встречу с Брежневым на железнодорожной станции Минеральные воды.  Здесь  в
келейном порядке все было решено.
     Что же до сельского хозяйства, то именно  со  следующего  года  после
переезда в Москву Горбачева в России начинается и продолжается по сию пору
беспрерывная полоса катастрофических  неурожаев,  сравнимая  разве  что  с
предсказанными Иосифом  семью  неурожайными  годами  в  земле  фараоновой.
Однако на его политической репутации это  не  отразилось  и  нисколько  не
помешало его дальнейшей карьере. Еще одно свидетельство, насколько  тайные
интриги  в  Кремле  важнее  явных  успехов  либо  провалов  в  политике  и
экономике.
     Горбачев попал в самый эпицентр  кремлевских  интриг  и  контринтриг,
которые к концу семидесятых - началу восьмидесятых годов  достигли  своего
апогея  в  связи  с  недееспособностью  номинального  руководителя  страны
Брежнева. Так что  Горбачеву  было  не  до  сельского  хозяйства,  которым
занимайся - не занимайся - один прок.
     Андропову важно  было  иметь  под  рукой  главного,  хотя  и  тайного
свидетеля  против  Медунова.  Борьба  вокруг  Медунова  была  напряженной,
Брежнев и К' цеплялись за него, как утопающий за соломинку,  -  и  уже  не
только по долгу дружбы. Ведь залогом власти является не только возможность
выдвигать своих людей на ответственные и доходные посты, но также защищать
их в случае необходимости.  Брежневцы  защищают  теперь  Медунова  уже  из
чистого инстинкта самосохранения.
     Но к 1982 году Брежнев уже не смог больше  защищать  от  политических
козней Андропова  своего  старого  друга  и  ближайшего  помощника  Андрея
Кирилленко (Андропов просто перестал пускать его на заседание  Политбюро),
а своего свояка Семена Цвигуна не  защитил  даже  от  физической  расправы
(первый заместитель Андропова,  Цвигун  пытался  остановить  расследование
дела брежневского зятя, но был найден у  себя  в  кабинете  на  Лубянке  с
простреленной головой), и Медунов тоже пал окончательно и бесповоротно. За
пять месяцев до смерти Брежнева в "Правде"  появилось  краткое  сообщение:
Медунов "осбовожден от занимаемой должности в связи с переходом на  другую
работу" - канцелярская формула  опалы  высокопоставленного  чиновника.  На
самом деле, вместо "другой работы", Медунов был исключен из партии,  а  на
его место назначен  срочно  вызванный  из  Гаваны  "дипломат  поневоле"  -
Виталий Воротников  (тот  был  направлен  на  Кубу  брежневской  мафией  в
почетную ссылку - за то, что слишком уж активно помогал  Андропову  в  его
борьбе с коррупцией). Спустя еще год, в награду за верность и в возмещение
морального ущерба, Андропов, уже будучи  генсеком,  назначает  Воротникова
премьером Российской республики, вводит  кандидатом  в  Политбюро,  а  еще
через полгода уже со смертного одра, делает полноправным членом  Политбюро
- самая фантастическая по своим перепадам, элементам акробатики,  и  самая
стремительная по скорости кремлевская карьера за всю советскую историю.
     Что же касается коррупции, то  ни  Медунов,  ни  зять  Брежнева  Юрий
Чурбанов не являлись исключениями,  а  наоборот,  подтверждали  правило  -
власть развращает, абсолютная  власть  развращает  абсолютно.  Особенно  в
Советском Союзе, где общественно-экономические отношения  определяются  не
свободным товарно-денежным обменом, не обменом идей и информации, но почти
исключительно сословно-бюрократической иерархией.
     Естественно, что и Горбачев отнюдь не был воплощением неподкупности у
себя в Ставрополе, дополнительное обьяснение чему -  почти  патологическая
тяга его жены к  предметам  роскоши  и  прочим  излишествам.  Но,  видимо,
коррупция затронула его в меньшей мере, чем его западного соседа Медунова,
хотя, несомненно, в большей, чем его южного  соседа  Эдуарда  Шеварднадзе,
который  руководил  тогда  Грузией.  Сейчас  они   мирно   уживаются   под
кремлевской крышей, а в середине 70-х  годов  между  этими  двумя  протеже
Андропова произошло резкое  столкновение.  Ни  Горбачев,  ни  Шеварднадзе,
правда, не знали, что у них в Москве один и тот же  покровитель.  Андропов
не поощрял  даже  самые  преданные  ему  союзы  и  группировки,  все  нити
сходились лично к нему, между собой не соприкасаясь. Он был кукловод,  они
- марионетки.
     В 1972 году генералу Шеварднадзе,  тогда  еще  начальнику  грузинской
милиции, удалось с помощью Андропова свергнуть с поста  партийного  лидера
Грузии давнего приятеля Брежнева Василия Мжаванадзе и  занять  его  место.
Это был вариант полицейского переворота, впервые  испробованный  генералом
КГБ Гейдаром Алиевым в другой кавказской республике  -  Азербайджане  (при
содействии  все  того  же  Андропова,  -  который,   как   видим,   дважды
отрепетировал на Кавказе, а  потом  совершил  в  Москве  аналогичный  путь
против брежневской камарильи).
     Надо  сказать,  что  в  Грузии,  как  и  в  Азербайджане,  кумовство,
взяточничество,   подкуп,   "покупка"    высоких    должностей    (включая
министерские), наконец, подпольная промышленность, успешно конкурирующая с
государственной, достигли фантастического  размаха.  Шеварднадзе,  будучи,
как   и   Алиев,   человеком   неукротимой   энергии    и    замечательной
изобретательности,  вел  борьбу  за  возвращение  своей   республики   под
командование Кремля с переменным  успехом,  и  грузинская  одиссея  носила
более сложный, разветвленный и запутанный характер,  чем  прямолинейная  и
жестокая  -  с  расстрелами  за  экономические  преступления  -  борьба  с
коррупцией в Азербайджане. Да и сам Шеварднадзе был  всегда  более  живым,
интеллигентным и предприимчивым человеком, чем его коллега из Азербайджана
- человек-компьютер Алиев.
     Их дальнейшая (уже "кремлевская") судьба - еще одно свидетельство  их
индивидуальных различий: оба вызваны в Москву, вошли  в  Политбюро,  Алиев
стал первым замом премьера, а Шеварнадзе министром иностранных дел,  но  в
то время, как последний по сей день удерживается на своем  посту,  первого
давно заставили уйти на пенсию.
     На посту руководителя коммунистов Грузии Шеварднадзе повел  борьбу  с
коррупцией еще с большим размахом и бескомпромиссностью. Он  сменил  снизу
доверху чуть ли не всех  должностных  лиц  и  заполнил  грузинские  тюрьмы
бывшими сановниками  и  подпольными  капиталистами.  Его  борьба,  однако,
вызвала сопротивление в самых разных  кругах  грузинского  общества.  Ведь
именно экономическая помощь государства  способствовала  расцвету  частной
инициативы и подпольного капитализма,  по  сути  восполняя  здесь  пробелы
централизованной экономики.
     Сопротивление    его    полицейско-бюрократическим    мерам    обрело
национальную   окраску,   когда   Шеварднадзе,    будучи    принципиальным
интернационалистом,  попытался  заменить  грузинский  язык  -  в  качестве
государственного в республике -  русским.  Мотивировал  он  это  тем,  что
русский язык для народов СССР - все равно, что английский  для  остального
человечества. И еще больнее уязвил  он  национальное  самолюбие,  когда  в
Москве с трибуны партийного съезда заявил, что для Грузии  солнце  всходит
не на Востоке, как для всего мира, а на Севере - из России.
     Уязвленные  всем  этим  грузины  решили  расправиться  с   Шеварнадзе
физически. Однако его личный шофер,  которому  грузинская  мафия  поручила
"спасти Грузию"  от  предателя,  в  последний  момент  пустил  пулю  не  в
Шеварднадзе, а в себя. В другой  раз  не  сработала  самодельная  бомба  в
здании грузинского ЦК, третий раз - Тбилиский театр оперы и  балета  имени
Палиашвили загорелся за несколько часов до приезда туда партийной элиты во
главе с Шеварднадзе на празднование годовщины победы  над  Германией  -  и
полыхал целые сутки.  Когда  мы,  несколько  месяцев  спустя,  приехали  в
Тбилиси нам показали обгорелый остов этого театра как символ  национальной
ненависти к отступнику.
     Из  попыток  Шеварднадзе  "прочистить   капиталистический   свинарник
республики" (его собственное  выражение)  отметим  одно  пустяковое  дело,
которое,  однако,  накрепко  застопорилось,   несмотря   на   все   усилия
Шеварднадзе. Это было тем более  странно,  что  с  помощью  Андропова  ему
удавалось уличить преступников, которым покровительствовал лично  Брежнев,
вылавливая их прямо из кремлевских  приемных,  где  они  дожидались  своих
влиятельных патронов.
     В данном же случае речь шла не о  Москве,  а  о  ничтожном,  с  точки
зрения Шеварднадзе, Ставрополе.
     Напуганные  размахом  борьбы  Шеварднадзе  с  коррупцией,   несколько
частных предприятий, изготовляющие ювелирные украшения,  кольца,  цепочки,
изделия из мельхиора, а также  несколько  ресторанов-шашлычных,  цехов  по
производству фруктовых соков в срочном порядке перебазировалась в соседний
Ставропольский край, где под государственными вывесками продолжали успешно
развивать "теневую экономику". Однако их  процветание  по  другую  сторону
Кавказского хребта оказалось под угрозой,  когда  Шеварднадзе,  с  помощью
московского КГБ и его ставропольского филиала, настиг  грузинских  дельцов
на "месте преступления". Оставалось только затребовать  от  ставропольской
прокуратуры экстрадиции преступников, то есть выдачи их обратно в  Грузию.
Шеварднадзе считал дело решенным и потому был  ошарашен,  получив  твердый
отказ Горбачева.
     Непохоже,  чтобы  причина  этого  горбачевского  упорства  крылась  в
желании уже  тогда  ввести,  хотя  бы  в  пределах  Ставропольского  края,
капиталистические элементы в социалистическую структуру.
     "Доброта" и одновременно неуступчивость Горбачева могла иметь  только
одно объяснение.  Насколько  известно,  Шеварднадзе  позвонил  из  Тбилиси
Горбачеву  в  Ставрополь  и  пригрозил  ему,  что  в  случае   дальнейшего
сопротивления  пожалуется  в  Москву.  Со  свойственной   ему   грубоватой
деликатностью Шеварднадзе сказал Горбачеву: "Слушай, я  навожу  у  себя  в
доме порядок, а ты мешаешь мне. Подумай кто ты и кто я. Не стой у меня  на
дороге. Предупреждаю последний раз - у меня в Москве рука. Ты выиграешь их
этого  пару  тысяч,  а  потеряешь  все.".  Однако,  к  великому  изумлению
Шеварнадзе, Горбачев отстоял грузинских дельцов. Крайкомовский  секретарь,
которого Шеварднадзе склонен был считать по рангу ниже руководителя  любой
из 15  советских  республик,  оказался  на  самом  деле  могущественнее  и
влиятельнее его, даже там где речь шла о нарушении закона.
     Московская  "рука"   Горбачева   была   сильнее   московской   "руки"
Шеварднадзе,  хотя  в  обоих  случаях  это  была  одна  и  та  же  рука  -
председатель КГБ Юрий Андропов. Просто из  двух  протеже  он  более  всего
ценил своего  земляка,  у  которого  к  тому  же,  в  отличие  от  грузина
Шеварднадзе, была реальная и близкая перспектива попасть в Кремль.
     Так состоялось первое близкое знакомство двух подопечных Андропова  -
оно началось с конфликта, который однако, не помешал  Шеварднадзе,  уже  в
горбачевскую эпоху,  оказаться  в  Кремле,  где  он,  несмотря  на  полное
отсутствие дипломатического опыта, сменил на  посту  министра  иностранных
дел престарелого Андрея Громыко - первый  в  русской  истории  полицейский
генерал на этой должности.
     Такую "объективность" генсека Горбачева в  подборе  ближайших  кадров
можно объяснить только тем, что отнюдь не только из  его  людей  создается
высшая советская элита, что действуют там и другие силы.
     Отметим одну характерную черту всей карьеры Горбачева - он был всегда
самым молодым среди своих коллег.  Про  таких  говорят  -  из  молодых  да
ранних. В Московском университете Горбачев  был  одним  их  самых  молодых
студентов, ибо большинство его сокурсников оказались бывшими фронтовиками.
Он был сpеди них самым молодым коммунистом, вступил  в  партию  на  втором
курсе,  когда  ему  было  всего   21   год.   И   самым   молодым   членом
университетского  профкома,  куда  входили  главным   образом   убеленными
сединами профессора, администраторы и всего несколько студентов, да и  те,
в отличие от Горбачева, с последних курсов. Он был одним из самых  молодых
аппаратчиков в Ставропольском крайкоме партии, а когда в  1970  году  стал
его первым секретарем -  самым  молодым  из  почти  двух  сотен  партийных
руководителей областей и республик.
     Спустя год, минуя положенный  стаж  в  кандидатском  предбаннике  ЦК,
Горбачев попадает на 24 съезде партии прямиком в  ЦК  КПСС  и  оказывается
(ему бы ло тогда 40 лет) самым молодым аппаратчиком в его составе. В  1978
году, когда  Горбачев  был  вызван  в  столицу  и  назначен  одним  из  11
секретарей ЦК, он снова оказывается среди них  самых  молодым,  также  как
спустя еще год - самым молодым кандидатом в члены Политбюро. И  наконец  в
1980 году, став членом Политбюро, Горбачев годился в сыновья  чуть  ли  не
каждому  своему  коллеге  за   единственным   исключением   ленинградского
партийного  босса  -  Григория  Романова.  Сравним  Горбачева  еще  с  его
предшественником на посту Генерального  Секретаря  Константином  Черненко.
Оба избраны в ЦК в 1971 году, а дальше Черненко идет с опрежением всего  в
два года: становится  секретарем  ЦК  в  1976  году,  кандидатом  в  члены
Политбюро - в 1977, полноправным его членом - в 1978 году. Но какая  между
ними возрастная разница - Горбачев родился  в  том  году,  когда  Черненко
вступил в партию! Конечно, молодость Горбачева относительна: Ленин умер  в
том возрасте, в каком Горбачев "стал у руля". Он выигрывал благодаря фону,
на котором разворачивалась его карьера.
     При  смертельно   больном   Андропове   Горбачев   и   Романов   были
единственными претендентами  на  пост  руководителя  партии,  а  значит  и
страны. Оба - секретари ЦК, оба - сравнительно молоды (хотя и с разницей в
8 лет), оба - русские (непременное условие для занятия должности генсека).
Судьба свела их в совершенно  искусственную,  фальшивую  пару,  по  сугубо
внешним анкетным  признакам  -  ведомственным,  возрастным,  социальным  и
национальным. И политическая жизнь в Кремле - сначала тайно, при умирающем
Андропове, а потом все более открыто, при  умирающем  Черненко  -  приняла
постепенно характер отчаянной  борьбы  между  Романовым  и  Горбачевым.  В
разные периоды этой борьбы в нее вовлекались и  другие  члены  кремлевской
элиты - кто на стороне Романова, а кто на стороне  Горбачева,  иногда  она
выходила на поверхность,  и  мир  уведомлялся  об  очередных  жертвах.  Но
впервые эта политическая дуэль разыгралась у гроба Андропова.
     О чем думал Андропов, давая им параллельные, равные посты и  уже  тем
самым невольно натравливая их. У него было такое ограниченное число  своих
людей в Кремле, когда он захватил  власть,  и  он  так  остро  нуждался  в
сторонниках своего курса, что в срочном порядке вызывал в столицу тех, кто
успел доказать свою эффективность на  местах:  Виталия  Воротникова  после
того, как тот железной метлой прошелся по остаткам медуновской  команды  в
Краснодарском крае; Гейдара Алиева, который провел в своем проворовавшемся
Азербайджане такую жестокую борьбу с коррупцией, что смертный приговор  за
экономические преступления стал там обыденным явлением; Егора Лигачева  из
Томска и, наконец Григория Романова из Ленинграда.
     За 13 лет партийного наместничества Романов ухитрился превратить этот
город  в  бастион  глухой  реакции,   в   главный   оплот   шовинистов   и
неосталинистов. Но нельзя не отметить и такую сторону полицейского  режима
в ленинграде при Романове: он  стал  образцовым  городом  по  промышленным
показателям, порядку и чистоте. Так что идеологически Романов больше,  чем
кто  бы  то  ни  был,  подходил  Андропову,  когда  тот  стал  генеральным
секретарем. А при ограниченности выбора и  ограниченности  времени  бывший
шеф тайной полиции, вообще не  очень  чуткий  к  психологическим  нюансам,
мыслящий скорее грандиозными схемами, вынужден был смотреть сквозь  пальцы
на  индивидуальные  отличия  и  постоянные  трения  между   Горбачевым   и
Романовым. Более того, именно Горбачева послал Андропов в Ленинград, чтобы
забрать в столицу Романова,  который  хотя  и  был  членом  Политбюро,  но
постоянно пребывал на растоянии в 650 км. от эпицентра власти,  и  который
должен "привести к присяге" его  преемника  Льва  Зайкова,  который  через
несколько лет сам будет вызван в Москву:  взамен  сначала  побежденного  и
изгнанного из Политбюро Романова, а вскоре - ослушника Ельцина.  Пользуясь
спортивной  терминологией,  Льва  Зайкова,  нынешнего   партийного   босса
столицы, можно назвать вечным "запасным игроком". Не исключено, что он еще
понадобится в случае падения Горбачева.
     Возвратимся, однако, к  андроповским  временам,  когда  борьба  между
Романовым и Горбачевым была еще в самом разгаре, а ее исход неизвестен.
     Если Горбачев, благодаря  его  покладистому  характеру  и  искуссному
приспособленчеству, был всеобщим  любимцем  в  Политбюро  (хотя  некоторые
члены  последнего  и  догадывались  о   его   подстрекательской   роли   в
"медуновском балете"), то Романов, напротив, многих смущал своей резкостью
и жесткостью. Даже тех, кто  признавал  за  ним  его  деловые  качества  и
организационные      способности,      работоспособность,       одинаковую
требовательность  к  себе  и  к  другим,  верность  сталинским   принципам
управления империей, который в  период  полицейского  правления  Андропова
приобрел особую популярность в верхах.
     Романова, которому все доставалось его собственными,  иногда  тяжкими
трудами, с досадными порою срывами, не мог не  раздражать  такой  баловень
судьбы,  как  Горбачев.  Пребывав  в  Политбюро  на  четыре  года   дольше
Горбачева, Романов попал в столицу на пять лет  позже  соперника,  что  не
мешало ему, однако, смотреть на того свысока.
     Романов был как-никак ленинградцем, а Ленинград если  и  относился  к
провинции,  но  был  все-таки  (его  так  и  называли)  "столицей  русской
провинции" - в отличие от такой глуши, как Ставрополь.
     Уклончивость  и  покладистость  Горбачева  только   вызывали   глухое
раздражение у крутого и прямолинейного Романова.
     Как  секретарь  ЦК,  Романов  руководил  тяжелой  промышленностью   и
вооруженными  силами,  что  было,  несомненно,  важнее  дачного  сельского
хозяйства, которым ведал Горбачев. Однако, незадолго до  смерти,  Андропов
возложил на своего земляка дополнительные  обязонности:  взвалил  на  него
партийные кадры. Среди сторонников Горбачева числился министр  иностранных
дел Андрей Громыко, а среди  сторонников  Романова  -  начальник  генштаба
Огарков. Оба требовали больших капиталовложений в армию. Хотя казалось  бы
- куда больше?
     Пока Андропов был еще способен стоять у кормила  власти,  Горбачев  и
Романов взаимно дополняли друг друга, а когда он  заболел  и  окончательно
слег, заменяли его вдвоем, несмотря на взаимную  вражду.  Увы,  невозможно
было поделить между ними пост генерального секретаря, когда умер Андропов.
В те четыре дня, которые прошли с его смерти до "избрания" его  преемника,
они дали тем  большую  волю  своим  политическим  страстям,  чем  усерднее
вынуждены были их удерживать при жизни Андропова, но не знаем - и,  скорее
всего, никогда не узнаем - всех подробностей дуэли Романова и Горбачева  у
гроба их общего патрона. Достоверно известно, что те из "младотурок", кому
все-равно в этой борьбе  "не  светило"  призовое  место  -  Гейдар  Алиев,
Виталий Воротников, Николай Рыжков, Егор Лигачев и шеф КГБ Виктор Чебриков
- пытались урезонить дуэлянтов, призвать их к взаимной уступчивости. Но не
тут-то было! Оба оправдывали свои бескомпромиссные позиции  но  не  личным
честолюбием,  а  высокими  идеалами:  Романов  под  популярными  знаменами
неосталинизма,  национал-шовинизма  и  имперской  идеи,  в  то  время  как
Горбачев, будучи идеологически скорее  нейтрален  (идеологические  страсти
отбушевали в нем еще в сталинские годы, на студен