Пошла!
   Сдвинулась платформа, и пошла по рельсам, пошла все быстрее. Они бегут,
упираясь в нее руками. Быстрее!
   Нечем дышать. Воздух режет горло Огнем, они не успели поднять щитки...
   Платформа разогналась, ее уже притягивает столб,  еще  немного,  и  она
побежит сама, и столб подхватит ее и понесет вверх, вверх... Почти  девять
километров в минуту... Перед глазами Кравцова циферблат таймера.  Потеряно
только две минуты... Она успеет. Она рванет на высоте! Пусть не шестьдесят
километров, пусть на сорокакилометровой...  Ни  черта  с  нами  не  будет,
закроем лица, ничком на палубу...  Взрыв  горизонтально  направленный,  на
большой высоте...
   Радиация? У нас герметичные скафандры, и у людей на катере тоже.
   Ни черта! Разогнать ее только... А ну, еще!
   Не хочу умирать...
   Сдавленный голос Джима:
   - Хватит... Сама пойдет...
   - Еще немного! Взяли!
   Безумный бег! Джим спотыкается  о  торчащую  головку  болта,  падает  с
размаху, в руке острая боль.
   - Стоп! - орет он, задыхаясь.
   Но Кравцов бежит и бежит...
   - Александр! Остановись!
   Что с ним?.. Почему он...
   Страшная мысль пронизывает Джима.
   - А-а-а-а...
   Он   исступленно   колотит   здоровой   рукой   по   рельсу,    ползет,
остановившимися глазами смотрит на удаляющийся скафандр Кравцова.
   Кравцов уже не бежит за платформой. Платформа притянула его к себе,  он
не может оторваться, отскочить, ноги его бессильно волочатся по палубе...
   Горизонтальное падение... Все равно, что летишь в пропасть...
   - Алекса-а-а-а...
   Спазма сжимает горло Джима.
   Платформа в  облаке  пара  у  подножия  столба.  Мелькнул  серо-голубой
скафандр. Глухой удар.
   Джим закрывает обожженные глаза.
   Вдруг - мысль о людях. О тех, что на катере. Джим вскакивает  и  бежит,
задыхаясь, к краю плота.
   Перегнувшись через поручни, он беззвучно  открывает  и  закрывает  рот,
крика не получается, не отдышаться.
   Японцы-матросы на катере замечают его. Смотрят, задрав головы.
   - Все вниз! - вырывается, наконец, у Джима. - Под палубу! Задраить люк!
Закрыть шлемы! Лицом вниз!
   Забегали там, внизу.
   Джим рывком отваливает крышку палубного люка. Замычав от  пронзительной
боли в руке, прыгает в люк. Тьма и духота.
   Он захлопывает крышку.
   И  тут  плот  содрогнулся.  Протяжный-протяжный,  басовитый,   далекий,
доносится гул взрыва.



38

   Приспущены флаги на судах флотилии.
   Салон "Фукуока-мару" залит ярким электрическим светом. Здесь  собрались
все знакомые нам герои этого повествования.
   Нет только Уилла и Нормы Хемптон. Должно быть, они сидят в своей каюте.
   Нет Джима Паркинсона. Когда полыхнуло в небе  и  прогрохотал  взрыв,  к
плоту направилось  посыльное  судно  с  инженерами-атомщиками  и  командой
добровольцев на борту. Они нашли в крохотной каютке катера трех испуганных
японских матросов, которые  знали  лишь  то,  что  перед  взрывом  наверху
появился  человек  в  скафандре  и  крикнул  им   слова   предостережения.
Добровольцы в защитных костюмах поднялись наверх  и  обшарили  всю  палубу
плота. Счетчики Гейгера, подвешенные к их скафандрам, показывали не  такой
уж сильный уровень радиации. Они искали несколько часов  и  уже  отчаялись
найти Кравцова и Паркинсона, как вдруг доброволец Чулков,  откинув  крышку
одного  из  палубных  люков  и  посветив  фонариком,  увидел  человека   в
скафандре. Паркинсон лежал в глубоком обмороке.  Он  очнулся  на  обратном
пути, в каюте посыльного судна, но не сказал ни слова, и  глаза  его  были
безумны. Только в лазарете на "Фукуока-мару"  Джим  немного  оправился  от
потрясения и припомнил,  что  произошло.  И  тогда  поиски  Кравцова  были
прекращены. Переломленную руку Джима уложили в гипс.
   Нет Александра Кравцова...
   Тихо в салоне. Время от времени стюард приносит на черном  лакированном
подносе кипы радиограмм и кладет их на стол перед Морозовым  и  Токунагой.
Поздравления   сыплются   со   всех   континентов.   Поздравления   -    и
соболезнования. Морозов просматривает  радиограммы,  некоторые  вполголоса
читает. Японский академик  сидит  неподвижно  в  кресле,  прикрыв  ладонью
глаза. Сегодня у него особенно болезненный вид.
   Дверь распахивается  со  звоном.  На  пороге  стоит  Уильям  Макферсон.
Сорочка у него расстегнута на груди, пиджак  небрежно  накинут  на  плечи.
Нижняя челюсть упрямо и вызывающе выдвинута.
   - Хелло, - говорит он, обведя салон недобрым взглядом, голос его звучит
громче, чем следует. - Добрый вечер, господа!
   Он направляется к столу, за которым  сидят  руководители  операции.  Он
упирается руками в стол и говорит Токунаге, обдавая его запахом рома:
   - Как поживаете, сэр?
   Японец медленно поднимает голову. Лицо у него усталое, изжелта-бледное,
в густой сетке морщин.
   - Что вам угодно? - голос у Токунаги тоже больной.
   - Мне угодно... Мне угодно спросить вас... Какого дьявола вы  отправили
на смерть этого юношу?!
   Мгновение мертвой тишины.
   - Как вы смеете, господин Макферсон! - Морозов  гневно  выпрямляется  в
кресле. - Как смеете вы...
   - Молчите! - рычит Уилл. Взмахом руки он  сбрасывает  со  стола  бланки
радиограмм. Запереть его, на ключ запереть надо было...
   - Успокойтесь, Макферсон! Возьмите себя в руки и  немедленно  попросите
извинения у академика Токунаги...
   Токунага трогает Морозова за рукав.
   - Не надо, - говорит он высоким голосом. - Господин Макферсон  прав.  Я
не должен был соглашаться. Я должен был пойти сам,  потому  что...  Потому
что мне все равно...
   Голос его никнет. Он снова закрывает глаза ладонью.
   В салон врывается Норма Хемптон.
   - Уилл! Боже мой, что с тобой делается... - Она отдирает руки Уилла  от
стола и ведет его к двери. - Ты просто сошел с ума. Ты просто хочешь  себя
погубить... -
   У двери Уилл припадает к косяку, от  звериного  стона  содрогается  его
спина. Норма растерянно стоит рядом, гладит его по плечу.
   Али-Овсад подходит к Уиллу.
   - Не надо плакать, инглиз, - произносит он с силой. - Ты не девочка, ты
мужчина. Кравцов был мне друг. Нам всем был друг.
   Он и Норма берут Уилла под руки и уводят. И снова тихо в салоне.
   От резкого телефонного зуммера  Токунага  нервно  вздрагивает.  Морозов
берет трубку, слушает.
   - Связь с Москвой, - говорит он, поднимаясь.
   Токунага тоже  встает  и  выходит  вместе  с  Морозовым  из  салона.  В
радиорубке их встречает Оловянников.
   - Она у нас, в редакции  "Известий",  -  тихо  говорит  он  и  передает
Морозову трубку.
   -  Марина  Сергеевна?  Говорит  Морозов.  Вы  слышите  меня?..   Марина
Сергеевна, я знаю, что слова  утешения  бессмысленны,  но  позвольте  мне,
старику, сказать вам, что я горжусь вашим мужем...


   Вот и все.
   Вам, наверное, покажется странным, что для перерезания  Черного  столба
люди использовали такое опасное старинное чудище, как атомная бомба. Но не
забывайте, что тогда не  было  еще  гравиквантовых  излучателей.  Да  и  о
сущности единого поля люди в то время, время разобщенного мира, только еще
начинали догадываться...
   Что было дальше? Если вы забыли, то включите  учебную  звукозапись  для
четвертого класса. Она напомнит вам, как космонавты Мышляев и Эррера вышли
на орбиту, эквидистантную отрезанному витку  Черного  столба,  получившему
название "Кольца  Кравцова";  они  уравняли  скорость  своего  корабля  со
скоростью витка, вылезли в скафандрах наружу, в Пространство,  и  укрепили
на разомкнутых концах кольца  первые  датчики  автоматических  станций.  А
теперь на Кольце Кравцова  смонтированы  внеземные  станции  для  ракетных
поездов, посты космической связи и многое другое; вы прекрасно знаете это.
   Быть может, иные из вас побывали  с  экскурсиями  на  Большом  Плоту  -
теперь  он,  конечно,  совсем  другой  -  и  видели,  как  по  специальным
радиосигналам автоматы включают установку и дают черному веществу  немного
выдавиться вверх, совсем как зубной пасте из тюбика,  а  затем  отрезанный
кусок грузится в трюм стратоплана и  отправляется  по  назначению  -  чаще
всего на какой-нибудь из заводов космического кораблестроения.
   Теперь,  когда  вы  познакомились  с  Александром  Кравцовым   поближе,
всмотритесь снова в его портрет - он помещен в учебнике геофизики,  в  том
разделе, где идет речь о Кольце Кравцова. Парень как парень, не правда ли?
Он вовсе не собирался стать героем.
   Просто он легко забывал о себе, когда думал о других.