ли форму грубых, почти зверских исследований с
неизвестными мне целями. Так как я уже привык к ним, то перестал  задавать
вопросы. Дэвид и мистер Миллион рассказывали мне, что  я  вел  себя  почти
нормально, только был более тихим, чем обычно, разумно, хотя и с небольшой
запинкой, отвечал на вопросы, в себя приходил внезапно, выпучивая глаза на
знакомую комнату и знакомые лица, среди  которых  часто  оказывался  после
полудня, не помня,  как  встал,  оделся,  побрился,  позавтракал  и  пошел
гулять.
     Несмотря на это, я также любил мистера Миллиона,  как  и  в  детстве.
После того, как узнал, что означают  хорошо  знакомые  мне  буквы  на  его
коробке, отношения между нами не изменились. Я не мог и,  видимо,  никогда
не смогу избавиться от сознания того, что человек, которого я любил, погиб
за много лет до моего рождения и я обращаюсь к его подобию, работающему по
математическим формулам, которое, имитируя  свой  оригинал,  реагирует  на
раздражения, создаваемые человеческими словами и поступками. Я никогда  не
смогу понять, давало ли сознание, которое было  у  мистера  Миллиона,  ему
право говорить "мыслю" или "ощущаю", что он всегда делал. Когда я  спросил
его об этом, он сказал, что сам никогда не мог ответить на этот вопрос.
     Не зная точки начала, он не мог  быть  уверенным,  что  процессы  его
мышления отражают действительное сознание.  Я,  в  свою  очередь,  не  мог
оценить, был ли ответ глубоким рефлексом души, которая жила на самом  деле
среди утонченных абстракций  тренажера,  или  же  являлся  фонографической
реакцией, вызванной моим вопросом.
     Как я говорил, наш  театр  работал  все  лето.  Во  время  последнего
представления листья кружили в  воздухе,  как  чьи-то  забытые  письма,  и
медленно падали на сцену.
     Когда опустился занавес, мы, те, кто  писал  и  играл  все  спектакли
этого сезона, были так расстроены, что не могли ничего  делать.  Мы  молча
сняли костюмы и смыли грим. Затем  безвольные,  как  трепещущие  на  ветру
листья, побрели по тропинкам парка, ведущим прямо к  домам.  Я  знал,  что
меня ждут обязанности возле двери,  но  в  холле  меня  встретил  слуга  и
сказал, что я должен сейчас же отправиться  в  библиотеку.  Отец  объяснил
мне, что вечером будет занят делами, поэтому хотел бы поговорить  со  мной
сейчас. Он выглядел больным и усталым, и мне впервые пришло в голову,  что
он может умереть, и тогда я стану богатым и свободным.
     Я не помню, что говорил под влиянием наркотика.  Однако,  я  запомнил
сон, который приснился потом.  Я  запомнил  его  очень  точно,  словно  он
приснился мне только сегодня ночью.
     Я находился на белом корабле, таком, как те,  что  плыли  по  зеленой
воде канала вокруг парка. Корабль плыл так тихо и легко,  что  острый  нос
его совсем не оставлял на воде следа. Я был единственным  членом  экипажа,
по крайней  мере,  единственным  человеком,  находившимся  на  палубе.  За
штурвалом стоял труп высокого худого мужчины. Огромный штурвал  он  держал
так,  что  создавалось  впечатление,  будто  штурвал  вращал  руки   этого
человека, помогая ему  стоять  на  ногах,  удерживая  в  равновесии  и  не
позволяя упасть. Когда мертвец повернул ко мне голову, я узнал  его  лицо.
Оно походило на лицо моего отца, но это был не отец, в этом я  был  твердо
уверен.
     Прошло много времени. Мы вышли в открытое  море.  Сильный  ветер  дул
слева, под несколько градусов к нашему курсу. Когда нос корабля поднимался
кверху,  мачты,  блоки  и  ванты  свистели  под  напором   ветра.   Паруса
поднимались вверх и внезапно падали вниз. Паруса  как  будто  жили  своей,
особенной жизнью. мачты вырастали впереди меня и за спиной.
     Днем, когда я работал на палубе,  брызги  мочили  мне  рубаху,  а  на
досках оставались пятна в виде слез, которые  быстро  высыхали  на  жарком
солнце.
     Не помню, чтобы когда-нибудь  в  действительности  я  плыл  на  таком
корабле.
     Однако, возможно, это и случалось, когда я был  очень  маленьким,  но
все звуки - скрип мачты, свист ветра в такелаже,  разбивавшиеся  о  корпус
волны - были такими ясными, что не оставалось сомнений  в  их  реальности.
Они были реальными, как тот смех, который я часто слышал  в  детстве,  или
звук трубы из крепости, который всегда будил меня рано утром.
     Я что-то делал на палубе этого судна, но точно не помню, что  именно.
Помню, что мне очень часто приходилось носить воду в брезентовых ведрах  и
смывать с палубы засохшую кровь. Иногда я держался за веревки, ни  к  чему
не привязанные, а сцепленные с чем-то высоко в такелаже. Я  вглядывался  в
морскую  даль  с  носа  корабля,  с  его  мачт,  с  крыши  большой  каюты,
расположенной  посреди  судна.  Когда  я  заметил,  как  далеко   в   море
приводнился звездолет с  ослепительным  выхлопом  последнего  пламени,  то
никому об этом не сказал.
     Все это время человек у руля что-то говорил мне. Его голова безвольно
свисала на грудь, словно у него была  сломана  шея.  Когда  сильные  волны
ударяли о лопасть руля, штурвал начинал быстро вращаться и голова человека
качалась от одного плеча  к  другому  или  же  заваливалась  назад,  и  он
мертвыми глазами смотрел в небо. Однако, все  это  время  он  говорил  без
умолку, а из небольшого количества слов, в которых я мог сориентироваться,
я понял, что он излагал какую-то теорию этики, основы которой даже он  сам
не вполне принимал всерьез. Я боялся слушать  это  бормотание  и  старался
держаться подальше от него. Почти все время  я  проводил  на  носу  судна.
Однако, часто ветер вполне отчетливо  доносил  мне  его  слова.  Иногда  я
открывался от работы и внезапно обнаруживал, что нахожусь гораздо ближе  к
штурвалу, чем думал. Иногда я почти касался мертвого рулевого.
     Когда я пробыл на судне уже довольно много времени  и  начал  ощущать
усталость и одиночество, открылась дверь каюты и из нее вышла  тетка.  Она
скользила в двух дюймах над палубой, юбка ее не опадала,  как  обычно,  на
пол, а билась на ветру, точно хоругвь, и казалось, что ветер каждую минуту
может унести ее.
     Не знаю почему, но я крикнул:
     - Не подходите к рулевому, он может навредить вам!
     - Это абсурд, - ответила она так естественно, словно мы встретились в
коридоре возле моей спальни. - Он уже  давно  не  в  состоянии  никому  не
помочь, ни навредить, а вот моего брата ты должен опасаться, Номер Пять.
     - Где он?
     - Внизу. - Она указала на палубу. - Он хочет узнать,  почему  корабль
стоит на месте. Берегись его!
     - На месте? Да вы ошибаетесь, тетя Джоанна, мы движемся вперед!
     - Подойди и убедись сам.
     Я подбежал к борту и взглянул, но увидел не воду, а лишь ночное небо.
Неизмеримо далеко подо мной были разбросаны бесчисленные звезды. Я ощутил,
что корабль не движется вперед и даже не качается, а все время находится в
неподвижности.
     Я недоуменно обернулся к тетке, но она опередила меня:
     - Он не плывет, поскольку его заякорили, чтобы узнать, почему  он  не
плывет.
     В этот момент я  почувствовал,  что  двигаюсь  по  канату  к  чему-то
похожему на склад. Там были какие-то звери.  Тогда  я  проснулся,  хотя  в
первый момент не отдал себе в этом отчета.
     Я коснулся ступнями пола и заметил, что возле меня находятся Дэвид  и
Пхаедрия.
     Мы были в  огромном  зале.  Пхаедрия  выглядела  прекрасно,  но  была
слишком напряжена и кусала губы. Внезапно раздался крик петуха.
     - Как ты думаешь, где могут быть деньги? - спросил Дэвид.
     В руках у него была сумка с инструментами.
     Пхаедрия или надеялась, что я что-то скажу, или  отозвалась  на  свои
мысли:
     - У нас мало времени. Маридор сторожит.
     Маридор играла в наших спектаклях.
     - Если не убежит. Где, по-твоему, деньги?
     - Не знаю. Внизу, в бюро.
     Она перестала кусать губы, встала и начала  осторожно  пробираться  к
выходу.
     Одета она была в черное от обуви, до черной ленты в  черных  волосах.
Белое лицо и руки резко контрастировали с этой одеждой, а карминовые  губы
выглядели какой-то ошибкой природы.
     Мы с Дэвидом пошли за ней.
     На полу на большом расстоянии друг от друга были  расставлены  ящики.
Когда мы проходили мимо них, я обратил внимание, что в них сидят птицы, по
одной в каждом ящике, а когда подошли к лестнице, ведущей через люк  вниз,
я понял, что это выращенные для боя петухи.
     Вдруг через окошко в крыше в комнату проник луч солнца и  упал  прямо
на клетку. Сидевший там петух поднялся  на  ноги  и  расправил  крылья.  Я
увидел его дикие, налитые кровью глаза.
     - Пошли, - предложила Пхаедрия. - Внизу будут собаки.
     Мы спустились по лестнице. На следующем этаже  царило  пекло.  Собаки
были привязаны на цепях в раздельных  боксах.  Перегородки  между  боксами
были такими высокими, что их обитатели не могли видеть друг  друга.  Между
рядами загородок были широкие проходы. Здесь содержались боевые  псы.  Они
были разной величины - от десятифутовых  терьеров  до  собак  величиной  с
пони, у которых были такие деформированные головы, что напоминали  старые,
поросшие молодыми побегами деревья. Пасти у  них  были  такие,  что  могли
запросто одним движением  перекусить  человека.  Псы  создавали  в  пустом
помещении невыносимый шум.
     Я взял Пхаедрию за руку и жестом показал, что нужно убираться  отсюда
как можно скорее. Я был уверен, что находиться здесь запрещено.
     Она почему-то отрицательно  покачала  головой.  Поскольку  я  не  мог
расслышать, что она говорила, то ей пришлось написать пальцем  на  пыльной
стороне одного из боксов: "Они всегда  так  ведут  себя,  если  что-нибудь
услышат с улицы".
     На следующий  этаж  мы  спустились  по  ступенькам,  начинавшимся  за
тяжелой дубовой дверью. Она служила для звукоизоляции от этого  гвалта.  Я
почувствовал себя гораздо лучше, когда дверь закрылась за нами,  хотя  шум
продолжал доноситься из-за нее. Я почти пришел  в  себя  и  хотел  сказать
Дэвиду и Пхаедрии, что не понимаю, где и почему я нахожусь. Я  понятия  не
имел, что мы здесь делаем.
     Однако, меня удержал стыд. В конце концов, я сам мог легко догадаться
о цели нашего визита сюда. Дэвид спрашивал, где лежат деньги, а перед этим
мы  часто  говорили,  хотя  я  считал  это  пустой  болтовней,  о  большом
ограблении, которое навсегда бы избавило нас от необходимости мелких краж.
     Где мы находились, я узнал позже, при выходе. Информацию о  том,  как
мы сюда попали, я получил из разговоров и разных мелочей. Вначале этот дом
был спроектирован, как склад. Он находился возле Рю де  Эгостус,  недалеко
от залива.
     Новый владелец решил создать в этом помещении своего рода  спортивное
шоу. Его считали  самым  богатым  человеком  во  всем  Департаменте.  Отец
Пхаедрии узнал, что недавно он отправил в банк не всю выручку. Он ходил  к
нему, взяв с собой дочку.
     Было также известно, что заведение откроется не раньше,  чем  ко  дню
Ангела.
     Мы пошли туда на следующий день после визита Пхаедрии.
     Внутрь мы попали через окошко на крыше.
     Мне трудно описать то, что мы увидели на следующем, то есть на первом
этаже.
     Гладиаторов я видел много раз на невольничьем рынке, когда мы  вместе
с Дэвидом и мистером Миллионом ходили в библиотеку, но там их  никогда  не
бывало больше двух-трех, и они всегда  были  скованы  тяжелыми  кандалами.
Здесь же они сидели и лежали, где только было место.
     Через мгновение я подумал, почему  они  не  разорвут  друг  друга,  а
вдобавок и нашу троицу? Но  тут  я  заметил,  что  они  скованы  короткими
цепями, прикрепленными к  полу.  Возле  каждого  был  круг  из  царапин  и
повреждений досок  пола,  по  которым  можно  было  определить,  на  какое
расстояние доставали гладиаторы. Их скромная мебель - сломанные нары, пара
кресел и лавка - были или настолько легкие, что  никому  не  причинило  бы
вреда, если их швырнуть, или слишком тяжелые и привинченные к полу.
     Я подумал, что они станут кричать и грозить нам, как обычно делали во
время боя, но потом понял, что, пока они сидят  на  цепи,  нам  ничего  не
угрожает. Когда мы спустились по лестнице, они  повернули  головы  в  нашу
сторону.
     Едва увидев, что у нас нет для них  еды,  они  оказали  нам  внимания
меньше, чем собаки выше этажом.
     - Это правда, что они уже не люди? - спросила Пхаедрия.
     Она  шла  выпрямившись,  как  солдат  на  параде,   и   с   интересом
присматривалась к рабам. Глядя на нее, я подумал, что  в  действительности
она выше, чем в моих мыслях. Она была  не  только  хорошенькой,  она  была
красивой.
     - Собственно, - продолжала она,  не  получив  нашего  ответа,  -  они
звери.
     Я слышал о них и пояснил, что рождаются  они  людьми.  Разница  между
ними и нормальными людьми возникает  из-за  хирургического  вмешательства,
частично производимого при операции на  мозге,  и  изменении  работ  желез
внутренней секреции, вызванные при помощи различных химических средств.
     Внешне они сильно отличались друг от друга.
     - Твой отец делает что-то в этом  роде  с  маленькими  девочками  для
вашего дома? - спросила Пхаедрия.
     - Не знаю.
     - Это требует много времени, - пожал плечами Дэвид, - а клиенты хотят
обыкновенных девушек, даже если любят немного чудачеств.
     - Хотела бы я увидеть тех, с которыми это сделали.
     - Ты что, не знала о них? - сказал я, продолжая думать об  окружавших
нас гладиаторах. - Я думал, ты в курсе.
     - О, да, я уже не раз видела их, и  хозяин  о  них  говорил.  Но  эти
создания... Было бы ужасно, если бы они оставались людьми.
     Интересно, понимают ли они, что она говорит? Они все время  провожали
нас взглядами.
     Внизу было совсем не так, как на верхних  этажах.  Стены  были  обиты
деревом, висели картины, изображавшие псов, путехов и гладиаторов, а также
различных экзотических зверей этой планеты. Окна выходили на  улицу  и  на
залив. Они были узкие и расположенные так высоко, что впускали в помещение
лишь небольшие полосы солнечного света. В полутьме они высвечивали  только
спинку модернового кресла, обитого красной кожей, а также кусочек розового
дивана, размером не больше книжки. Мы не успели сделать и трех шагов,  как
я понял, что нас обнаружили. Прямо к нам шел  высокий  молодой  человек  с
узкими плечами. Когда мы остановились,  остановился  и  он.  На  его  лице
появилось удивление, затем беспокойство.  И  тут  я  понял,  что  это  мое
собственное  отражение  в  зеркале  между  окнами.   Я   ощутил   минутное
замешательство, какое наступает, когда кто-то  чужой,  кого  не  выделяешь
среди других, внезапно поворачивается или оглядывается, и оказывается, что
это твой хороший товарищ, на которого в первый раз ты посмотрел  откуда-то
изнутри. Этим хмурым парнем с острым подбородком, которого  я  заметил,  а
потом распознал, был я сам, таким,  каким  меня  видели  Пхаедрия,  Дэвид,
мистер Миллион и моя тетка.
     - Здесь ведутся переговоры с клиентами, - сообщила Пхаедрия. -  Когда
нужно что-то продать, его помощники приносят товар по одной  штуке,  чтобы
нельзя было сравнить. Однако, даже  здесь  слышно  псов.  Отец  брал  меня
наверх и все показал.
     - Тебе показали, где прячут деньги? - удивился Дэвид.
     - Я сама увидела, - рассмеялась Пхаедрия. - Там, сзади.  Видишь  этот
гобелен?  Он  прикрывает  тайник.  Когда  отец  разговаривал  с  хозяином,
какой-то тип принес деньги и хозяин положил их туда.
     Дверца за гобеленом вела к маленькому бюро, а в противоположной стене
была еще одна дверь. Не было ни сейфа, ни какого-либо ящика. Дэвид  вырвал
ломиком замок в бюро. Там оказалось полно  бумаг.  Я  намеревался  открыть
вторую дверь, когда услышал в соседней комнате царапанье или что-то в этом
роде.
     С минуту никто из нас не шелохнулся.
     Я стоял, как вкопанный, стиснув ручку двери. Слева за  мной  Пхаедрия
искала тайник в полу под диваном. Она застыла, точно пораженная громом, ее
юбка разлилась по полу черной лужей. Где-то рядом я слышал дыхание Дэвида.
Шуршание повторилось, скрипнула половица.
     - Это зверь, - прошептал Дэвид.
     Я отпустил дверную ручку и посмотрел на него. Он с побледневшим лицом
стискивал ломик, но пытался улыбнуться.
     - Только плененный зверь может скрести лапами.
     - Откуда ты знаешь?
     - Если бы там был человек, он давно бы услышал нас, особенно когда  я
ломал замок. Если бы там был человек, он вошел бы, а если бы испугался, то
сидел бы тихо, как мышь.
     - Да, ты прав. Открой дверь! - приказала Пхаедрия.
     - А что будем делать, если это не животное?
     - Это зверь! - твердо сказал Дэвид.
     - Да, но если?..
     Ответ был написан на их лицах. Дэвид поднял ломик, а я  резко  открыл
дверь.
     Комната  была  больше,  чем  я  ожидал,  но  пустая  и  грязная.   Из
единственного окна высоко под потолком  лился  бледный  свет.  На  полу  в
центре комнаты стоял большой, обитый железом сундук из темного  дерева,  а
перед ним лежало что-то напоминающее кучу тряпок. Когда  я  вошел,  тряпки
зашевелились  и  показалось   треугольное   лицо   с   далеко   выдающимся
подбородком. Под густыми бронзовыми бровями горели пурпуром глаза.
     - Деньги как раз там, - прошептала Пхаедрия.
     Она смотрела не на существо, а на сундук, обитый железом.
     - Дэвид, ты сможешь открыть его?
     - Наверняка, - ответил он.
     Так же, как и я, он смотрел в глаза существу в лохмотьях.
     - А что будем делать с ним?
     Мы не успели ответить, как чудовище раскрыло  рот,  обнажив  длинные,
узкие, серо-желтые зубы, и зарычало:
     - Хррр...
     Ни одному из нас не пришло в голову, что  это  существо  может  иметь
голос.
     Это было все равно, если бы заговорила мумия.  Мы  услышали,  как  по
улице проехала, прогремев колесами о булыжную мостовую, карета.
     - Пошли! - решительно сказал Дэвид. - Нужно уходить отсюда.
     - Он болен! - стала настаивать Пхаедрия. - Хозяин  принес  его  сюда,
чтобы иметь все время под рукой и заботиться о нем. Он болен, поверьте,  я
знаю.
     - Больного гладиатора  приковали  цепями  к  сундуку  с  деньгами?  -
усомнился Дэвид.
     - Ты что, не видишь? Ведь  это  единственная  тяжелая  вещь  во  всей
комнате. Нам нужно только подойти и трахнуть его по голове. Если  боишься,
я сделаю это сама!
     - Постой! Я готов!
     Вместе с ним я подошел к сундуку на расстояние метра. Дэвид  взмахнул
ломиком перед гладиатором.
     - Эй, ты! Отвали в сторону!
     Гладиатор пробормотал  что-то  нечленораздельное  и  на  четвереньках
отполз вбок, потянув за собой цепь. Он  был  одет  в  грязные  лохмотья  и
производил впечатление ребенка, но ручища у него были огромные.
     Я повернулся и шагнул к Пхаедрии, намереваясь сказать  ей,  чтобы  мы
уходили, если Дэвиду не удастся открыть сундук в течение нескольких минут.
Помню, что я ничего не услышал, а только увидел глаза  Пхаедрии.  Внезапно
они раскрылись  очень  широко.  За  спиной  раздался  какой-то  грохот.  Я
услышал, как громкой ойкнул Дэвид. Повернувшись, я увидел, что брат падает
на пол. Все продолжалось не более секунды. Почти в тот  же  момент,  когда
падал Дэвид, я все понял.  Гладиатор  схватил  его  за  щиколотку,  затем,
сбросив себя одеяло, вскочил, как обезьяна.
     Обхватив Дэвида за шею, он  тянул  его  голову  назад.  Однако,  едва
почувствовал прикосновение моих рук, он  отшвырнул  Дэвида  и,  как  паук,
выскользнул из моих объятий. Тут я увидел, что у него четыре руки.
     Я понял, что он  намеревается  схватить  меня,  поэтому  стремительно
отскочил назад.
     Это инстинктивное движение спасло мне жизнь.
     Он поскользнулся и, если бы  не  цепь,  то  перелетев  через  сундук,
обязательно врезался бы стену. Но цепь удержала его.  Я  едва  отступил  в
сторону и оказался вне досягаемости его громадных ручищ. Дэвид тоже отполз
в безопасное место, а Пхаедрия была уже возле двери.
     Брат трясся и с трудом смог  сесть.  Мы  смотрел