ько  сам  имел  немало  минут
неловкости. "Парадокс с  велосипедом",  механизм,  саму  физико-химическую
суть этого явления как следует объяснить ему ни один из них так и не смог.
Видно, работали в смежных областях. А до "велосипедных парадоксов" да  еще
с примесью телепортации руки не доходили. (У  всех  время  в  обрез.)  Все
разговоры тут да около; все они, как сговорились,  нажимали  поговорить  с
ним "про жизнь". Но Алик не любил этого: "про науку  так  про  науку,  про
жизнь так про жизнь". А  не  пустые  разговоры  про  все  сразу.  Уходя  с
очередного собеседования, он обычно восклицал: "Эх, не под силу  пока  что
хваленой науке раскусить этот орешек!" И всегда  малость  сожалел,  что  в
свое время не пошел в научные круги сам. Может, что тогда и объяснил, если
б вот так пришлось.
   И только один очень старый кибернетик (которому  в  те  годы  было  уже
где-то далеко за  девяносто),  то  и  дело  будто  грозя  потолку  длинным
суставчатым  пальцем  да  все  почесывая  этим  пальцем  темя   совершенно
безволосой головы, сказал слова, которые запомнились Алику, но  тоже  мало
что  объяснили  ему:  "Не  забывайте   никогда,   молодой   человек,   что
потенциальная энергия  всякой  обязанности,  долга,  просто  нравственного
побуждения  способна  переходить  в  самые  разнообразные  формы   энергии
кинетической! А это, прошу заметить, действие! Это уже очевидное  явление.
Следовательно, что?.. Следовательно, в жизненной  сфере  кое-какие  чудеса
вполне возможны. Вам, Альберт  Сидорович,  неслыханно  повезло!  Вы  имели
счастливую возможность наблюдать чрезвычайно редкий случай перехода  одной
формы движения материи в другую..."
   Эти слова, очевидно, потому именно Алику и запомнились, что престарелый
ученый, рано утром провожая его к трамвайной  остановке,  только  их  (эту
свою мысль) на разные лады и повторял.
   Очень и очень тепло распрощавшись  со  старым  кибернетиком,  он  купил
билет  и  в  трамвае  поехал  домой.  Выйдя  вечером  через  заднюю  дверь
прицепного вагона, Альберт твердо себе  сказал:  "Все,  Сидорович,  хватит
разбрасываться! Пора взяться за ум!.." И быстро пошел домой.  Он  шел  все
быстрей и быстрей, а потом побежал,  потому  что,  пока  ехал  в  трамвае,
обдумал шесть статей, названия  к  которым  его  уставший  мозг  стал  уже
забывать. Никогда статей не писал, а тут  шесть  больших!..  Которые  были
(каждая в отдельности) направлены против Алевтины Горобылиной,  против  ее
Николая, против старого кибернетика (на которого к вечеру он был уже зол),
в защиту Клавы, в защиту телепатии... Он побежал домой  еще  быстрее,  ибо
как называлась шестая  статья,  уже  почти  забыл.  Чтоб  не  запамятовать
названия остальных, бежал все быстрее и повторял: "О старых  кибернетиках,
которые мякину выдают за чудеса", "О  заслуживающем  порицания  применении
телепортации цыганкой Алевтиной Горобылиной", "О Николае,  который  у  ней
под пятой", "О Клаве, которая стала козлом отпущения"  и  (вроде  бы)  "Об
охотном и безохотном горении спичек  (в  эксперименте)  и  о  бестрепетном
предсказании лесных пожаров".



   Михаил Клименко.
   Солнечный зайчик

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ледяной телескоп".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   -  Ну,  рассказывайте,  -  войдя  в  комнату,  сурово  сказал  врач   и
бесцеремонно раскрыл окно.
   Молодой и  щупленький,  в  хрустящем  халатике,  он  сразу  же  приятно
всколыхнул в Хламорове густое сладковатое чувство мести: очень уж врач был
ершист.
   - Я страдаю  тяжким  даром  магнетического  внушения,  -  подтягивая  к
дырявой, будто фанерная лопата, бороде ватное одеяло, сказал  Хламоров.  -
Овладел недугом нежданно-негаданно... Когда-то был приглашен на  помолвку.
С утра все слушали жениха. К полудню он был уже невыносим. Ума палата,  он
знал все, начиная от высшей астрономии. Все гости, человек  сорок,  ждали,
что же скажу я, ведь я когда-то дружил с невестой, да только как-то отошел
в сторону... Но что я мог сказать, если эта лысина перед сговором прочитал
всю энциклопедию! Он хотел затоптать мою гордость...  Гости  вздремнули  и
опять сели к  столу.  Ели  весеннюю  окрошку.  И  снова  гремел  жених.  О
пневматических челноках! Мне уже не хватало воздуха, а уйти  было  нельзя.
Месть, только месть, сказал я себе. И во мне стала расти мечта. Я  страшно
сосредоточился и... Жених замолчал. Все удивленно перестали есть  окрошку.
А он сверкнул очами и сказал: "А теперь смотрите..." Взял  у  соседа  (это
был отец невесты) полную тарелку окрошки и вылил себе на голову.  Страшное
дело!.. Все окаменели -  ну  натуральный  застольный  спазм.  (Как  я  был
мелочен!) Когда жениха вытерли, я сказал, что виноват я. Все были поражены
благородством, с каким я решился на очищающую ложь. Все  сказали,  чтоб  я
немедленно прекратил этот сладострастный поклеп на самого себя...
   - Я вас вылечу, - уверенно сказал врач. - Вы разлюбите свой милый недуг
и все теплые радости, которые он вам приносил. А пока созерцайте облака...
   - Уходите, - сказал ему Хламоров. - Убегайте...
   Юноша побледнел, но убежать не успел... Он схватил одеяло  и  с  дивной
прытью стал гоняться за ошалевшими мухами. Хламоров достал из-под  подушки
часы и засек время. Сеанс длился тринадцать минут...
   Из окна дома, что высился за осенним сквером, кто-то наводил солнечного
зайчика. "Майся, майся... - жмурился и мурлыкал Хламоров. - Этим  меня  не
возьмешь..." Он вскочил, подбежал  к  телефону.  Раздался  робкий  девичий
голос: "Алло... Роберт?.. Я вас... знаю...  Хотела  забыть,  да  не  могу.
Спасите меня. Ну, прямо: знаете  что?..  Давайте  увидимся.  Нет,  правда!
Завтра?.. Нет, через двенадцать дней, ладно?.. Ну, потому  что  тогда  мне
исполнится восемнадцать. А вы видели солнечный зайчик? Ой,  правда?!.  Это
был мой. До завтра - по солнечному телеграфу! Зовут?.. Майя..."
   Ни одному ее слову Хламоров не поверил, но от волнения взмок.  А  вдруг
все правда?.. И его затрясло.  И  запетлял  он  по  комнате,  беспрестанно
бормоча:  "Да  какая  разница:  восемнадцать  лет  или  семнадцать,   если
любовь!.."
   В эти счастливые минуты он не догадывался, что его любимый да утешающий
дар измываться навеки погублен. Он снял со стены зеркало, поколебался... и
тщательно стер с него пыль.



   Михаил Клименко.
   Судная ночь

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ледяной телескоп".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Соседи не виноваты, если что-нибудь увидят. Они ведь  тоже  выходят  на
улицу, хотя уже сумерки и почти не видно, как идет  дым  из  труб.  Собаки
лают в синий вечер, и это хорошо слыхать.
   Был морозец.
   Они с вечера заметили, что у шурина какая-то возня во  дворе.  Возятся,
возятся - и никак не видно, что такое. Шурин помаленьку ругается,  а  этот
пыхтит!..  Думали,  он  пьяный  с  кем-нибудь.  Но  он  не  пил.  Он   был
изобретатель, и  это  ему  вредило.  Недавно  он  изобрел  ложкодержатель.
Портативный, небольшой такой зажим, чтоб удобней держать  ложку  во  время
еды. Он насчет этого уже давно с Японией ведет переговоры. Он и  с  ЮНЕСКО
переписывается. По их просьбе он изобрел ступку-самодувку-полуавтомат  для
особого молекулярного истолчения мела.  Потому  что  нужно  создать  очень
большие запасы тонко толченного мела, какого мельче быть не может и  нигде
нет.
   Потом они гурьбой вдвоем кое-как втолкались из сеней в комнаты. Так что
дверь перед ними была открыта до тех пор, пока жена не закричала, чтоб  он
не выстужал дом. Трамвай по соседней улице прогромыхал как раз перед этим,
и это мешало детям спать.
   Он изобретает только из подручных материалов, что есть в  кладовке,  на
чердаке, в сарайке и в подполе. Это принцип.  У  него  дома  одной  только
проволоки скопилось что-то около двадцати двух тонн. Разумеется, он не наш
шурин. Он шурин одного близкого друга и работает лаборантом.
   Но ночью, в три часа ночи он в растянутом свитере прибежал к  тестю.  И
стал будить этот большой дом. Стал трогать ворота, гудеть  ими.  Тесть  по
ночам курил. Он ночью не спал, а думал. И  вот  в  стеклянной  глубине  он
оттопырил занавеску.
   - Кто там? - спросил он этого шурина через тройные рамы.  Его  освещала
луна, и шурин по губам догадался, о чем тесть разговаривает с ним.
   - Я, не видишь! - размахнул шурин руками.
   Тесть,  глядя  снизу  на  высокую  луну  (хотя  через  тройные   стекла
расслышать его слова и невозможно было), сказал:
   - Глаза светом забило - не вижу, что ты говоришь.
   Шурин достал из кармана трояковыпуклое зеркало и дважды отраженный свет
направил себе на лицо.
   - Впусти! - крикнул он в голубые глазки  и,  чтоб  тесть  не  обиделся,
поддерживал на себе отраженный свет. - Говорил тебе: давай  слуховое  окно
высверлю. Легче бы собеседовать было.
   - Чтоб дыму напустил? - побегал тесть губами  и  за  тройными  стеклами
засмеялся без звуков.
   Тесть его изобретений не признавал и по ночам в дом не впускал. У  него
была своя жизнь.
   На всю улицу шурин крикнул:
   - Я что-то изобрел и сам не пойму! Помогите связать!
   - А как называется? - спросил тесть.
   - Лошадиная сила! - на всю улицу закричал шурин. - Меня из дому  гонит,
детям есть не дает, а жене спать. Приходите. С деверем, со свекровью  и  с
зятем. А я к свояку схожу, он математику знает.
   - Иди. Придем. - Тесть беззубо засмеялся и опустил занавеску. Ему  надо
было найти валенки. Да галоши к ним. Да еще полночи зятя будить,  который,
может, и не проснется.
   Шурин ждал их около дома. Под высокой луной топтался у калитки, хрустел
снегом. Потом жена вынесла ему от соседей коричневый полушубок, лишь бы он
в этом свитере не застудил свои внутренние органы.
   Чтоб изобрести  лошадиную  силу,  шурину  потребовалось  девять  фунтов
авиационной резины, бобровый рукав, три дубовые доски, полтора  квадратных
метра сыромятной кожи и одна  пластмассовая  рессора.  Ну  и  по  мелочам:
батарейка, клей и одно сопротивление, а  также  дратва,  немного  жести  и
консультация у свояка. Вот и все. За три недели он эту лошилу, как  он  ее
ласково называл, сшил и  склеил.  Она  была  похожа  на  хлебный  батон  с
четырьмя руколапами - две руколапы для рук, а две  для  ног,  -  ростом  с
первоклассника и весила сорок четыре килограмма и все это время набиралась
сил, и шурин не знал, станет ли она работать.
   А вчера с женой они ее засунули во влажный мешок и вынесли в чуланку. И
вот сегодня вечером она порвала  мерзлый  мешок,  ворвалась  в  комнаты  и
начала кататься по  полу,  горшки  передвигать,  на  детей  фыркать,  жену
трогать. Потом выбежала во двор и куда попало разбросала сугробы. И пока в
синих сумерках лаяли собаки, шурин с ней часа  два  провозился  во  дворе,
потому что у него было меньше силы, чем у этой лошилы, а в  ней  была  как
раз одна лошадиная сила. Он очень боялся позора перед соседями  и  поэтому
так отчаянно отбирал у ней деревянную лопату.
   Теперь, стоя у калитки, шурин видел, как она среди ночи  будто  человек
ходит по подоконнику и свечными своими глазками  вглядывается  в  темноту.
Этого он не боялся. Он боялся, что она разобьет окно и простудит детей. Он
абсолютно забыл, что все его дети давно у соседей.
   Четверо шли с горы, и тени их были черней, чем они сами.
   - Замерз небось! - подошедши, сказал тесть. - Ну пойдем  в  дом!  Будем
выяснять.
   Они пошли и вошли, а шурин что-то замешкался, задержался в сенях. Когда
же он открыл дверь, ему в нос шибануло сыромятное зловоние.  Он  ухватился
за косяк. Родственников нигде тут не было. Как потом выяснилось, они  были
в другой комнате - тесть  вязал  узел  для  петли,  свекровь  колдовала  и
молилась, свояк глубоко задумался, а зять ничего не делал.
   Лошила спрыгнула с подоконника да так остервенело  потолкала  шурина  в
дверь, что он упал все-таки в комнату, а она сама вывалилась  в  сени,  но
тут же вскочила сюда и шурина  выпихнула.  Он  дверь  приоткрыл  и  сквозь
едучее зловоние видел, как дошила стаскивает на стол все остальное в кучу:
тарелки, хлеб, еду, горшки и все. Она работала очень  быстро.  Из  подпола
вытащила бочонок с капустой и этой квашеной  капустой  и  огурцами  набила
унитаз до отказу и дернула за цепочку. В два счета опять вытолкала шурина,
потому что он уже стоял было около унитаза, убивался в недоумении и шептал
какие-то разные слова.
   Теперь же он тихо находился в темных сенях.
   Тут родственники гурьбой пробежали через зловонную комнату  не  дыша  и
зажимая рты, волоча уже бессознательную свекровь.  Они  с  улицы  облепили
окна и наблюдали. Шурин примкнул к ним.
   Лошила махом сгребла со стола всю посуду и яства  -  и  прямо  в  угол.
Побежала на кухню и вернулась с точильным камнем и  кухонным  ножом  (этот
ужасный нож шурин сделал из полуметрового напильника) и стала его  точить,
сидя посередь стола. Но точила недолго. Бросила все на стол. Вывернула  из
патрона, висевшего над столом, лампочку и  принялась  в  него,  в  патрон,
впихивать сырого окуня.
   - Что такое! Что такое! - сильно стуча по раме, с улицы закричал свояк.
- Это неправильно! Я же знаю! -  Он,  очевидно,  терял  рассудок,  хотя  и
неплохо разбирался в математике.
   Другая лампочка погасла. Произошло замыкание, и во всем доме  стемнело.
Только над столом в темной комнате двумя снопами взлетали искры - дошила о
камень точила нож!
   Наблюдатели за окном задрожали.
   - Ей-богу, нечистая сила, - сказала свекровь.
   - Изобрел-то ты ее зачем? -  строго  спросил  тесть.  -  Ну-ка  говори!
Отвечай!
   - Как зачем! - начал ругаться шурин. -  Чтоб  мясорубку  крутила,  полы
мыла. Думаешь, дрова колоть у меня время есть? А  вы,  свекровь,  отсталый
человек, должны знать, что это научный аппарат, а не чертовщина! У меня же
про нее схема есть. А как же!
   - Кипятком ошпарить - вот и схема!  И  мученью  конец!  -  вскипятилась
свекровь.
   - Господи! Господи!  -  забормотал  свояк.  -  А  какую  ты  программу,
программу-то какую в нее вложил? А-а?.. Но кого-то она  погубит.  Погубит!
Погубит!..
   - Какая программа!  Кибернетики  -  минимум.  Обучал  ее  по  домашнему
хозяйству маленько, вот и все... И вся программа.
   Громыхая дверьми, лошила  вылетела  на  улицу.  С  блистающим  ножом  в
руколапе, кутаясь в одеяло. Трижды, тяжело и часто вздыхая, обежала вокруг
дома. Родственники пристыли к стене. Поискав и не найдя, лошила бесцельно,
как сторож, стала бродить по двору. Изредка ножом врубалась  в  штакетник,
кромсая досочки. А то неподвижно, долго таращилась на лупу.  И  тут  тестя
как дернуло. Он подкрался и набросил на нее свою  петлю.  Когда  же  канат
хорошо натянулся, лошила круто повернулась и рубанула по  канату  страшным
ножом. И перерубила. Тесть упал. А она  спокойно  пробежала  мимо  него  и
воткнула ужасное оружие свояку в мякоть!
   - За что! - заревел тот, грудью прижимаясь к стене. - Я же  в  расчетах
помогал!.. - И он побежал в клинику и добежал вовремя, потому что все было
хорошо.
   И остальные разбежались кто куда.
   А дошила носилась по соседским дворам, фыркала, собак  ножом  пугала  и
этим же ножом по дверям и  воротам  стучала.  Получилось  столько  гаму  и
переполоху, что все люди не выспались. Многие в нее стреляли  и  с  дубьем
бегали, но не поймали. Или она где в сугробе  спряталась,  или  убежала  в
Невинномыслый лес - неизвестно. Она до сих пор пакостит. И хитрой стала  -
дальше некуда. И ее никак не поймать, потому что она из  резины,  досок  и
сыромяты и поэтому не боится магнитного поля.
   На днях шурин сам пострадал. Он рано утром пошел за своим полуавтоматом
для снятия кожицы с мандаринов. К одному другу, который им кой-какие копии
снимал.  И  вот  на  рассвете  дошила  перевстретила  его   в   заметенном
переулочке. Шурин сперва подумал, что это там какая-нибудь  анахроническая
бабка в зипуне. Ведет козлика на поводке... Да только этот козлик так его,
упавшего, бодал! Так рогами пинал! А он кричал в утреннем  свете.  Он  так
кричал, так кричал! И сквозь крики,  катаясь  в  сугробе,  видел,  что  на
другом конце переулочка не хрычовка в зипунке подпрыгивает,  а  лошила!  С
ножки на ножку перескакивает, будто замерзла, а сама радуется, руколапками
по бокам себя хлопает!
   Невыносимо стало. Поэтому шурин ночами не спит, книги зубрит: он  хочет
изобрести и построить семьсот тридцать семь маленьких таких джоулей,  чтоб
они могли порыскать, найти лошилу и с ним схватить ее. Или надо  побыстрей
изобрести что-то такое, которое хитрей лошилы и может  вступить  с  ней  в
переговоры.