но, явственно меняюсь в лице, ибо он жестом, старым как горы,
прикладывает палец к губам и исчезает. И лишь дверь проскрипела и стукнула
негромко. Боже правый! Патрули короля! Меня засекли. Я порываюсь  вскочить
на ноги и бежать, покуда сил достанет, но  их  маленькие  руки  укладывают
меня. К губам подносят горячую кружку, испускающую сладкий пар, я  отпиваю
глоток, еще и легко засыпаю.
     И вот я поправился, но кроме меня  никто  об  этом  не  знает.  Опять
вечер, за стеной - не далее протянутой руки - сидят,  дышат,  шевелятся  с
десяток подростков. Они слушают, слушаю и я, затаясь в темноте, нарушаемой
дыханием пламени. А старческий голос, сиплый и слабый, скупо роняет слова,
продолжая повесть, застигнутую мною на полпути, на  середине.  Странно,  я
понимаю почти все, или догадываюсь, или считаю, что догадался.
     - ...всех его учеников. И бросали зверям... А  он  остался...  И  ему
сказали... Иди, говори свои... слова... но не будет тебе  пристанища...  И
всякий, кто... хлеб, и воду, и крышу от ненастья... А  наутро  ты  пойдешь
дальше... всех их убьют... огонь... развеют по ветру...  Но  он  сказал...
истина и свет... жить не стоит... И он шел так, годы и годы... и вслед  за
ним всегда... жестокие рыцари,  конные,  оружные...  Люди  пускали  его...
грех... Он нес им слово и знал... смерть... за ним  вслед...  Всех  в  том
доме, от мала до велика...  и  они  знали...  Не  было  горше  муки...  Он
взывал... но молитвы... небо молчит... и новый день... Его вера иссякла...
дьявольский план... но слухи... все больше людей... с  радостью  встречали
его... жертва искупительная... Настал день... были сухи, сердце  болело...
Он не посмел... Всадники поодаль, на виду... Вышли к нему... во  имя  Бога
твоего... мы готовы... девы и малые дети... простирали руки... он бросился
бежать... оглянулся... большой пожар... вся деревня та... и  тени  конных,
выше высоких деревьев... А утром... вынули из петли...
     Вдруг сверху взвыла труба, и пронеслась тень без шума. Выше невысоких
здешних деревьев. Быстрый вихрь пригнул костер. Я закаменел.  Сервы  возле
хижины  молча  глядели  в  пламя.  Продолжения  варварского  апокрифа   не
последовало. Они разошлись, так и не узнав о моем присутствии.
     В ту же ночь всех обитателей деревни согнали к моей хижине.  Явно  не
по доброй воле они воздавали мне царские почести, а староста  и  еще  трое
неизвестных явились каждый с веревкой на  шее.  Они  довольно  убедительно
просили покарать их за то, что разделали Семле  и  разделили  между  собой
нехитрые мои пожитки. Им бы сошла с рук и разделка моей туши,  если  б  не
чудесное копье. Оно не  умело  менять  хозяина,  раз  его  признав,  и  не
давалось в руки. Тогда  старики  сочли  возможным,  что  Атарикус  все  же
воплотился в юном недотепе, и решили вернуть меня к жизни. Чего ради - бог
весть, однако и провидение вмешалось в виде какого-то местного наушника  и
драконьего королевского дозора.
     Оба крыла толпы, невнятно шумевшей в постоянном нестройном шевелении,
уподоблялись черной  реке  под  городским  мостом,  полным  огней,  словно
отражая их в колебавшейся ряби. Чадящие  разномастные  факелы  меркли  при
каждом выдохе чудовища. Облако пламени озаряло толпу с резкостью  и  силой
взрыва. А я убил драконыша-сосунка. Он тихо брел себе по  лугу,  насыщаясь
ароматным дымом трав. И напугал мальчишку, пасшего скотину. И  взбаламутил
мирных поселян.
     Я был камнем,  низринутым  с  высоты  спятившим  проводником.  Я  был
тряпичным паяцем-куклой, подброшенным разрывом дракона. Но никогда еще - и
вряд ли снова  окажусь  в  этой  жизни  -  облаком,  с  плавной  быстротой
катившимся  над  тощими  пажитями  страны  Мо,  мельницами,  дорогами.  Не
какая-то пушинка  одуванчика,  которая  послушно  следует  прихотям  сотни
капризных ветерков. Я целый день плыл  наравне  с  птицами  в  коробе  под
брюхом  у  тучи-дракона,  и  в  нем   изредка   действительно   урчало   и
погромыхивало. И на пажитях, и в  колесах  мельниц  и  подъемников  копей,
мехов и молотов  кузен,  и  на  холмистых  лугах  лениво,  могуче,  плавно
двигались такие же тучи, и сверху гигантские,  смахивавшие  на  чудовищных
черепах. Сумерки озарялись вспышками  выдохов,  черные  стены  отдалились,
расплылись в лиловой мгле, рисуя на бледном еще небе неровную  иззубренную
линию, ниже которой сплошная чернота, а мгла ползет все  выше.  Впереди  -
тесное скопление огней.
     Город прирастал камнем с  давнего  времени.  Город  топился  угольным
камнем, и каменными были двери и ворота, умно прилаженные  на  шипах  так,
чтобы поворачиваться от легкого нажима, если бы не железные засовы.  Улицы
стремились  вверх  под  неимоверным  наклоном,  только  в  кошмаре   могли
привидеться такие мостовые - то ли дорога крутая, то ли  стена  кривая,  и
карабкайся, ломая пальцы о зазоры  между  булыжниками.  В  этом  лабиринте
совершалось  некое  беспорядочное  движение.  Огни   торопливо   метались,
обозначая сплетения переулков. Взлетела сияющая звезда, пронеслась, фырча,
к высоким сферам неба и распалась на яркие искры. Они  падали,  разносимые
ветром, будто щепки на беспокойных волнах.
     - Это дракон-фест, -  объяснил  мне  новый  вожатый.  -  Сегодня  все
веселятся вместе, вперемешку, подлые сословия и знатное отродье.
     Я с веселым изумлением покосился на него.
     -  Они...  мы  празднуем  скорое  избавление  от  грозного  чудовища.
Всемилостивый король позаботился  о  даровом  угощении,  а  гильдии  -  об
увеселениях и фейерверке.
     Дракон опускался, обводя плавный полукруг. Я больше  прислушивался  к
разговору у соседнего окна. Двое из свиты толковали о своем:
     - ...в последний фест... четверых на куски, и... сестра вопит, а  что
поделаешь... чертов дракон... кому надо, чтоб его убивали каждый год...
     - И нас, - и потом второй вполголоса что-то произнес,  как  выплюнул,
коротко и с силой. Мой собеседник даже вздрогнул и пристально посмотрел  в
их сторону.
     Видимо, то была непристойность, неизвестная моим учителям. Но  я  уже
свободно обходился без их науки. Чем ближе к логову Дракона, тем  проще  я
изъяснялся на этом языке, тем полнее понимали меня. Я более не задумывался
над происхождением чудес, я вольно использовал их плоды.
     Над домами неслись мы, выхваченными багровым  прерывистым  светом,  а
сверху ребристую чешую  и  свинцовые  листы  крыш  луна  заливала  мертвым
голубоватым  холодом.  Над  обрывками  пьяных  песен,  криков   и   регота
проносились мы, и жутким и  святотатственным  казалось  мне  их  надрывное
веселье в сердце страны Мо, под самой лапой Дракона. Взметнулась еще  одна
звезда и завертелась в стороне, прямо перед глазами, пылающим колесом  без
обода, с остро выгнутыми спицами. Свитский на самом деле плюнул и отошел в
глубь летучей каморы, к  длинному,  во  всю  стену,  рундуку  под  толстым
войлоком.
     Дракон принес нас в темный сад за оградой из дикого камня. Ноги мягко
встретил побитый и выжженный порошок, а ближе  к  ограде  жался  невысокий
можжевельник. Крупный приземистый дом задом приник к скале -  здесь  город
соприкасался с горным отрогом, здесь слышным казалось тяжкое дыхание земли
под грузом наросшего на нее камня, под напором глубинного пламени.  Только
одно  окно  да  полуоткрытая  дверь  выпускали  яркие  клинья  света   нам
навстречу. Со мной вышли трое. Дракон сильными толчками крыльев  оторвался
в воздух и унесся, и на смену его грузному телу  устремился,  закручиваясь
пыльными вихрями, поток ветра. Пустынно стало в саду и тихо, но захрустели
кусты, и вдоль ограды проследовал человек с двумя хищного  виды  овчарками
на сворке. Собаки обе потянулись ко мне, он  рванул  им  шеи  до  хрипа  и
продолжил свой путь, даже не обернувшись. Я замедлил шаг  и  кто-то  мягко
подтолкнул меня под локоть. Я резко вскинул руку и быстро  ударил  наугад,
назад. В другой же миг в прыжке сбил еще двоих, метнулся к ограде,  ломая,
продираясь сквозь густые цепкие ветки. Злые псы захлебнулись лаем и рыком,
но я уже перебросил ноги на ту сторону и упал на камни.  Болью  отозвались
полузажившие раны. Собаки бесновались за стеною  и  по-дурному  бились  об
нее. Я побежал к освещенным улицам, экономя дыхание. Я не  знал,  что  это
вдруг на меня нашло. Впрочем, мой кафтан был здешней работы  и  покроя,  в
кошеле звякали монеты - меня учили играть в крепс целый день  напролет,  и
удача новичка обеспечила честный выигрыш.
     Ночь я провел в пьяной толпе. Я надеялся подслушать ответы на десятки
вопросов, но напрасно. Тупые сервы и подмастерья знали  и  слышали  только
свой собственный бессмысленный рев да похабные  песни.  "Дракон"  возникал
через  два  слова  на  третье,  будто  "чрево  господне"  у  какого-нибудь
магдебургского ландскнехта, и в столь противоестественных сочетаниях,  что
у меня глаза на лоб лезли. Мой невольный пиетет к  таинственному  могучему
существу таял и приземлялся. Приливы и отливы толп метали меня по  улицам,
временами я казался себе кубиком, ребра которого от тысяч бросков оббились
и сгладились. Вон над полем голов, рывками  передвигая  ноги  на  ходулях,
показались ряженые, а за ними на длинных шестах  несут  большое  драконово
чучело из тряпок на каркасе. Оно потешно разевает пасть и  крутит  мордой.
Огни, огни, вспышки и треск шутих и рядом, и высоко вверху, и только пепел
опадает. Огни, давка у столов и бочек, драки  в  сверкании  ножей,  глухие
запертые двери и ставни на окнах, вплоть до  третьего  этажа.  Но  мимо...
Мимо относит жаркий костер, пачкающий копотью стены и глухие ставни, перед
ним бесстыжие девки-плясуньи кривляются под лязг тамбуринов, то  наступают
на плотные ряды, то пятятся, и так полукруг движется вперед  и  назад,  не
размыкаясь. Людское толчище несло меня, и сам я дополнял его коловращение,
приставал к одной, другой ватаге,  следовал  за  нею,  а  встречный  поток
увлекал обратно, вбок, прижимая к каменным берегам. Потом темный закоулок,
его тесное русло само, скатываясь из-под  ног,  прямиком  привело  меня  в
подвальный погребок, известный немногим завсегдатаям. И там я долго сидел,
до рассвета, тщетно пытаясь горьким пивом прополоскать шелуху  впечатлений
в голове. Я нехотя и дремуче хмелел. Какие-то угрюмые  типы  подсаживались
ко мне, их сменяли другие, бред тянулся нескончаемо.
     Я  обнаружил  напротив  человека  невидного,  незаметного.  Он  сидел
неудобно, боком, и сбоку же поглядывал на меня.
     - Ты кто?
     - Я чудесный целитель. Я продлеваю жизнь.
     - А камни вообще бессмертны. Ты в камень преврати меня.
     - Купи талисман. Ты позабудешь про сон, и будешь жить и  ночью.  Срок
жизни твоей удвоится.
     - Нет. Продай мне лучше сон. Такой, чтобы фея Моргана рассказала мне,
почему у вас каждый год убивают дракона, одного из тысяч, а народ пляшет и
веселится, как на Пасху.
     Он деловито теперь кивнул и позвал в полумрак за спиной.
     - Э-эй, Оснаф, он здесь.
     Четверо вошли, пригибаясь под косяком,  их  оружие  глухо  звякало  о
каменные стены и дерево столов. Метнулась фигура, и вот новые гости  сидят
рядком передо  мною  и  цедят  горькое  пиво  из  кружек.  Пока  они  мной
любовались, хмель слетел.
     - Ну, ведите, куда хотите! - сказал я наконец, вытряхивая  деньги  на
стол. - Эй, хозяин...
     Я поднялся и посмотрел на них, сидевших, почти в глаза. Ждал неведомо
чего.
     - Мы вас сопровождать будем, господин, -  смиренно  отвечал  продавец
снов. - Вы хотели увидеть мистерию?
     Он все еще сидел в той же неудобной позе, не смеялся  надо  мной,  он
был деловит и точен, как меч старого палача.
     - Так дракона убьют?
     Тогда он встал, и разом разогнули колени его товарищи.
     - Надо поспешить, не то толпа заполонит все проходы.
     Толпа двигалась  монолитом,  плотно  и  неторопливо,  враскачку.  Мой
конвой искусно меня провел по краю  большой  площади,  устеленной  ровными
плитами  белого  камня.  В  центре   ее,   посреди   сумятицы   голов,   в
предрассветной зыбкой и серой мгле, в окружении столбов, на  которых  ночь
напролет горела смола в каменных ступах, высился помост в два человеческих
роста из камня же. Помост был пуст, толпа гудела, я, поминутно  выдираемый
из живых колеблющихся тисков, добрался до лучших мест  -  приподнятой  над
площадью террасы. Вход на нее охраняли латники с арбалетами -  сатанинским
оружием, проклятым наместником божьим в Риме. Но далее, к шелковым навесам
и резным  скамьям  нас  не  допустили.  Чисто  одетые  молчаливые  люди  -
чиновники магистрата, решил я, мастера, купцы и прочий низкорожденный,  но
сметливый народ - не сговариваясь  расступались  перед  нами  и  оставляли
свободными два-три шага. Видимо, моих спутников знали  и  остерегались  их
повадки. Продавец снов кивнул мне, и мы с ним оперлись локтями друг  рядом
с другом на жесткую балюстраду. Смола в ступах чадила и гасла, слабела, но
разливался рассвет, светлело небо над крышами до яркой белизны, до  первой
точки, слепящей доли солнца. Внезапный толчок ветра разбил мерный гул  над
площадью, понес сорванные шапки и мелкий  сор  и  завертелся  в  окружении
высоких зданий, тряся ставни, сгоняя любопытных,  осевших  открытые  окна.
Быстрая туча заслонила солнце и  пронеслась  над  нами,  гоня  ветер.  Это
кружил гигантский дракон над городом, еще  больший,  чем  все,  которых  я
видел тут.
     - Кто же надеется его убить? - прокричал я сквозь адский свист и  вой
и напор воздуха.
     - Его  убьет  пресветлый  король,  -  орал  в  ответ  продавец  снов,
прикрывая, как и я, глаза ладонью.
     Прямо под нами толпа медлительно раздавалась,  пропуская  всадника  в
диковинном сплошном панцире. Свет застилала туша-туча монстра, но я в один
момент увидел вдруг молодое потное лицо неведомого дракоборца в  отверстии
странного шлема, над которым еще и решетка нависала,  и  белые  наконечник
копья и щит его.
     - Ваш король очень юн!
     - Юн?
     Я показал вниз.
     - Нет, это не король, - кричал он, и подобие улыбки изломало его злой
рот. -  Он  кузнец  с  Выпасных  Пустошей...  Нищий  мальчишка...  Надумал
жениться... Запродал себя... Гильдии снарядили... И  пятьдесят  золотых  в
придачу...
     Дракон заложил дальний круг, и стало тише.
     - Сопляк хочет нажиться  на  своей  же  смерти.  Но  ему  не  на  что
надеяться.
     Ураган приближался снова.
     - Уж лучше искать гремучее золото в горах, - торопливо досказал он  и
отвернулся.
     Я закрылся локтем от острых песчинок, с силой  бросаемых  ветром.  На
помосте двигались какие-то фигуры в ярких нарядах, мистерия  началась,  но
смысл ее оставался темен. Прочие же зрители, казалось, были в состоянии не
то, что дышать, но и видеть и внимать. Оживились наши  молчаливые  соседи.
Продавец снов вложил мне в руку нечто вроде ремня.
     - Наденьте, добрый сэр рыцарь. Защита от пыли.
     Повязка мягкой кожи, сзади  тесемки,  а  спереди  прорези  для  глаз,
которые смыкались при особо сильном ветре. Не проще ли зажмуриться? Но моя
глупая голова не отворачивалась, и глаза смотрели, и я не то чтобы  дышал,
а сдерживал губами ветер, плотный как масло.
     Наконец я различил мелькание тени и солнца на  доспехах  кузнеца.  На
помосте никого более не осталось, а он суетился,  треножник  составляя  из
копья, и щита, и длинного меча, прилаживал, и сцеплял, и скручивал, но ему
мешал  щит,  который  парусил  и  рвался  из  рук.  Кузнец,  было   видно,
поднатаскался в этой механике, но не учел такой очевидной  малости  -  его
заветную конструкцию, способную, дескать,  выдержать  тяжесть  колокольни,
собирать придется не на заднем дворе, залитом солнцем и дремой, небось еще
под смех и щебет подружки,  а  вот  здесь,  в  десяти  шагах  под  летучей
колокольней, под свистящим ужасом, в тугих вихрях, секущих по латам. Вот в
несчастный миг воля его отказала, и сердце  затопил  только  гнев  на  все
сущее, он воздел кулаки к небу - к брюху воющей своей смерти, тотчас дикий
порыв смахнул на головы щит, за ним, вильнув в обе стороны,  последовал  в
связке прочий лом, но до лома ли было... Дракон ударил.
     Хвост размазал людей, точно худые бурдюки с кровью, и  вознесся  выше
башенных шпилей и ударил накрест. Он произвел оба удара с лету,  вполсилы,
и снова ушел круто ввысь, и, проносясь над трибуной, оросил  нас  горячими
каплями, они срывались с его бритвенной чешуи подобно грибному дождику при
ярком солнце и свежем  ветре.  Я  потерял  всякую  способность  рассуждать
здраво, мозг сдавило и потемнело в глазах. Я схватился за голову,  как  бы
запоздало защищаясь от вихря, и сразу оторвал руки  от  нее  -  они  стали
липкие и мокрые. Кровь окрасила весь  мир,  я  не  смел  свести  пальцы  и
трясся, как босиком на мерзлой земле, эта лихорадка завладела  моим  телом
помимо меня. Но страшнее и свиста,  и  клекота,  и  перепончатых  грозовых
крыльев оказались такие же немощные людишки, как я,  под  хвостом  дракона
они бесновались и вопили, и размахивали окровавленными руками. Мои  соседи
по трибуне, сдержанные солидные горожане...
     - Оле, оле!  -  вскипал  рев  над  площадью  мертвых,  и  снизу  эхом
откликались живые еще,  зажатые  в  кровавом  месиве,  охваченные  тем  же
мерзостным ликованием. - Оле! - и я с  облегчением  провалился  в  тишину,
уходя в обморок с последней смутной мыслью  -  где-то  я  видел  подобное,
гораздо раньше.
     Очнулся я в ту же секунду, омытый и переодетый  в  сухое,  в  большой
комнате без окон и с глубокой аркой, уходившей в свет, вместо  двери.  Пол
густо покрывали луговые травы, кошенные на заре, еще полные сладкого сока.
Пахло божественно.  Я  усомнился  в  правдоподобии  драконьей  мистерии  и
попутно вспомнил, что подобного я не видел,  а  слышал  о  нем.  Рамон  из
Толидо рассказывал приятелям, адептам одного с ним выпуска, какие потешные
поединки с быками устраивают у них селяне, и посетовал, что не может одним
словом перевести название этого зрелища, нет  -  единоборства,  да  нет  -
боя... Тут в беседу старших нагло ввязался я и предложил  "гон  быков",  и
получив  заслуженную  затрещину,  собрался  было  скромно  удалиться,   не
благодаря за науку, но успел расслышать удивленное восклицание Рамона:  "А
щенок-то прав!", после чего удалился окончательно. И вот во мне  зреет  то
же чувство - нечаянной, незримой победы при наличии явного подзатыльника.
     За мной следили незаметно, и не повернулся я еще на бок, как бесшумно
вошел продавец снов по  пахучему  ковру,  сдержанно  улыбаясь,  приветливо
кивая.
     - Как вам понравилась мистерия?
     Он не останавливался ни на миг, настойчиво тянул  меня  за  рукав,  и
даже когда я уж встал, он увлекал меня дальше, под арку, в открытую  ветру
и солнцу галерею. Мы быстро шли, скользя по мраморным плитам,  а  снег  на
вершинах блестел беспощадно, и облака стояли под  нами  снежными  клубами.
Когда холодный  ветер  слабел,  становилось  жарко.  Редкие  часовые  вяло
вскидывали руку при нашем приближении и вновь замирали, засыпали  наяву  с
открытыми глазами.
     - Кому понадобилась такая бойня?
     - Она необходима. Дракон действует как орудие  промысла  божьего.  На
дракон-фесте город  избавляется  от  злодеев,  которые  отягощены  тайными
грехами, которые недоступны для суда людского. Каждый  обязан  пройти  сие
испытание. А если уклоняется - что ж... Велика ли разница - от хвоста  ли,
от руки... Сюда, прошу вас.
     Теперь мы начали спускаться, ступени так же скользили под ногами, и я
отслеживал свой путь ладонью по штукатуренной стене. Каждый полный  оборот
лестницы отмечался  площадкой  и  узкой  бойницей.  В  бойницах  трепетала
голубизна и сияли снега. Он торопил, я нарочито медлил.
     - Господь сам оборонит невинных, так?
     - Истинно. Вы ухватили самую суть.
     - У нас эту самую суть ухватили задолго до моего рождения. Неужто  вы
верите, что злобное чудище, кровожадное...
     - Да они как котята под опытным драководом! Вспомните