Святослав ЛОГИНОВ 
 
 
     СЛУЧАЙНОСТЬ
 
     Каждый  год   Адольф   фон   Байер,   профессор   химии   Мюнхенского
университета, получал от магистратуры пригласительный билет  на  городской
бал, внимательно его прочитывал, благодарил рассыльного и никуда не ходил.
Но недавно кто-то рассказал ему, что Юстус Либих, чью кафедру он  занимает
вот уже пятый год, считал своим долгом всегда присутствовать на празднике.
И Байер тоже решил пойти.
     Бал начинался в одиннадцать часов вечера, так что день у  Байера  был
таким же трудовым, как любой другой. С утра он раздал задания лаборантам и
практикантам,  поговорил   с   сотрудниками   и   ассистентами,   ведущими
самостоятельные  работы.  Потом  читал  лекции  студентам,  сходил   домой
пообедать, опять вернулся  в  университет,  ответил  на  письма,  выправил
корректуру статьи для журнала и... совершенно забыл о бале.
     Вспомнил о нем только когда давал инструкции  лаборанту  Францу.  Тот
оставался на ночь, следить за синтезом, поставленным еще  с  утра.  Обычно
Байер старался  не  оставлять  Франца  одного  в  лаборатории,  Франц  был
человеком ненадежным: лаборантом он лишь числился, а  на  самом  деле  был
обычным наемным служителем, но поскольку в этот день были поставлены давно
отработанные  синтезы,  не  грозящие  никакими  сюрпризами,  Байер   решил
рискнуть. Он объяснял предстоящую  работу,  а  Франц  слушал,  почтительно
кивая на каждой фразе.
     - Особое внимание прошу уделить горелкам, следите, чтобы кипение было
тихим, без толчков, нагрев контролируйте по термометрам...  Хотя,  так  вы
все позабудете. Я  сейчас  запишу...  -  Байер  схватил  со  стола  первую
попавшуюся бумажку. Это оказался пригласительный билет. - Мой бог!  Совсем
забыл! - воскликнул Байер.
     Тем не менее, он сначала закончил наставления,  проверил,  чтобы  все
было в порядке, и только потом поспешил к дому, чтобы переодеться.
     Разумеется, он опоздал, праздник был в самом  разгаре.  Распорядитель
ввел Байера в зал, торжественно возгласил:
     - Адольф фон Байер, профессор!
     Теперь Байер считался представленным присутствующим  и  мог  начинать
веселиться самостоятельно. Но, во-первых,  он  не  знал  здесь  ни  одного
человека.  Открывавшие  бал  почтенные  люди,  с  которыми  Байера   водил
знакомство, уже ушли, и в древнем "зале пиров" гудела незнакомая толпа.  А
во-вторых, Байер решительно не представлял, что он  должен  здесь  делать,
ведь он, по примеру великого Либиха, собирался прийти только на открытие.
     Однако, к нему почти сразу подошел заплывший жиром толстяк, втиснутый
в узкий сюртук. Он остановился против Байера и громко спросил:
     - Это вы доктор фон Байер?
     - К вашим услугам, - отозвался тот.
     - Краппп? - рявкнул толстяк.
     - Простите? - не понял Байер.
     - Ведь это вы сделали искусственный крапп?
     - Ализарин, красящее вещество краппа,  -  лекторским  тоном  произнес
Байер, - получен Гребе и Линнеманом в  то  время,  когда  эти  два  ученых
работали в моей лаборатории.
     - Все равно, - отмахнулся толстяк, - весь город  говорит,  что  крапп
сделали вы,  -  он  замолк  на  несколько  секунд,  а  потом,  решив,  что
собеседник усвоил комплимент, спросил: - А сейчас вы чем занимаетесь?
     - Индиго, - коротко ответил Байер.
     - О-о-о!.. - уважительно протянул толстяк.  -  И  давно  вы  за  него
взялись?
     - Не очень, - рассеянно ответил Байер.
     Он вдруг вспомнил, как впервые познакомился с таинственным  веществом
индиго. В то время Адольф Иоганн Фридрих Вильгельм фон Байер был худеньким
бледным мальчиком и его звучные имена  казались  насмешкой.  Отец  его,  в
юности воевавший против Наполеона, хотел, чтобы  сын  стал  военным,  мать
мечтала  видеть  его  литератороом.  А  двенадцатилетний  Адольф  читал  и
перечитывал случайно попавший ему в руки научный трактат Фридриха Велера -
человека,   впервые    ситезировавшего    органическую    субстанцию    из
неорганических веществ. Больше всего в этой книге потряс мальчика  рассказ
о красках. Только теперь он понял, как  неярко  одеваются  живущие  вокруг
люди. Материи были белыми, серыми или выкрашенными в некрасивый бурый цвет
дешевой краской "кашу". Все остальные  красители  привозились  издалека  и
были  дороги.  Даже  сами  их  названия  звучали  словно  имена  сказочных
восточных городов: шафран, кошениль, хна. И, конечно  же,  царь  красок  -
синее индиго. Цена этой чудесной лазоревой краски была столь  велика,  что
некогда  германские  правители  даже  запретили  ввоз  индиго  в   страну,
опасаясь,  что  Германия  разорится,  если  немцы  будут  носить   платье,
выкрашенное в синий цвет. И даже  французский  император,  с  которым  так
храбро сражался отец будущего  химика,  не  смог  одеть  в  синие  мундиры
любимую старую гвардию.
     Прочитанная книга не давала покоя, и  когда  в  день  тринадцатилетия
родители подарили Адольфу  два  талера,  он,  зажав  серебряные  монеты  в
кулаке, побежал в аптеку и купил  там  порошок  индиго,  чтобы  повтоорить
описанные Велером опыты. Неделю Адольф ходил с синими руками и с  тех  пор
твердо решил, что будет химиком и обязательно научится изготовлять индиго.
     Байер  тряхнул  головой,   отгоняя   нахлынувшие   воспоминания.   Он
сообразил, что все еще стоит в зале, а толстяк назидательно говорит ему:
     - Не кажется  ли  вам,  что  ваши  исследования,  в  некотором  роде,
являются как бы безнравственными?
     - Это в каком же смысле, позвольте спросить?
     - А то, что крапп прежде стоил  двести  марок  за  килограмм,  а  ваш
ализарин, хотя красит и лучше, но стоит всего шесть марок. И  если  индиго
научатся фабриковать из каменноугольной смолы, то его ждет та  же  участь!
Ведь тогда любая крестьянка сможет надеть цветную юбку! Падет  уважение  к
богатству.
     - Вот и прекрасно, - сказал Байер. - Быть может, тогда люди  научатся
отличать друг друга не по цвету штанов, а по содержимому головы.
     Толстяк изумленно глянул на профессора и отошел, обиженно сопя. Байер
молча развернулся и ушел.
     Домой он вернулся поздней ночью, однако это не помешало ему подняться
до света,  чтобы  отправиться  на  прогулку.  Ему  и  раньше  приходилось,
вернувшись из лаборатории под утро,  даже  не  ложась  спать,  уходить  на
утреннюю прогулку, которая была непременной частью его образа жизни.
     - Химик слишком много дышит парами вредных веществ, - говорил он, - и
должен в виде возмещения ущерба побольше дышать чистым воздухом.
     Но на самом деле Байер просто любил ходить по улицам спящего  города,
и лишь  когда  ему  попадался  первый  тяжело  гремящий  вагон  конки,  он
поворачивался и шел не домой, а к  университету,  в  свою  лабораторию.  И
прежде, чем появлялись сотрудники, Байер успевал войти  в  курс  работы  и
обдумать, что и как он будет делать сегодня. В этом и  заключался  секрет,
благодаря которому он успевал так много.
     А он действительно  сделал  немало.  К  восемнадцати  годам  закончил
математический факультет  Берлинского  университета,  а  потом,  с  трудом
добившись согласия отца, уехал в Гейдельберг к Бунзену. Ничего не скажешь,
Бунзен научил его работать, но Байер хотел заниматься органической  химией
и потому вскоре покинул творца спектрального анализа и отправился в  Гент,
где поступил в лабораторию Августа Кекуле.
     Среди немецких химиков Кекуле был самой эксцентричной фигурой,  и  по
характеру и по области исследований. Занимался он  в  то  время  проблемой
непонятной стабильности ароматических соединений. Кекуле предположил,  что
атомы углерода в этих веществах соединяясь друг с другом одной  или  двумя
связями, образуют кольца, которые укрепляют молекулу. Теория  эта  вызвала
удивление и вряд ли была скоро признана, но уже через год  на  всю  Европу
прозвучал голос  российского  химика  Бутлерова,  выступившего  с  теорией
химического строения, и теория Кекуле  вошла  в  нее  как  частный,  хотя,
возможно, самый интересный случай.
     Но как обычно бывает со всеми теориями,  вскоре  обнаружились  факты,
которые  не  укладывались  в  отведенные  им  рамки.  Среди  ароматических
соединений нашелся плохоизученный класс веществ, носящий длинное  название
"ароматические гетероциклы" и не  желающий  подчиняться  теории  строения.
Вещества этого класса показывали признаки ароматичности,  в  том  числе  и
равнозначность  всех   двойных   связей,   а   согласно   Кекуле,   связь,
принадлежащая азоту или другому неуглеродному атому,  должна  была  сильно
отличаться от остальных.
     Здесь-то интерес Байера к красителям вспыхнул  с  новой  силой,  ведь
почти все органические  краски  -  природные  и  немногие  уже  полученные
искусственно, были ароматическими гетероциклами.
     Но по-настоящему заняться индиго удалось только в  1865  году,  когда
Байер занял кафедру химии в Берлинской ремесленной академии. С тех пор все
его работы тем или иным образом имели отношение к  химии  красителей.  Его
ученики - Гребе и Линнеман получили ализарин.  Братья  Фишер  -  тоже  его
ученики - подарили миру  дешевый  розанилин  и  красивую  горькоминдальную
зелень.  Только  сам  Байер  пока  не  дал  промышленности  никаких  новых
красителей. Кто делает большой труд - работает долго.
     К тому же, Байер предпочитал браться за проблемы, имеющие  не  только
практический, но и теоретический интерес, хотя в  конце  работы  неизменно
возвращался к индиго. Найти универсальный метод анализа кислородсодержащих
соединений - и доказать, что  индиго  есть  производное  индола.  Заняться
проблемой ароматичности - и приложить полученные  результаты  к  азотистым
гетероциклам: индолу, изатину, индиго...
     Кроме того, много времени отнимают ученики. Их привлекала к  нему  не
только слава крупного теоретика и  смелого  экспериментатовра,  не  только
память о том,  что  прежде  здесь  работал  Юстус  Либих.  Гораздо  важнее
оказывалось то, что Байер был честен. Именно это качество объединяет  всех
ученых, сумевших создать свои школы. В конце концов,  кто  такие  Гребе  и
Линнеман? Один в ту пору был ассистеном, впорой и  вовсе  практикантом.  К
тому же пользовались они разработанной  Байером  методикой  восстановления
цинковой пылью. Дюма на его месте просто  поставил  бы  под  работой  свою
подпись, но Байер так не мог. Только когда  работу  проводил  студент,  за
каждым шагом которого приходилось следить,  Байер  включал  себя  в  число
соавторов. Так пять лет назад появилась статья Байера и Коро  о  получении
пурпурина. Жаль, что выпуск этого красителя оказался  нерентабельным,  так
же как и производство фенолфталеина, открытого Байером еще в 1871 году.
     И все же, хотя и медленно, но он подходил к  индиго.  Сначала  изучал
продукьты разложения и устанавливал их структуру, а  потом  начал  трудный
путь от синтеза простых составляющих ко все более сложным: пиролл,  индол,
оксииндол - вот ступеньки, по которым он поднимался к индиго. И наконец  -
изатин. Вещество с простой формулой, но чудовищно длинным, чисто  немецким
названием: ортонитрофенилпропиоловая кислота  при  нагревании  со  щелочью
давала изатин. Если бы удалось восстановить его в момент выделения, то  он
получил бы если не само индиго, то что-то близкое  к  нему.  Значит,  надо
искать восстановитель. Байер надеялся,  что  как  восстановитель  подойдет
глюкоза, но в результате получил тот же самый изатин... Что  ж,  он  будет
работать дальше.
     Сейчас в  лаборатории  Франц  повторяет  опыт  с  глюкозой,  проводит
вонтрольный синтез. Конечно, заманчиво все время идти вперед, всякий  день
делать новое, но у него такое правило: любой опыт повторять несколько раз,
причем повторы должен производить не тот,  кто  ставил  опыт  первый  раз.
Только так  можно  добиться  настоящей  повторяемости  явления.  А  это  -
обязательное условие. Еще никто не находил  в  его  экспериментах  ошибок,
Адольф фон Байер не потерпит, чтобы  его  результаты  оказались  неверными
из-за какой-то случайности...
     Байер шел берегом бурного Изара по  направлению  к  университету,  не
замечая, что все время убыстряет шаг. Здание либиховского института стояло
на набережной. Франц почти сразу отозвался на стук и открыл  дверь.  Байер
опытным взглядом скользнул по лицу лаборатна. Странно, Франц не заспан,  а
ведь этот лентяй никогда не упустит возможности поспать на работе.
     - Что-нибудь случилось? - спросил Байер.
     - Н-нет, - ответил Франц, отводя глаза.
     "Что-то разбил", - решил про себя Байер.
     Он знал, что больше всего на свете  Франц  боится  вычетов  за  битую
посуду, которые издавна приняты в химических лабораториях Германии. Но что
он мог разбить, чтобы не спать ночь? Байер  отстранил  лаборанта,  который
хотел помочь ему раздеться, и прошел в лабораторию.  То,  что  он  увидел,
заставило его вздрогнуть. В двух колбах медленно кипел ярко-желтый раствор
изатина. С ними было все в порядке... Но третья справа...
     В первую секунду показалось, что ее содержимое сгорело и  обуглилось.
Но когда Байер встал против окна, чтобы на колбу падали прямые лучи света,
то он понял, что колба полна осадка, темно-синего, почти черного.
     Ошибиться было трудно, слишком  часто  Байер  видел  синие  с  медным
отливом на изломах кристаллы индиго.
     - Франц, что здесь произошло? - спросил он внезапно охрипшим голосом.
     На мгновение Франц замялся,  но,  сообразив,  что  правду  все  равно
скрыть не удастся, махнул рукой и сказал:
     - Знаете, господин профессор, я тут вовсе не виноват. Все делал,  как
вы велели, а потом смотрю - он лопнул. Но я зывменил...
     - Что заменили?
     - Термометр. Поставил новый. Как вы и велели. Господин  профессор,  я
же его не бил, неужто платить за такую  дорогую  штуку  мне  прийдется  из
своего кармана?
     - Конечно! Но что случилось за это время? Перегрев?
     - Не должно бы. Жар был не сильный, как вы и  велели.  И  два  других
термометра целы...
     Байер почти сразу понял, что явилось причиной феномена,  но  опасаясь
поверить удаче, еще долго задавал придирчивые вопросы, пока не  успокоился
окончательно.
     - Ладно, - сказал он, вставая, - эти, - он указал на колбы  с  желтой
жидкостью, - обработать обычным порядком, а это осторожно упарить, остаток
собрать и принести мне. Кроме того, Франц, подготовьте  еще  три  синтеза:
аппараты и вещества, все как обычно. Но реакцию не начинайте,  а  позовите
меня.
     Байер прошел в кабинет, прикрыл дверь. Сердце учащенно  стучало,  его
словно сдавил обруч. Он и не думал, что в сорок  пять  лет  у  него  может
схватить сердце. Но сегодня это можно понять. Там, за дверью,  в  соседней
комнате, в  круглой  колбе  термостойкого  стекла  синеет  индиго.  Первое
индиго, полученное химическим путем.
     Байеру вдруг стало страшно. А  что  если  Франц  разобьет  сосуд  или
прольет раствор, индиго пропадет и получить его больше не удастся?
     - Чушь! - громко произнес он и сел в  кресло.  -  Если  результат  не
повторяется, это не результат!
     Некоторое время  Байер  сидел,  глядя  прямо  перед  собой  в  стену.
Когда-то, прийдя сюда впервые, он написал на  этой  стене  слова  великого
Либиха: "Мы верим, что завтра или  послезавтра  кто-нибудь  отроет  способ
изготовления из каменноугольной  смолы  великолепной  краски  краппа,  или
благодетельного хинина, или морфия".  Скоро  двенадцать  лет,  как  найден
ализарин, крапп больше не нужен, марены никто не сажает. А сегодня у  него
в руках индиго. Какая удивительная, редкая случайность! Ведь термометр мог
и не разбиться, и ртуть, ставшая катализатором, не попала бы  в  колбу.  И
все-таки, это была необходимая случайность. Всю  жизнь,  от  того  первого
аптекарского порошка, он шел к этому дню. Даже его письма  друзьям  больше
напоминали химические трактаты, а не дружеские послания; формул  там  было
больше, чем обычных слов.
     Так, лет двадцать  назад  он  писал  своему  другу  Жану  Стасу,  что
собирается жениться, то почему-то главным в письме оказалось  не  описание
достоинств милой Барбары, а сообщение о том, что ему удалось  найти  новый
способ промышленного получения гидантоина.  А  на  Барбаре  он  так  и  не
женился - испугался, что семейная жизнь помешает работе. Как напоминание о
той поре осталось название целого класса органических соединений, открытых
им и названных в честь бывшей невесты барбитуратами.  Наверное,  тогда  он
был неправ. Это работа всегда мешала и  мешает  личной  жизни.  Сейчас  он
женат и имеет троих детей. Но видит он  их  куда  реже,  чем  учеников,  и
думает о них меньше, чем об индиго...
     Но почему так копается Франц?
     Байер не выдержал и вернулся в зал. Колбы были уже сняты, а в  гнезда
над погашенными горелками вставлены  новые.  Франц  на  аптекарских  весах
отвешивал глюкозу.
     - Вы понимаете, что не  в  ваших  интересах  рассказывать  всем,  что
произошло сегодня ночью? - сказал ему Байер.
     - Слушаю, господин профессор, - не оборачиваясь ответил Франц.
     Начинали собираться сотрудники, в комнату вошел второй служитель.
     - Людвиг, - позвал его Байер, - возьмите эти растворы и  обработайте.
Только когда будете перекресталлизовывать,  сохраните  маточники.  Мне  бы
хотелось посмотреть, какие там примеси. И еще. Перейдите с  этим  в  общий
зал или в комнату к кому-нибудь из ассистентов. Скажите, что я прошу.
     Людвиг вышел, а Байер, повернувшись к Францу, внушительно произнес:
     - Прийдется вам поработать не только  ночью,  но  и  днем,  -  и,  не
дожидаясь ответа, ушел в кабинет.
     Разумеется, он заперся не из страха, что у него украдут открытие.  Но
было бы слишком обидно, если бы молодежь раструбила о получении индиго  по
всему университету, а  открытия  бы  не  получилось.  Впрочем,  разберемся
спокойнее. Он ведь с самого  начала  чувствовал,  что  глюкоза  подходящее
вещество   для   данной   реакции,   мягкий    избирательно    действующий
восстановитель. Чтобы добиться успеха, не хватало  только  катализатора  -
случайной капли ртути. Если бы даже термометр остался цел,  то  через  год
или два он все равно получил бы, что хотел.  Так  что  эта  случайность  -
всего лишь награда за терпение и добросовестность.
     Боже, но почему Франц так медлит? Сам он давно бы все сделал.
     - Франц, вы скоро?
     - Уже все.
     Действительно, кажется все готово, Франц собирается зажечь горелки.
     - Подождите, - Байер вдруг забыл, что хотел делать. Но вот он заметил
на столе железные щипцы, взял их, достал из ящика новый термометр, ухватил
его щипцами, сжал. Зазубренные губки  щипцов  скользнули  по  серебристому
шарику,  не  оставив  следа.  Байер  нетерпеливо  ударил  по   термометру.
Мельчайшие брызги ртути разбежались по столу.
     - Франц! - крикнул Байер. - Да помогите же мне! Надо  собрать  ртуть.
Да нет, не туда - в колбу! Да, да, прямо в реакционную массу!
     - А осколки? - робко спросил Франц.
     Глупый вопрос отрезвил Байера. В самом деле, зачем он разбил  дорогой
прибор? Рядом в шкафу стоит банка с чистой, промытой и высушенной ртутью.
     - И осколки тоже, - устало сказал Байер.
     В две другие колбы они долили ртути из банки.
     Голубые венчики газа замерцали под асбестовыми сетками.  Байер  вытер
ладонью пот со лба. Ему очень хотелось остаться и посмотреть,  как  пойдет
реакция, однако он должен был  идти  на  лекцию.  Как  бы  ни  были  важны
эксперименты, его ждут тридцать человек студентов. Ничего, сам он повторит
опыт потом и еще не раз.
     А сейчас он расскажет студентам о битве, отгремевшей сорок лет  назад
межджу Дюма и Берцелиусом. Один из них отстаивал теорию замещения,  второй
доказывал, что органические вещества состоят из радикалов. Сейчас это  уже
история, но ему обязательно  надо  будет  добавить,  что  такие  битвы  не
затихают никогда. Например, недавно он сам выступил против своего  учителя
Кекуле. Начал дисскуссию о структуре  ароматичес