ьству работника ГПУ. В  ответ
Москва принимает решение об избиении четырех польских дипломатов. Оболенский
получает протест польских властей - Кравченко избивали не поляки, а ваши  же
русские офицеры-эмигранты, за действия  которых  власти  ответственности  не
несут. Возмущенный Оболенский сообщает об этом в Москву, поскольку тонкий ум
и  европейское  воспитание  не  приемлют  подобного  рода  "дипломатических"
средств  воздействия.  В  Москве,  получив  депешу,  огорченно   восклицают:
"Товарищ недопонял... ".
   Войков, в молодости прошедший школу боевиков, хорошо знакомый  с  работой
чекистов, для этой роли годится больше. Но почему именно Войков? Он ведь  не
дипломат.
   Официальная Варшава тоже против его назначения, но отнюдь не из-за  того,
что  он  не  обладает  необходимыми  профессиональными   данными.   Польское
правительство  не  соглашается  принять  Войкова   в   качестве   советского
посланника совсем по иным мотивам. Министерство иностранных дел Польши через
своего посла в Москве доводит до сведения руководства советского  НКИД,  что
польскую сторону устроила бы другая кандидатура.
   Руководитель внешнеполитического ведомства Чичерин настораживается -  это
уже второй случай отказа Войкову в агремане. Два года назад такое же решение
приняло  британское  правительство,  когда  в  Москве  попытались  назначить
Войкова советским официальным агентом в Канаде.
   Чичерин  докладывает  Политбюро  о  нежелании   Польши   иметь   у   себя
представителя советского  правительства  в  лице  Войкова.  Почему?  Чичерин
отвечает: польская пресса развернула  яростную  кампанию  против  назначения
Войкова, и правительство не может не прислушаться к голосу народа.
   -  С  каких  это  пор  польское  правительство  стало   руководствоваться
интересами  народа?  -  подал  голос  Сталин.  -  Насколько  нам   известно,
правительство Польши - буржуазное... Здесь, наверное, совсем иная причина...
   -  Причина,  Иосиф  Виссарионович,  в  том,  что  Войков   участвовал   в
екатеринбургском акте, - сказал Чичерин.
   - В екатеринбургском? - переспросил Сталин. - А  что  они  увидели  здесь
предосудительного?
   Генсек сделал логическое ударение на слове "они".
   - А разве в девятнадцатом веке польские демократы  не  мечтали  вместе  с
русскими о цареубийстве? Пожалуйста, вот Пушкин: "Самовластительный  злодей,
тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей со злобной  радостию
вижу". На эту же тему можно найти и у польских поэтов.
   - У Адама Мицкевича, например, - подсказал образованный Чичерин.
   - Никаких уступок.  Они  еще  будут  указывать  нам,  кого  присылать,  -
возмутился Молотов.
   - Войков, кажется, прямого участия в расстреле бывшего царя не  принимал,
- заметил Троцкий.
   Сталин выслушал мнения других членов Политбюро и подытожил:
   - Поручим товарищу Чичерину сообщить польскому министру  иностранных  дел
нашу точку зрения.  Форма  сообщения  -  по  усмотрению  товарища  Чичерина.
Допускаю, что это может быть его личное письмо.
   Чичерин поручение Политбюро выполнил - направил министру иностранных  дел
Польши графу Скшинскому личное послание, в котором напомнил и  стихотворение
Пушкина, и стихотворение Мицкевича. Последнее, кстати,  на  польском  языке.
Письмо заканчивалось  категорическим  заверением,  что  Войков  не  принимал
никакого участия в убийстве семьи Романовых.
   Аргументы советского наркома  показались  Варшаве  убедительными,  и  она
согласилась на назначение Войкова посланником. В ноябре  1924  года  он  уже
приступил к своим новым обязанностям. Русская  эмиграция  в  Польше  провела
серию акций протеста, что спустя три  года  после  расправы  с  Войковым  на
перроне Варшавского вокзала дало основание Кремлю заявить о ее  причастности
к этому теракту.
   Акции протеста против назначения Войкова посланником в основном сводились
к публикациям в эмигрантской  печати  и  пикетированию  у  здания  советской
миссии. Люди держали в руках плакаты, обвинявшие Войкова в расстреле царской
семьи.
   Войков называл это клеветническими измышлениями.
   Однако сегодня на основе рассекреченных документов об убийстве Николая II
и его семьи можно сделать однозначное заключение о  причастности  Войкова  к
екатеринбургской трагедии.
   Конечно, лично он наган к императорскому затылку не приставлял, как и  не
целился в лоб супруги царя и их детей. Непосредственных исполнителей хватало
и без него. Их имена установлены - Юровский, Ермаков,  Никулин.  Известны  и
фамилии семерых иностранных  наемников,  среди  которых  мадьяр  Имре  Надь.
Возможно, это тот самый венгерский коммунист Имре Надь,  повешенный  в  1956
году в Будапеште на воротах тюрьмы.
   Но и руки Войкова обагрены кровью невинных  жертв,  хотя  при  подготовке
убийства он отвечал  за  "хозяйственные  вопросы".  Свои  знания  по  химии,
полученные в Женевском университете, он применил только один раз, и то - при
уничтожении трупов! Перед тем, как их сжечь,  Войков  снял  с  одного  трупа
перстень с большим рубином и носил его без зазрения совести.
   В архиве следователя  Соколова,  который  первым  проводил  расследование
обстоятельств  убийства   царской   семьи   после   взятия   белогвардейцами
Екатеринбурга, сохранилась записка, написанная от руки Войковым:  "Предлагаю
выдать еще три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего.  Областной
комиссар Екатеринбурга Войков". Тела Романовых плохо  горели,  и  получивший
европейское образование химик понял, что запрошенной  предварительно  серной
кислоты недостаточно. Керосина и спирта хватило.  Войков  предусмотрел  даже
сукно для заворачивания трупов. Наверное, сказались навыки боевика.
   Еще в  горбачевские  времена  был  установлен  состав  комиссии,  которая
занималась подготовкой убийства царской семьи. Четвертым в  списке  значился
Войков. Комиссия собиралась несколько раз - обсуждался порядок  расстрела  и
способ уничтожения мертвых тел. Вот здесь и были востребованы его химические
знания.
   Нашлось применение и  французскому  языку,  которому  Войков  обучался  в
Женеве.
   По   найденным   новым   документам,   прямое   убийство    сначала    не
предусматривалось.  Ликвидировать  царя  и  его  семью  пытались  с  помощью
хитроумного плана,  целью  которого  была  организация  инсценировки  побега
императора.
   Однажды  в  булочке,  поданной  к  чаю,  Николай  II  обнаружил   искусно
запеченную в тесто записку. Она была на французском языке. Царь  прочел  ее.
Ему предлагалось бежать. В конце стояла подпись: "Офицер".
   Он должен был дать ответ тоже по-французски.
   Однако Николай II по каким-то причинам предложение не принял и на записку
не ответил. Предположив, наверное, что он колеблется,  неизвестный  "офицер"
снова дал о себе знать и снова  запиской  в  булочке.  Таких  посланий  царь
получил несколько.
   Письма были настолько  искренними  и  горячими,  что  адресат  готов  был
поверить в  чистоту  замыслов  их  автора.  Но  что-то  удерживало  царя  от
необдуманного поступка. Он так и не  решился  на  предложенный  ему  вариант
побега.
   И правильно поступил. Потому что этим "офицером" был  не  кто  иной,  как
Петр  Войков.  Это  он  сочинял  письма  по-французски.   Замысел   чекистов
заключался в том, чтобы спровоцировать  царя  на  побег,  добиться  от  него
письменного согласия  на  предложение  мифического  офицера  и  организовать
спектакль  с  бегством,  во  время  которого  ликвидировать  царскую  семью,
предъявив письменные доказательства  заговора.  Но  царь  на  провокацию  не
поддался. Поэтому чекистам оставалось только прямое убийство.
   В эмифантской литературе  описано  свидетельство  одного  из  сотрудников
советского  посольства  в  Варшаве,  которому  Войков  рассказывал  о  своем
варианте истребления царской семьи. По словам Войкова, его проект был  самым
"чистым". Он предлагал довезти царское семейство  до  ближайшей  полноводной
реки и, расстреляв, потопить в реке, привязав гири  к  телам.  Но  президиум
Уралсовета не согласился.
   Словом, роль Войкова в  уничтожении  семьи  императора  в  дополнительных
доказательствах не нуждается. Он был одним из самых  ярых  сторонников  этой
жестокой по отношению к детям Николая меры. Великая французская революция  в
свое время казнила короля и королеву, но не тронула дофина. В  Екатеринбурге
не пощадили больного наследника Алексея - возможно, с целью обрубить царский
род навсегда.
   Палачи выполнили поставленную перед  ними  задачу.  И  были  обласканы  и
вознаграждены Кремлем. Все  участники  злодейского  убийства  царской  семьи
получили высокие и  "хлебные"  посты  в  Москве.  Юровский  стал  руководить
московской  ЧК,  а  после  Гохраном,  Голощекин  -  Казахстаном,  Сафаров  -
комсомолом, Белобородов - НКВД.
   По моральным качествам они одного поля ягоды. Юровский был бесчувственным
палачом, не знающим, что такое муки  совести,  и  в  тридцать  восьмом  году
скончался от рака, Голошекин - дегенератом, его  расстреляли  свои  в  сорок
первом, Сафарова постигла та же участь, Белобородова - тоже, к тому  же  его
еще поймали за руку на краже крупной суммы денег.
   Нет никаких сомнений, что и Войков был выдвинут на  работу  в  Москву,  а
потом  и  за  границу  исключительно  за  участие  в  палаческой   акции   в
Екатеринбурге. По своим моральным качествам он тоже не отличался  от  других
убийц из этой галереи.
   По воспоминаниям Бесед овского, Войков был высокого роста, с  подчеркнуто
выпрямленной фигурой, с неприятными, вечно мутными от пьянства и  наркотиков
глазами, с жеманным голосом, а главное, с  беспокойнопохотливыми  взглядами,
которые он бросал на всех встречавшихся  ему  женщин.  Печать  театральности
лежала  на  всей  его  фигуре.  Он  производил  впечатление  провинциального
светского  льва.  Говорил  всегда  искусственным  баритоном,  с  длительными
паузами, пышными фразами, непременно оглядывался вокруг,  как  бы  проверяя,
произвел ли он должный эффект на слушателей.
   У сотрудников посольства зрели подозрения относительно  нормальности  его
повышенной  чувствительности  к  дамскому  полу.  Женщины,  с  которыми   он
запирался в своем кабинете, намекали на извращенность  его  половых  чувств.
Подозрения усилились, когда посланник "вышел на улицу". По ночам  он  шлялся
по глухим улицам Пражского предместья, а потом занимал скамейки  в  парке  с
какими-то дамами.
   Впрочем, не исключено, что "господин посланник" прикидывался  сексуальным
маньяком, чтобы отвести от себя подозрения в той деятельности, которую он не
хотел афишировать. Передвижения Войкова по  городу  и  его  ночные  контакты
фиксировались.  Они  прекратились  после  того,  как  польское  министерство
иностранных дел официально предупредило: оно не  имеет  права  вторгаться  в
личную жизнь господина посланника, но желает поставить  его  в  известность,
что на глухих варшавских улицах нередко  прохожих  увечат,  а  посему  жизни
Войкова грозит  опасность.  Наверное,  польским  спецслужбам  стало  кое-что
известно о его конспиративных делах,  которые  он  маскировал  под  любовные
похождения. Ведь посол - не рядовой сотрудник посольства, его просто так  из
страны не выдворишь.
   Стало быть, оценка, данная Войкову Беседовским, не верна? Посол в Варшаве
не был бабником? Истина, скорее, посередине. Уж кого-кого, а Войкова к числу
бесцветных личностей не отнесешь. Жить он любил красиво, на широкую ногу.  И
рисковать тоже.
   Авантюризм, азарт были его врожденными чертами. Он  не  мог  без  чувства
опасности. При нем несгораемые шкафы в секретных  комнатах  посольства  были
переполнены взрывчаткой, ручными гранатами, оболочками бомб. Одно  время  он
носился с идеей убить маршала Пилсудского,  который  в  результате  военного
переворота пришел к власти.
   Наверное, в Войкове проснулся бывший боевик. Хотя он  в  нем  никогда  не
засыпал. Постпред не терпел спокойной жизни.  Ему  нужны  были  таинственные
встречи, секретные совещания, подпольная работа. Размеренная жизнь  вызывала
у него депрессию, тоску. Он приобрел моторную лодку, гонял на ней по  Висле,
устраивая во время этих прогулок совещания с членами подпольного ЦК польской
компартии и комсомола. На носу лодки развевался советский флаг, отбивавший у
полиции  желание  ее  остановить  и  проверить  документы  у  подозрительных
пассажиров.
   На этой  моторке  Войков  совершил  и  вовсе  дерзкий  поступок.  Видному
польскому  коммунисту  Лещинскому  удалось  бежать  из  кабинета   судебного
следователя. Он укрылся в советском посольстве. Ночью  Войков  сел  за  руль
автомобиля и лично вывез беглеца к пристани, где стояла его моторная  лодка.
На ней полпред перевез Лещинского в Данциг. Советский флаг освобождал  судно
от таможенного досмотра польской пограничной стражи.
   Многие сумасбродные, на грани смертельного риска, поступки Войкова до сих
пор не преданы огласке. Но и  то,  что  известно,  поражает  несоответствием
дипломатическому статусу. Взять хотя бы его идею об устранении Пилсудского.
   Войков неоднократно обсуждал  технические  детали  теракта  против  главы
польского государства с работниками ОГПУ, работавшими под крышей посольства.
Но на покушение такого уровня нужна была санкция как  минимум  Дзержинского.
При очередной поездке в Москву Войков поднял этот  вопрос,  но  Дзержинский,
даже не советуясь в Политбюро, дал отрицательный ответ.
   За  время  своего  пребывания  в  качестве   полномочного   представителя
советского правительства в Варшаве Войков успел нажить себе врагов  и  среди
руководства  торгпредства,  поскольку   бесцеремонно   вторгался   в   чисто
коммерческую сторону сделок.  Слухи  о  самоуправстве  посланника  все  чаще
долетали   до   Кремля.   Возможно,   они    сознательно    раздувались    и
преувеличивались,  поскольку  самонадеянный  полпред   затрагивал   интересы
торгового ведомства, не любившего, чтобы в его дела кто-то вмешивался.
   Наверное в целях нейтрализации  настырного  посланника  возникло  дело  о
таинственной пропаже из его несгораемого ящика значительной денежной  суммы.
Войков разъяснял, что, сжигая  некоторые  секретные  бумаги,  срок  хранения
которых истек, нечаянно бросил в огонь и несколько тысяч долларов. При  этом
называл  свидетеля  -  секретаря  посольства,  в  присутствии  которого  все
происходило. Свидетель, однако, заявил, что в сожжении бумаг не участвовал и
никаких пылающих в огне долларов не видел.
   В Центральную контрольную комиссию подбросили новый компромат - документы
Политбюро, которые Войков якобы держал  в  легко  доступных  местах.  Москва
вдруг запросила сведения о числе  дипломатических  раутов,  приемов,  балов.
Оказывается, поступили сигналы о том, что  посольство  получает  в  огромных
количествах икру, балыки и другие деликатесы, а также горячительные  напитки
без соответствующего оформления.  Назревала  крупная  неприятность,  которая
могла обернуться для Войкова отзывом из Варшавы. В польской печати появились
сообщения о предстоящем отъезде советского посланника в Москву - правда, без
указания причин.
   И тут вмешался господин случай.
 
   ПОЕЗД ИЗ ЛОНДОНА
 
   Седьмого июня 1927 года  Войков  на  посольской  машине  в  сопровождении
сотрудника  полпредства  Юрия  Григоровича  приехал  на  Главный  Варшавский
вокзал.
   Было без пяти минут девять часов  утра.  Вот-вот  должен  подойти  скорый
поезд из Лондона, который следовал через Берлин на Варшаву.
   Накануне Войков получил сообщение, что этим поездом едет полпред в Англии
Аркадий Павлович Розенгольц. В Варшаве он  должен  пересесть  на  московский
поезд. Войков прибыл на вокзал, чтобы встретить  коллегу  и  оказать  ему  в
случае необходимости помощь.
   Поезд на Москву отправлялся из Варшавы  в  девять  часов  пятьдесят  пять
минут утра. Следовательно, у Аркадия Павловича менее часа времени.  Маловато
для  обстоятельного  разговора,  но  достаточно,   чтобы   попить   кофе   в
железнодорожном буфете и узнать подробности неприятного инцидента в Лондоне,
о котором раструбили варшавские газеты.
   Розенгольц был на год моложе Войкова, но успел  зарекомендовать  себя  на
партийном, военном и дипломатическом поприще. Они неплохо знали друг  друга,
часто встречались на различных совещаниях. И хотя партийный стаж  Розенгольц
имел на два года короче,  послужной  список  у  него  был  что  надо:  успел
побывать членом Реввоенсовета СССР,  возглавлял  управление  ВоенноВоздушных
Сил РККА. С военной работы в 1925 году перешел на  дипломатическую,  получив
престижную должность полпреда СССР в Англии.
   И вот в конце мая Лондон заявляет о разрыве дипломатических  отношений  с
Москвой. Полпреду Розенгольцу вместе со всем советским персоналом предложено
покинуть Британию в течение десяти суток. Они и возвращаются на родину  этим
поездом.
   Польская пресса с удовольствием смаковала подробности  скандала.  Высылку
советских дипломатов объясняли тем, что они занимались шпионской и подрывной
деятельностью.
   В середине мая большая группа лондонских полицейских в форме и в штатском
приехала к дому  номер  сорок  девять  по  улице  Мургейт.  Там  размещалось
официальное  торговое  представительство  СССР  в  Великобритании,  а  также
совместное     советско-британское     акционерное     общество     "АРКОС",
зарегистрированное в соответствии с английскими законами.
   Полицейские ворвались в здание  торгпредства  в  половине  пятого  дня  и
учинили повальный обыск, который  продолжался  до  полуночи.  Предварительно
были отключены все телефоны, чтобы никто  из  сотрудников  не  сумел  никуда
позвонить. Полиция изъяла всю почту  и  даже  шифры,  которыми  торгпредство
пользовалось легально.  Не  обошлось  и  без  силовых  приемов  -  некоторые
сотрудники оказали сопротивление.
   Полиция подозревала, что помимо торговой в здании занимаются еще какой-то
деятельностью, явно незаконной.  Искали  некий  особо  секретный  английский
документ, который, по всем данным, попал в это здание и  ради  которого  был
устроен полицейский налет. И хотя обнаружить его  не  удалось,  в  советском
офисе  нашли  другие  доказательства  шпионской  и  подрывной   деятельности
Советов.
   Назавтра Москва выступила с протестом по поводу  проведения  этой  акции.
Найденные шпионские свидетельства были объявлены фальшивками. Их поставили в
один ряд с теми "документальными  материалами",  которые  время  от  времени
появлялись в западной прессе и призваны были свидетельствовать  о  "зловещих
планах" ОГПУ и Коминтерна, направленных якобы на потрясение экономических  и
политических  устоев  западного  мира.  Внешне  подлинность  документов   не
вызывала сомнений - их стиль, лексика, реквизиты, подписи должностных лиц  -
все было как настоящее.
   "Правда"  разъясняла:  фальшивки,  опубликованные  в  западных   газетах,
спровоцировали  тяжкие,   трагические   последствия   -   казни   болгарских
коммунистов, будто бы готовивших по заданию Коминтерна взрыв собора в Софии,
налет немецкой полиции на советское торгпредство  в  Берлине  и  теперь  вот
английской - на представительство в  Лондоне.  Престижу  и  интересам  нашей
страны, только-только  начавшей  выходить  из  международной  изоляции,  был
нанесен значительный ущерб.
   Войков в душе посмеивался, читая эти комментарии. Надо будет  спросить  у
Розенгольца, на чем в действительности прокололся "АРКОС".
   Между тем, свистя и пыхтя, к перрону подходил  лондонский  поезд.  Войков
увидел в окне лицо Розенгольца и поспешил к вагону.
   Однако поговорить откровенно  им  не  удалось.  Вокруг  сновали  люди.  И
Войков, и Розенгольц допускали, что среди них были и такие, кого  приставили
к советскому дипломатическому персоналу еще в Лондоне.
   В скромном зале вокзального  буфета,  куда  советские  посланники  зашли,
чтобы  скоротать  время  за  чашечкой  кофе,  тоже  не  было   условий   для
конфиденциальной  беседы.  Говорили  о  пустяк