.. Когда у нас возникают проблемы
с инспирацией. У тебя, кстати, как сейчас с инспирацией?
   - С чем-чем? Катарина, лучше б ты материлась! Тебе это больше идет, а мне
понятней!
   - Эх, ты, невежда! Не знать значения такого слова! Да ты и часа не можешь
без него обойтись! Это твой воздух, Вадик, твой  хлеб,  твоя  самая  большая
любовь!
   - Ну вот, запричитала! Моя  самая  большая  любовь  -  это  любовь  музы,
которая как кинула меня месяц назад, так с того дня носа и не кажет!
   - А я о чем говорю? Инспирация - это молоко из груди твоей неверной музы!
   - Ну-ну, потише! Моя муза слишком молода, чтобы  я  из  ее  груди  молоко
сосал!
   - А ведь сосешь,- Катарина томно потянулась, закатила  кокетливо  глазки,
сладко провела языком по верхней губе (и проделала все это так искусно,  так
артистично),-  сосешь  ведь,  глупенький,   и   упиваешься   этими   редкими
мгновеньями!  -  потом  вдруг  резко  наклонилась  навстречу  Ходасевичу   и
ужалила-поцеловала его в шею, оставив неровный пятак засоса. Подняла  голову
и разразилась густым, как барабанный марш, хохотом.
   - Что ты делаешь, ненормальная?!  -  Вадька  шутливо  оттолкнул  от  себя
девушку и тоже рассмеялся.- Хоть ты тресни, но не стану  я  сосать  у  своей
музы грудь!
   - Ну и дурак! - не на  шутку  разозлилась  Катарина.-  Инспирация  -  это
вдохновение, балда!
   - А по-моему, внушение,- уже не так  непримиримо,  но  все  же  продолжал
упрямиться Вадька.
   - Нет, вдохновение! Твое духовное сношение с Богом... А по большому счету
- может, и внушение. Господь внушает тебе гениальные свои  идеи  и  проекты,
осеменяет ими твое неразвитое, никудышное, как глинозем, сознание.  И  часто
делает это совершенно напрасно. Ведь ты неблагодарный,  ограниченный  и  без
царя в голове! Это ж  надо  -  унитаз  со  свистком!  Такое  только  ты  мог
придумать!
   - А ты лучше, что ли? Приравнять время к продуктам  пищеварения!  А?..  У
меня унитаз-фарс получился, а у тебя штучка похлеще - толчок-палач! Так что,
Катарина, мы с тобой одного  поля  ягоды,-  философски  заключил  Ходасевич.
Затем весело так глянул по сторонам: - У тебя выпить ничего нет?
   -  Нет...  не  одного  поля,-  глядя  на  Вадьку  совершенно  серьезными,
бледно-зелеными,  цвета  разведенного   виноградного   сока,   глазами,   не
согласилась   Катарина.-   Ты,   Ходасевич,   уничижительно   относишься   к
вдохновению.
   - Я мастер. Зачем мастеру вдохновение?
   - Тогда тебе и муза ни к чему.
   - Ну, это ты зря! Муза - совсем другое дело. Без нее мне никак нельзя!
   - Дурачок! А муза что дает тебе? Вдохновение! На то она и муза!
   - Ну ты сказала! Разве можно назвать вдохновением то, что дает муза?  Это
все равно что наше Сумское море приравнять к Черному или Балтийскому! Лужу -
к морю! Ты понимаешь, о чем я говорю? Разве вдохновеньице, назовем его  так,
разве вдохновеньице, дарованное музой,  может  сравниться  с  тем  подъемом,
который ощущаешь, когда к тебе неожиданно приходит... Бог? Да, Бог!  Как  же
редко случается со мной такое!.. Тебя удивляет, что я вспомнил  о  Боге?  Но
вдохновение и в самом деле милость Божья! Лишь Его одного.  По  сравнению  с
ним импульсы, которые временами сообщает  нам  муза,-  детский  лепет!  Ведь
музой оборачиваются исключительно земные вещи. Ну, какой пример  привести?..
Цветущий сад - первое, что сейчас пришло в голову. Он  создает  поэтическое,
ни к чему не обязывающее настроение. Из-под пера как бы  невзначай  сыплются
легкие буквы-лепестки, которым уготовано скорое увядание.  А  вокруг  витает
повторяющийся из года в год аромат весеннего сумасшествия!.. Банально? А что
ты хочешь - музы давно уж  превратились  в  апатичных  ведьм  и  привидения.
Поэтому ничего оригинального от них не дождешься!.. Или вот  другой  пример,
еще более избитый - женщина, любимая,  казалось  бы,  до  конца  жизни.  Или
обреченная тихая осень... вся из себя парадная, как гроб нового русского. Да
мало ли таких  примеров,  примеров  пришествия  к  нам  музы!  Даже  великое
творчество имеет земные корни. Ну, кроме тех редких  случаев,  когда  кистью
или словом управлял Господь. Да... Но  вот  что  еще  я  хотел  сказать.  Не
случайно, думаю, вдохновение... или, как ты выразилась, инспирация рифмуется
с конспирацией. То, что мы очень редко  (или  вообще  никогда!)  переживаем,
испытав Божью благодать, милость  Его,-  это  большое  таинство.  Это  очень
интимно. Мы бережем  вдохновение  в  сердце  своем  и  разуме.  Скрываем  от
приставучих взглядов соглядатаев. А потом беременеем какой-нибудь Его идеей,
вытолкнутой на поверхность сознания окрепшим в нас вдохновением.  Вынашиваем
в себе  чудо,  ходим  с  ним  по  улицам,  ложимся  спать,  обдумываем  его,
присматриваемся  к  нему,  обратив  внутрь  себя  бездумный,  как  могло  бы
показаться со стороны, взгляд. И вот -  рожаем.  А  бывает,  роды  наступают
сразу - бурные, стремительные, вызывающие у нас спазму в горле  и  слезы  на
глазах. Будто нетерпячее вдохновение пинком вышибло из нас дитя скоротечного
нашего творчества...
   - Сам придумал или кто надоумил?  -  остановила  Вадькин  поток  сознания
Катарина,  внимательно  следившая  за  ним  больше  даже  не   взглядом,   а
полуоткрытым ртом, словно в нем скрывался Катаринин третий глаз.  Ходасевич,
продолжая  сидеть  на  столе  среди  керамических   поделок,   с   нарочитой
беспечностью раскачивал левой ногой.
   - А Бог его знает, откуда это из меня поперло!
   - Но ведь поперло. А ты не смущайся!  Мне  сподобалось.  Пойдем,  я  тебе
кое-что покажу! - Катарина неожиданно спрыгнула со стола и потянула за  руку
Ходасевича.
   Они вернулись в большую барную комнату. Стали пересекать ее по диагонали,
направляясь к стойке, сверкающей  сквозь  смрад  и  завесу  дыма  стеной  из
золотых и рубиновых бутылок. Как вдруг Ходасевич поскользнулся на  капустном
листе!  Неуклюже  взмахнул  левой  рукой,  при  этом   правая   стремительно
спикировала и наверняка врезалась бы в замусоренный пол, если бы не  вовремя
подоспевшая помощь - Ника умудрилась поймать Вадькину летящую руку  и  резко
потянула на себя. Тпр-ру, залетная! -  смеясь,  прокричала  она.  Ника  была
совсем голая, лишь капустный лист прилип к ее женскому естеству.
   -  Спасла,  Ника!  Теперь  я  твой  должник,-  царапнув  взглядом  по  ее
безнадежно худому телу, сказал Ходасевич.
   - Да че там, пустое! Сейчас спасся - завтра будешь драться!
   - Слушай, Ника, я что-то не пойму. А  где  твой  стриптиз?  -  дурашливым
тоном поинтересовалась Катарина.
   - Мой стриптиз совсем скис! Том, толстая сорока, унес на хвосте всех моих
зрителей! Даже муженек не устоял от соблазна  поиметь  на  халяву  деньжат,-
сообщив эту новость, Ника решительно махнула рукой, словно раз и навсегда от
чего-то отмахивалась. Ходасевич посмотрел в сторону, от которой  отмахнулась
Ника, и увидел бывшего заказчика. Том с  белоснежным  пузом,  выпиравшим  из
черного фрака, бодро покачивая фрачьими фалдами, и в самом деле  походил  на
разжиревшую  сороку.  Он  о  чем-то  без  конца  трещал-верещал.  Но  толпе,
собравшейся вокруг Тома, никакого  дела  не  было  до  этого  сходства.  Все
азартно играли в дартс. На карте Сум, приколотой к черной доске (на  которой
еще оставался виден обрывок надписи мелом: ...льмени - 5,8 грн. ...иво - 2,1
грн. ...роженое - 1,2), ярко-желтым фломастером были  намалеваны  пять-шесть
неровных кругов, расходящихся  вокруг  единого  центра.  Над  самым  большим
кругом  пламенела  размашистая  надпись:  Завоюйте  Сумы  для  Тома!  На-ка,
выкуси!- пробормотал Ходасевич, но, к сожалению, был вынужден отметить,  что
большинство собравшихся  вокруг  Тома  не  разделяют  его,  Вадькину,  точку
зрения. Люди, держа в руках оранжево-красные баночки не то с  чернилами,  не
то с тушью, обмакивали в  них  пернатые  дротики  и  самозабвенно  метали  в
разрисованную карту, один за  другим  зарабатывая  очки  и  шальные  деньги.
Карта, испещренная многочисленными красными потеками,  отчего-то  вызвала  у
Ходасевича ассоциацию с распятым телом. Вадька невольно даже перекрестился в
душе.
   На глазах у Ходасевича Том вынул неслабую  пачку  гривен  и  протянул  ее
молодому парню с наголо обритой головой и в рубашке навыпуск, на которой был
изображен фрагмент охоты на китов.  Том  сказал,  похлопав  парня  по  плечу
(отчего тот вдруг зыркнул недружелюбно на Тома): Вот стрелок! В одиннадцатый
раз подряд завоевывает мне центр! Вадька  инстинктивно  потянулся  к  толпе,
глаза его зло заблестели двумя  волчатами,  но  Катарина,  хохотнув  обычным
своим баском, остановила его за  руку:  Погоди,  у  тебя  будет  возможность
настреляться!
   Они  вошли  в  коридор,  начинавшийся  слева  от  барной  стойки.   Возле
умывальника, под которым стояло ведро с водой, курили две женщины.  Та,  что
была повыше и с  рыжей  шикарной  копной,  напомнившей  Ходасевичу  огненную
шевелюру  молодой,  двадцатилетней  давности,  Пугачевой,  смерила  взглядом
Катарину и Ходасевича и, когда Катарина взялась за ручку двери,  находящейся
в торце коридора, предупредила угрожающе:  Туда  нельзя!  Катарина  даже  не
обернулась, резко толкнула дверь.
   Первое,  что  почувствовал  Ходасевич,  это   духоту.   Будто   полумрак,
наполнивший помещение, поглотил вместе со  светом  и  живительный  кислород.
Затем Ходасевич различил и звуки - жужжание  какого-то  насекомого  и  тихие
стоны и всхлипывания.
   - А ну вон отсюда! - неожиданно рявкнула Катарина.- Нашли, где трахаться!
   Ходасевич с недоумением посмотрел  на  Катарину,  потом  туда,  куда  был
устремлен ее взгляд. В глубине комнаты Вадька  разглядел  стоявшего  к  нему
спиной мужчину, голого по пояс. Спущенные на пол брюки были похожи на черную
лужу,  серо-белые  ягодицы  светились  двумя  большими  зубками  чеснока   и
двигались в однообразном танце. Спину мужчины, чуть выше ягодиц, обхватывали
две тонкие ножки. Все это Ходасевич успел рассмотреть за доли секунды. Уже в
следующее мгновение, застигнутые врасплох Катарининым окриком, ножки разжали
объятия, раздался девичий визг, мужчина  нервно  отпрянул  от  любовницы  и,
резко нагнувшись, натянул брюки.
   -  Какого  черта,  Катарина!  -  послышался  недовольный  и  одновременно
смущенный его голос.
   - Василий Иванович?! -  вскрикнул  Ходасевич  -  изумлению  его  не  было
предела!
   - Уходите, Сахно. Долюбите свою девочку в другой раз.
   - А если я сейчас хочу? Мужчина хоть и старый, но так классно  е...  -  с
подкупающей порочностью пролепетал девичий голосок.
   - Пошла прочь, Вансуан! - продолжая злиться, сказала  Катарина.  Рука  ее
потянулась к выключателю, но свет Катарина зажигать не спешила -  подождала,
пока выйдет Сахно и девчушка. Та прошла совсем близко от  Ходасевича,  обдав
его странным ароматом. Точнее... Нет, то,  что  почувствовал  Ходасевич,  не
было чьим-то запахом,  скорее  его  отсутствием,  но  все  равно  осязаемым,
чем-то, не поддающимся определению, на удивление горячим, свежим  и  упругим
одновременно. Вадька не разглядел ее лица, но изумился,  какою  маленькой  и
миниатюрной оказалась юная шлюшка. И нездешней, невесть как занесенной в эти
края.
   - Такое странное имя - Вансуан. Ты знаешь ее, Катарина?
   В ответ Катарина промолчала, лишь цыкнула  недовольно  и  наконец  зажгла
свет. Ходасевич увидел стол, на котором минуту назад занимались  любовью,  и
то, что он принял за жужжание насекомого,- вентилятор. Он стоял на  столе  и
был повернут таким образом, что его  лопасти  вращались  параллельно  крышке
стола.  Вентилятор  работал,  видимо,  на  самых  малых  оборотах;  в  глаза
Ходасевичу бросился диск, установленный прямо на  вращающихся  лопастях.  Он
подошел к столу и наклонился над вентилятором, и тут  увидел  композицию  из
керамики. Композиция находилась  в  тени  (поэтому  Вадька  не  сразу  ее  и
заметил), падавшей от большой  желтой  вазы,  стоявшей  здесь  же  рядом,  и
располагалась на стопке книг. Она  представляла  собой  хоккейного  вратаря,
защищающего ворота. Вратарем была нежно-белая керамическая девушка,  стоящая
на роликовых коньках, волосы у нее развевались,  будто  от  потока  воздуха,
разгоняемого вентилятором. В одной руке девушка-вратарь  держала  клюшку,  в
другой,  вместо  положенной   перчатки-ловушки   -   сердце.   А   сердце-то
деревянное,- заметил  Ходасевич.  Также  он  обратил  внимание  на  то,  что
странная композиция размещалась на одном уровне с  вращающимся  диском.  Все
это время, пока Вадька изучал керамическую несуразицу, Катарина не проронила
ни слова.
   - А от кого она защищается? - спросил наконец Ходасевич.
   - От него,- Катарина нажала кнопку  на  корпусе  вентилятора,  и  лопасти
перестали вращаться. А вместе с ними и диск.  Только  сейчас  Вадька  увидел
необыкновенную фигурку, стоявшую на краю  диска.  Фигурка  замерла  как  раз
напротив девушки-вратаря. Это был юноша с миниатюрными крылышками за спиной,
луком в руках и такими же, как у вратаря, роликами  на  ногах.  Выражение  у
летящего к воротам юноши  было  возбужденно-свирепым,  его  лук  нацелен  на
нежного вратаря.
   - Ну, познакомь с ним,- попросил Ходасевич.
   - Неужели не узнал? Это же Купидон! Он же Амур, он же Эрос.
   - А чего у него рожа такая злая? И эти ролики... Что, крылышки хиленькие?
   - Да меня тошнит от классического Эроса  -  златокрылого,  златоволосого,
эдакого  капризненького  мальца-сорванца!  Тьфу!  -  неожиданно   взорвалась
Катарина... Потом, уже спокойней, продолжила: - Мне,  Вадик,  гораздо  ближе
имидж Эроса, созданный древним пиаровцем Платоном. Ты знаком с  платоновской
версией?  Ну,  тогда  я  напомню.  Выдумщик-грек  представил  Эроса  не  как
традиционное божество, а как шустрого демона, дитя  невозможного  брака.  Ты
догадываешься, о чьем браке я говорю?.. Ну, подумай!
   - Да мало ли бездельников восседало на Олимпе!
   - При чем тут боги? Я о союзе Бедности и Богатства!
   - Во как?!
   - Да. Согласно Платону, яркая парочка зачала невыносимого малыша  в  день
рождения Афродиты... Кстати, по другой версии  ,  мамой  Эроса  была  именно
прекрасная Афродита, а отцом -  ее  кровожадный  муженек,  бог  войны  Арес.
Думаю, не надо объяснять, что своим дурным характером крылатый красавчик был
обязан  отцовским  генам.  Неслучайно,  Аполлоний  Родосский  считал   Эроса
чересчур хитрожопым и жестокосердным. Эрос Родосского прямо-таки преследовал
несчастную  мать,  безобразничал,  доставал  как  только   мог   и   помыкал
Афродитой...
   - Погоди, так  на  воротах  стоит  не  вратарь,  а  Афродита?  -  перебил
ошеломленный Ходасевич.
   - Какой ты догадливый! Может  быть...  Однако  вернемся  к  платоновскому
Купидону, или Эросу - как тебе больше нравится. Эрос - сын еще тех типчиков,
по идее, несовместимых друг с другом,- унаследовал от бессмертных  родителей
неутолимую жажду обладания, солдатскую отвагу, стойкость  и...  Ну,  как  ты
думаешь, чем еще наградили его старики?
   - Чем? Луком со стрелами. И куриными крылышками.
   - Не-а. Бездомностью! Ведь там, где начинается домашний  очаг,  кончается
любовь. Вот мой Эрос и катается на роликах да от злости постреливает в  кого
ни попадя. Да, и поныне сорванцу негде приютиться... Ну, как тебе история?
   - Да-а. После нее долго не захочется подставлять свое сердце  под  стрелы
Эроса.
   - Ну, это ты напрасно! Стрелы у негодяя, как шприцы, одноразовые. Так что
СПИДом не заразят. Одной любовью... Вадик, ты ничего странного не находишь в
луке?.. А ты приглядись!
   Ходасевич  глянул  внимательно.  В  вытянутой  левой  руке  Эрос   держал
грубовато вылепленный  (под  стать  своему  быковатому  облику)  боевой  лук
эллинов. Правой, сжимая стрелу -  обыкновенную  швейную  иглу,  демон  любви
натянул что есть силы (так, по крайней мере,  чувствовалось  по  напряженной
мимике глиняного Эроса и его вздувшимся мускулам, которые  удалось  передать
Катарине) тетиву из капроновой лески.
   - Ну и что? - пожал плечами Ходасевич.- Эрос твой мне не  симпатичен,  и,
честно говоря, мне было бы жаль, если  б  его  стрела  попала  в  деревянное
сердце Афродиты. Слава Богу, этот уродец не воплотит свой мерзкий замысел!
   - Ах, вот как?! - воскликнула Катарина и быстро ударила  -  Ходасевич  не
уследил чем -  по  правой  руке  атакующего  Эроса.  Рука  демона  беззвучно
обломилась, в ту же секунду лук распрямился и выпустил стрелу.  Бах!  Иголка
воткнулась в деревянное сердце Афродиты-вратаря!
   - Во как! Ну и что ты хочешь этим сказать?
   - А ты не понял?
   - Ну, испортила фигурку. Правда, невелика ей цена.
   - И все?.. А лук? Я повторяю: лук не показался тебе странным?
   - А что в нем странного? Я такой с закрытыми глазами слеплю.
   - Да неужели! Такой, чтобы мог... распрямиться?
   - Распрямиться? - повторил Ходасевич, затем до него дошло.- А-а! Так  лук
не глиняный!
   - Еще какой глиняный! Вот, гляди,- Катарина опять резко ударила, на  этот
раз по  левой  руке  Эроса,  и,  обезоружив  несчастного  демона,  протянула
крошечный лук Ходасевичу. Вадька осторожно взял его двумя пальцами.
   - Не бойся, дурачок. Попробуй его согнуть.
   Ходасевич  согнул  лук,  потом,  удерживая  за  один   конец,   дал   ему
распрямиться. Лук сделал это почти мгновенно!
   - А теперь дай сюда! - Катарина забрала лук и с  силой  швырнула  его  об
пол. Дзыньк! - и лук разлетелся бы на половинки, если бы не леска.
   - Ты что наделала,  ненормальная!  Решила  все  разломать?!  Вылитый  бог
войны!
   - Не кричи. Посмотри на осколки лука  повнимательней!  -  подняв  с  пола
останки  лука,  Катарина  протянула  их  Вадьке.-  Ну,  что  скажешь,   Фома
неверующий?
   Ходасевич ответил не сразу, минут пять, поднеся к носу,  изучал  осколки,
даже попробовал один на зуб. Затем его прорвало:
   - Не может быть! Но я все равно отказываюсь в это верить! Гибкой керамики
не существует! Что бы ты мне не говорила!
   Катарина расхохоталась: - Да я молчу, молчу!
   - Ничего не понимаю! - продолжал  изумляться  Ходасевич.-  В  самом  деле
керамика! Но как?! Катарина - ты гений! Поделись секретом!
   - Я не гений, Вадик,  а  мастер.  Мастер  с  большой  буквы,-  совершенно
серьезно заявила Катарина.- Я  открыла  состав  глины,  которая  приобретает
просто  фантастическую  упругость  даже  без  обжига  в  муфельной  печи!  -
Помолчав, вдруг предложила: - Знаешь, я готова рискнуть. И посвятить тебя  в
Мастера. А ты?
   - Что я? - не понял Ходасевич.
   - Ты готов рискнуть?
   - Да хоть сейчас! - едва ли не вскричал Вадька.
   - Ну, тогда поехали. Тусовке все равно нет дела до нас.
   *5*
   Ходасевич неотрывно смотрел в окно такси,  наблюдая  то  темное,  немного
зловещее, о наступлении которого в  народе  говорят:  Ни  зги  не  видно!  В
далекой вышине, там, куда не доставал Вадькин взгляд, ревнивая ночь замазала
дегтем бесстыжие глаза звезд  и  месяца-сутенера.  Загнала  в  черный  чулан
безропотное мартовское небо. Завесила окрестности густой волокнистой  мглой.
Мгла сгущалась...
   На земле жизнь проходила по-другому - в неясных  проблесках  темно-серого
снега, лежавшего в загородных посадках, встречавшихся на пути  вперемежку  с
низкорослыми частными домами. Такси, стреляя  во  мрак  из  крупнокалиберных
фар, подъезжало к Барановке.
   Ходасевич и Катарина сидели  на  заднем  сиденье,  отдавая  его  холодной
спинке остатки своего тепла - в салоне не работала печка, а может,  водитель
жлобился ее включать. Катарина положила голову Вадьке на плечо и едва слышно
мурлыкала в такт гудящему двигателю. Вадька сидел как кол, зажав в руке  то,
что еще четверть часа назад называлось Эросом-Купидоном... Вот частные  дома
кинулись  навстречу  такси,  тут  же  расступились,  построившись  по  обеим
сторонам дороги в  две  нестройные  шеренги.  Беззлобно  ощерились  золотыми
коронками окон, по-собачьи залаяли, то тут  то  там  старательно  подхватили
песенку, подслушав ее у автодинамиков. А может, и нет: Ходасевичу  нравилось
дом