  чтобы
отомстить за нее себе самому. Я уйду в монастырь... Но кто избавит  меня  от
видений, завладевших моим мозгом? Я приму духовный сан. Я отрекусь от  тебя,
прекрасный пол, дьявольская личина украсила себя всеми прелестями, которым я
когда-то поклонялся. Все самое трогательное в вас будет напоминать мне..."
     Пока я был погружен в эти размышления, карета въехала  в  широкий  двор
замка. Я услышал чей-то возглас: "Это Альвар! Это мой сын!" Я поднял глаза и
узнал мою мать, стоявшую на балконе своей комнаты. Меня охватило ни с чем не
сравнимое чувство нежности и  счастья.  Душа  моя,  казалось,  воскресла,  я
воспрянул духом. Я бросился к ней, в ее распростертые  объятия,  упал  к  ее
ногам.
     - Ах! -  воскликнул  я  прерывающимся  от  рыданий  голосом,  обливаясь
слезами. - Матушка!  Матушка!  Значит  я  не  стал  вашим  убийцей?  Вы  еще
признаете меня своим сыном? О, матушка! Вы обнимаете меня...
     Охватившее меня волнение, мой страстный порыв  настолько  изменили  мои
черты и звук голоса, что донья Менсия не на шутку встревожилась. Она подняла
меня, с нежностью поцеловала и усадила. Я хотел было  заговорить,  но  голос
изменил мне, я припал к ее рукам, обливая их  слезами  и  покрывая  горячими
поцелуями.
     Донья Менсия смотрела на меня с изумлением: она решила,  что  со  мной,
должно быть, случилось что-то из ряда вон выходящее, и даже  испугалась,  не
повредился  ли  я  в  уме.  В  ее  взглядах  и  ласках  сквозили  тревога  и
любопытство, доброта и нежность, в то же время ее предусмотрительная  забота
окружала меня всем, что могло понадобиться путнику,  утомленному  длинной  и
изнурительной дорогой.
     Слуги наперебой старались услужить мне. Не желая огорчать мою  мать,  я
слегка прикоснулся к поданным блюдам. Мой блуждающий взгляд искал брата.  Не
видя его, я с тревогой спросил:
     - Сударыня, а где же достойный Дон Хуан?
     - Он будет весьма обрадован вашим возвращением, он писал вам с просьбой
приехать. Но так как его письма,  написанные  из  Мадрида,  были  отправлены
всего несколько дней назад, мы не ждали вас  так  скоро.  Вы  произведены  в
командиры полка, которым он командовал, а сам он только что назначен королем
одним из его наместников в Индии.
     - Небо! - воскликнул я. - Неужели весь этот  ужасный  сон  был  обманом
чувств? .. Нет, это невозможно...
     - О каком сне вы говорите, Альвар?
     - О самом долгом, самом  удивительном,  самом  страшном,  какой  только
может привидеться.
     И, превозмогая стыд и гордость, я подробно рассказал ей обо  всем,  что
со мной было, начиная с посещения  пещеры  в  Портичи  и  до  той  блаженной
минуты, когда я мог обнять ее колени.
     Достойная женщина выслушала меня с необыкновенным вниманием,  терпением
и добротой. Видя, что я сознаю всю меру своей вины, она сочла  ненужным  еще
более увеличить ее тяжесть в моих глазах.
     - Мой милый сын, вы устремились за обманчивыми видениями и с первой  же
минуты вас окружил обман. Лучшее  доказательство  тому  -  известие  о  моей
болезни и о гневе вашего старшего  брата.  Берта,  с  которой  вы  будто  бы
говорили, вот уже несколько времени прикована недугом  к  постели.  Я  и  не
думала посылать вам двести цехинов сверх вашего обычного  содержания.  Я  не
рискнула бы подобной  неразумной  щедростью  поощрять  ваши  излишества  или
побудить вас к тому. Наш добрый конюший Пимиентос скончался  восемь  месяцев
тому назад, а из полутора тысяч с лишним домов, которыми владеет в Испанском
королевстве господин герцог Медина  Сидония,  нет  ни  пяди  земли,  которая
находилась бы в описанной вами местности. Я прекрасно знаю  эти  места,  вам
приснилась и эта ферма, и все ее обитатели.
     - Но, сударыня, - возразил я, - возница, который  доставил  меня  сюда,
видел все это не хуже меня самого, он тоже плясал на свадьбе.
     Матушка приказала послать за возницей, но оказалось, что он  успел  уже
распрячь карету и удалился, не спросив никакой платы.
     Это   поспешное   и   бесследное   исчезновение   показалось    матушке
подозрительным.
     - Нуньес, - обратилась она к находившемуся в комнате пажу, -  передайте
достопочтенному дону Кебракуэрносу, {10} что мой сын Альвар  я  я  ждем  его
здесь. Это доктор из Саламанки, - добавила она. - Я полностью доверяю ему, и
он заслуживает доверия как  моего,  так  и  вашего.  В  самом  конце  вашего
сновидения есть одно обстоятельство, которое меня смущает. Дон  Кебракуэрнос
знает толк в этих вещах и сумеет разобраться в них лучше меня.
     Достопочтенный доктор  не  заставил  себя  ждать.  Уже  самый  вид  его
производил серьезное и внушительное впечатление, еще  прежде  чем  он  успел
заговорить. Матушка заставила меня повторить в его  присутствии  откровенный
рассказ о моих безумствах и их последствиях. Он выслушал меня, не  прерывая,
со вниманием, к которому примешивалось изумление. Когда я закончил, он после
краткого раздумья взял слово и сказал следующее:
     - Несомненно, сеньор Альвар, вы  избегли  величайшей  опасности,  какой
может подвергнуться человек по своей  собственной  вине.  Вы  вызвали  злого
духа, вы сами неосторожно подсказали ему,  под  какой  личиной  легче  всего
будет обмануть и погубить вас. Ваше приключение -  из  ряда  вон  выходящее,
ничего  подобного  я  не  читал  ни  в  "Демономании"  Бодена,  ни  даже   в
"Очарованном мире" Беккера. {11} А нужно признать, что с тех пор, как писали
эти ученые мужи, враг  рода  человеческого  удивительно  изощрился  в  своих
уловках, он стал пользоваться всеми ухищрениями, с помощью  которых  люди  в
наше время пытаются взаимно развратить друг друга. Он  подражает  природе  с
удивительной верностью и с большим разбором; он пускает в ход, как приманку,
таланты,  привлекательность,  устраивает  пышные   празднества,   заставляет
страсти говорить самым соблазнительным языком;  он,  до  известной  степени,
подражает даже добродетели. Это раскрыло мне глаза на многое  из  того,  что
совершается вокруг нас. Я уже вижу гроты, более опасные, чем ваша  пещера  в
Портичи, и тьмы одержимых, которые, к несчастью, сами того не донимают.  Что
же до вас, то если вы примете разумные меры предосторожности в  настоящем  и
на  будущее,  я  полагаю,  что  вы  полностью  освободитесь  от  этих   чар.
Несомненно, ваш враг отступил. Правда, он соблазнил вас, но ему  не  удалось
окончательно вас развратить. Ваши намерения, ваши угрызения  совести  спасли
вас с помощью поддержки, оказанной вам  свыше.  Таким  образом,  его  мнимая
победа и ваше поражение были для вас и  для  него  всего  лишь  иллюзией,  а
раскаяние в совершенном окончательно очистит вашу совесть. Что до  него,  то
ему не оставалось ничего другого, как отступиться. Но смотрите, как ловко он
сумел прикрыть свое отступление, - оставить в вашем уме смятение, а в сердце
- отзвук, который бы помог ему возобновить искушение,  если  вы  подадите  к
тому повод. Ослепив вас ровно настолько, насколько вы сами  того  хотели,  и
вынужденный предстать перед вами во всем своем  безобразии,  он  повиновался
как раб, замышляющий бунт против господина. Он стремился смешать  и  спутать
все ваши мысли, причудливо сочетая гротескное и страшное - ребяческую  затею
со светящимися улитками и ужасный вид своей отвратительной головы;  наконец,
истину с обманом, сон с явью. Так что ваш смятенный  ум  перестал  различать
что бы то ни было и вы смогли поверить, будто поразившее вас видение было не
столько следствием злого умысла,  сколько  порождением  вашего  воспаленного
мозга. Однако он тщательно отделил от всего этого воспоминание о  прелестном
видении, которым он так долго пользовался, чтобы  совратить  вас.  Он  вновь
попробует вызвать его в вашей памяти, если вы дадите  ему  эту  возможность.
Тем не менее я не думаю,  что  преградой  между  ним  и  вами  должен  стать
монастырь или духовный сан. Ваше призвание еще не определилось окончательно.
В миру также нужны люди, умудренные  жизненным  опытом.  Послушайтесь  меня,
вступите в законный союз с женщиной,  пусть  вашим  выбором  руководит  ваша
почтенная матушка. И если та, кому вы вручите руку, будет обладать  небесной
прелестью и талантами, вы никогда не почувствуете искушения  принять  ее  за
дьявола.

     Эпилог "Влюбленного дьявола"

     Когда вышло в свет перв