а, теперь все ясно. Их  оживил  луч.  Это  новый,  неисследованный
никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что  придется  выяснить,  это  -
получается ли он  только  от  электричества  или  также  и  от  солнца,  -
пробормотал Персиков самому себе.
     И в течении еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа  Персиков
поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:
     - Надо полагать, что в спектре солнца  его  нет...  гм...  ну,  одним
словом, надо полагать, что  добыть  его  можно  только  от  электрического
света. - Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал  и
пригласил к себе в кабинет Иванова. Он ему все рассказал и показал амеб.
     Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же  такая
простая вещь, как эта тоненькая стрела,  не  была  замечена  раньше,  черт
возьми! Да кем угодно, и  хотя  бы  им,  Ивановым,  и  действительно,  это
чудовищно! Вы только посмотрите...
     - Вы посмотрите,  Владимир  Ипатьевич!  -  говорил  Иванов,  в  ужасе
прилипая глазом к окуляру, - что делается?! Они растут на  моих  глазах...
Гляньте, гляньте...
     - Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков.
     Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился
к следующему: приват-доцент Иванов берется соорудить  при  помощи  линз  и
зеркал камеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном  виде
и вне  микроскопа.  Иванов  надеется,  даже  совершенно  уверен,  что  это
чрезвычайно просто. Луч он получит, Владимир Ипатьевич  может  в  этом  не
сомневаться. Тут произошла маленькая заминка.
     - Я, Петр Степанович, когда  опубликую  работу,  напишу,  что  камеры
сооружены  вами,  -  вставил  Персиков,  чувствуя,  что   заминочку   надо
разрешить.
     - О, это не важно... Впрочем, конечно...
     И заминочка тотчас  разрешилась.  С  этого  времени  луч  поглотил  и
Иванова. В то время, как Персиков, худея и  истощаясь,  просиживал  дни  и
половину  ночи  за  микроскопом,  Иванов  возился  в  сверкающем  от  ламп
физическом кабинете, комбинируя линзу и зеркала. Помогал ему механик.
     Из Германии после запроса  через  комиссариат  просвещения  Персикову
прислали  три  посылки,  содержащие  в   себе   зеркала,   двояковыпуклые,
двояковогнутые  и  даже  какие-то  выпукло-вогнутые  шлифованные   стекла.
Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и  в  нее  действительно
уловил красный луч. И надо отдать справедливость,  уловил  мастерски:  луч
вышел кривой, жирный, сантиметра 4 в поперечнике, острый и сильный.
     1-го июня камеру установили в кабинете Персикова  и  он  жадно  начал
опыты с икрой  лягушек,  освещенной  лучом.  Опыты  эти  дали  потрясающие
результаты. В течение 2-х суток вылупились тысячи головастиков.  Но  этого
мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек и  до
того злых и прожорливых, что половина их была  тут  же  перелопана  другой
половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру  и
в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение и при  том  совершенно
бесчисленное. В кабинете ученого  началось  черт  знает  что:  головастики
расползлись из кабинета по всему институту, в террариях и просто на  полу,
во всех закоулках по всему институту завывали зычные хоры, как на  болоте.
Панкрат, и так боявшийся Персикова, как огня, теперь испытывал к нему одно
чувство: мертвенный ужас. Через неделю  и  сам  ученый  почувствовал,  что
шалеет. Институт наполнился запахом  эфира  и  цианистого  калия,  которым
чуть-чуть не отравился  Панкрат  не  вовремя  снявший  маску.  Разросшееся
поколение, наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
     Иванову Персиков сказал так:
     - Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще
на яйцеклетку изумительно.
     Иванов,  холодный  и  сдержанный   джентльмен,   перебил   профессора
необычным тоном:
     - Владимир Ипатьевич,  что  же  вы  толкуете  о  мелких  деталях,  об
дейтероплазме. Будем говорить прямо:  вы  открыли  что-то  неслыханное,  -
видно с большой потугой, но  все  же  Иванов  выдавил  из  себя  слова:  -
профессор Персиков, вы открыли луч жизни!
     Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах Персикова.
     - Ну-ну-ну-ну, - пробормотал он.
     - Вы, - продолжал Иванов,  -  вы  приобретете  такое  имя...  У  меня
кружится  голова.  Вы  понимаете,  -  продолжал  он   страстно,   Владимир
Ипатьевич, герои Уэльса по сравнению с вами просто вздор... А я то  думал,
что это сказки... Вы помните его "Пищу Богов"?
     - А, это роман, - ответил Персиков.
     - Ну да, Господи, известный же!..
     - Я забыл его, - ответил Персиков, - помню, читал, но забыл.
     - Как же вы не помните, да вы гляньте, - Иванов за  ножку  поднял  со
стеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом.
На морде ее даже после смерти  было  злобное  выражение,  -  ведь  это  же
чудовищно!



                             4. ПОПАДЬЯ ДРОЗДОВА

     Бог знает  почему,  Иванов  ли  тут  был  виноват,  или  потому,  что
сенсационные известия передаются  сами  собой  по  воздуху,  но  только  в
гигантской  кипящей  Москве  вдруг  заговорили  о  луче  и  о   профессоре
Персикове.  Правда,  как-то  вскользь  и   очень   туманно.   Известие   о
чудодейственном открытии прыгало, как  подстреленная  птица  в  светящейся
столице, то исчезая, то вновь взвиваясь до половины июля,  когда  на  20-й
странице газеты "Известия" под заголовком "Новости  науки  и  техники"  не
появилась короткая заметка, трактующая о луче.  Сказано  было  глухо,  что
профессор   IV   университета   изобрел   луч,    невероятно    повышающий
жизнедеятельность низших организмов и что луч этот нуждается  в  проверке.
Фамилия, конечно, была переврана и напечатано "Певсиков".
     Иванов принес газету и показал Персикову заметку.
     - "Певсиков", - проворчал Персиков, возясь с камерой  в  кабинете,  -
откуда эти свистуны все знают?
     Увы, перевранная фамилия  не  спасла  профессора  от  событий  и  они
начались на другой же день, сразу нарушив всю жизнь Персикова.
     Панкрат, предварительно  постучавшись,  явился  в  кабинет  и  вручил
Персикову великолепную атласную визитную карточку.
     - Он тамотко, - робко прибавил Панкрат.
     На карточке было напечатано изящным шрифтом:

                       АЛЬФРЕД АРКАДЬЕВИЧ БРОНСКИЙ
      сотрудник московских журналов - "Красный огонек", "Красный перец",
                   "Красный журнал", "Красный прожектор"
                    и газеты "Красная вечерняя Москва".

     - Гони его к чертовой матери, - монотонно сказал Персиков  и  смахнул
карточку под стол.
     Панкрат  повернулся  и  вышел  и  через  пять   минут   вернулся   со
страдальческим лицом и со вторым экземпляром той же карточки.
     - Ты что же смеешься? - проскрипел Персиков и стал страшен.
     - Из гепею, они говорять, - бледнея, ответил Панкрат.
     Персиков ухватился одной рукой  за  карточку,  чуть  не  перервал  ее
пополам, а другой швырнул  пинцет  на  стол.  На  карточке  было  написано
кудрявым почерком:
     "Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профессор,  на
три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического  журнала
"Красный ворон", издания ГПУ".
     - Позови-ка его сюда, - сказал Персиков и задохнулся.
     Из-за   спины   Панкрата   тотчас   вынырнул   молодой   человек    с
гладко-выбритым маслянистым  лицом.  Поражали  вечно  поднятые,  словно  у
индейца, брови и под ними ни секунды  не  глядевшие  в  глаза  собеседнику
агатовые глазки. Одет был  молодой  человек  совершенно  безукоризненно  и
модно. В узкий и длинный до колен пиджак,  широчайшие  штаны  колоколом  и
неестественной ширины лакированные ботинки с носами, похожими на копыта. В
руках молодой человек держал трость, шляпу с острым верхом и блокнот.
     - Что вам  надо?  -  спросил  Персиков  таким  голосом,  что  Панкрат
мгновенно ушел за дверь, - вам ведь сказали, что я занят?
     Вместо ответа молодой человек поклонился профессору два раза на левый
бок и на правый, а затем его глазки колесом прошлись по всему  кабинету  и
тотчас молодой человек поставил в блокноте знак.
     - Я занят, - сказал профессор, с отвращением глядя в глазки гостя, но
никакого эффекта не добился, так как глазки были неуловимы.
     -  Прошу  тысячу  извинений,  глубокоуважаемый  профессор,  заговорил
молодой человек тонким голосом, - что я врываюсь  к  вам  и  отнимаю  ваше
драгоценное время, но известие о вашем мировом открытии,  прогремевшее  по
всему миру, заставляет наш журнал просить у вас каких-либо объяснений.
     - Какие такие объяснения по всему миру? - заныл Персиков  визгливо  и
пожелтев,  -  я не  обязан  вам давать  объяснения  и ничего  такого...  Я
занят... страшно занят.
     - Над чем вы работаете? - сладко  спросил  молодой  человек  и  вдруг
застрочил в блокноте.
     - Да я... вы что? Хотите напечатать что-то?
     - ДаБ - ответил молодой человек и вдруг застрочил в блокноте.
     - Во-первых, я не намерен ничего  опубликовывать,  пока  я  не  кончу
работы... тем более в этих ваших газетах... Во-вторых, откуда вы  все  это
знаете?.. - И Персиков вдруг почувствовал, что теряется.
     - Верно ли известие, что вы изобрели луч новой жизни?
     - Какой такой новой жизни? - остервенился профессор,  что  вы  мелете
чепуху! Луч, над которым я работаю, еще  далеко  не  исследован  и  вообще
ничего  еще  не  известно!   Возможно,   он   повышает   жизнедеятельность
протоплазмы...
     - Во сколько раз? - торопливо спросил молодой человек.
     Персиков окончательно потерялся. "...Ну тип. Ведь это черт знает  что
такое!"
     - Что за обывательские вопросы?.. Предположим, я скажу, ну, в  тысячу
раз!..
     В глазках молодого человека мелькнула хищная радость.
     - И получаются гигантские организмы?
     - Да ничего подобного! Ну, правда, организмы, полученные мною, больше
обыкновенных... Ну, имеют некоторые новые свойства... Но ведь тут  главное
не величие, а невероятная скорость размножения,  -  сказал  на  свое  горе
Персиков и тут же  ужаснулся.  Молодой  человек  исписал  целую  страницу,
перелистнул ее и застрочил дальше.
     - Вы же не пишете! - Уже сдаваясь и чувствуя, что он в руках молодого
человека, в отчаянии просипел Персиков. - Что вы такое пишите?
     - Правда ли, что в течении двух суток  из  икры  можно  получить  два
миллиона головастиков?
     - Из какого количества икры? - вновь взбеленясь закричал Персиков.  -
Вы видели когда-нибудь икринку... ну, скажем, квакши?
     - Из полуфунта? - не смущаясь спросил молодой человек.
     Персиков побагровел.
     - Кто же меряет так? Тьфу! Что вы такое говорите? Ну,  конечно,  если
взять полфунта лягушачей икры... тогда пожалуй... черт,  ну,  около  этого
количества, а может быть, и гораздо больше!
     Бриллианты загорелись в глазах молодого человека и он  в  один  взмах
исчеркал еще одну страницу.
     - Правда ли, что это вызовет мировой переворот в животноводстве?
     - Что за газетный вопрос, - завыл Персиков, - и вообще, я не даю  вам
разрешения писать чепуху. Я вижу по вашему лицу, что  вы  писали  какую-то
мерзость.
     - Вашу фотографическую  карточку,  профессор,  убедительно  прошу,  -
молвил молодой человек и захлопнул блокнот.
     -  Что?  Мою  карточку?  Это  в  ваши  журнальчики?  Вместе  с   этой
чертовщиной, которую вы там пишете. Нет, нет, нет... И я занят...  попрошу
вас.
     - Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально.
     - Панкрат! - закричал профессор в бешенстве.
     - Честь имею кланяться, - сказал молодой человек и пропал.
     Вместо Панкрата  послышалось  за  дверью  странное  мерное  скрипенье
машины, кованное постукивание в пол  и  в  кабинете  появился  необычайной
толщины человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая
его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель.
Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым  студнем,  являло  приветливую
улыбку. Он по-военному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога
пружинно щелкнула. Персиков онемел.
     - Господин профессор, - начал незнакомец приятным сиповатым  голосом,
- простите простого смертного, нарушившего ваше уединение.
     - Вы репортер? - спросил Персиков. - Панкрат!!
     -  Никак  нет,  господин  профессор,  -  ответил  толстяк,  позвольте
представиться - капитан дальнего  плавания  и  сотрудник  газеты  "Вестник
промышленности" при Совете Народных Комиссаров.
     - Панкрат!! - истерически закричал Персиков и тотчас в  углу  выкинул
красный сигнал и мягко прозвенел телефон. - Панкрат! - повторил профессор,
- я слушаю.
     - Ферцайен зи битте, херр профессор, - захрипел телефон по-немецки, -
дас их штере. Их бин митарбейтер дес Берлинер Тагеблатс... <Извините меня,
герр профессор, за беспокойство. Я сотрудник "Берлинер тагеблат".. (нем.)>
     - Панкрат, -  закричал  в  трубку  профессор,  -  бин  моменталь  зер
бешефтигт унд кан зи десхальб етцг нихт  емпфанген!  Панкрат!!  <В  данный
момент я очень занят и никак не могу принять вас!.. (нем.)>
     А на парадном входе института в это время начались звонки.


     - Кошмарное убийство на Бронной  улице!!  -  завывали  неестественные
сиплые голоса, вертясь в гуще огней между колесами и вспышками фонарей  на
нагретой июньской мостовой, - кошмарное  появление  болезни  кур  у  вдовы
попадьи  Дроздовой  с  ее  портретом!..  Кошмарное  открытие  луча   жизни
профессора Персикова!!
     Персиков мотнулся так, что чуть не попал под автомобиль на Моховой  и
яростно ухватился за газету.
     - Три копейки, гражданин! - закричал мальчишка, и вжимаясь в толпу на
тротуаре вновь завыл: "Красная вечерняя газета", открытие Х-луча!!
     Ошеломленный Персиков развернул газету и прижался к фонарному столбу.
На второй странице в левом углу в смазанной рамке глянул на него лысый,  с
безумными незрячими глазами, с  повисшей  нижней  челюстью  человек,  плод
художественного творчества Альфреда  Бронского.  "В.И.Персиков,  открывший
загадочный красный луч", гласила подпись под рисунком. Ниже под заголовком
"Мировая загадка" начиналась статья словами:
     "Садитесь, - приветливо сказал нам маститый ученый Персиков..."
     Под статьей красовалась подпись "Альфред Бронский (Алонзо)".
     Зеленоватый свет взлетел над крышей университета, на  небе  выскочили
слова "Говорящая газета" и тотчас толпа запрудила Моховую.
     "Садитесь!!! - завыл вдруг в рупоре  на  крыше  неприятнейший  тонкий
голос, совершенно похожий на голос  увеличенного  в  тысячу  раз  Альфреда
Бронского, - приветливо сказал нам маститый ученый Персиков! Я давно хотел
познакомить московский пролетариат с результатами моего открытия..."
     Тихое механическое скрипение послышалось  за  спиною  у  Персикова  и
кто-то потянул его за рукав. Обернувшись он  увидал  желтое  круглое  лицо
владельца механической ноги. Глаза у того были увлажнены  слезами  и  губы
вздрагивали.
     - Меня, господин профессор, вы не пожелали познакомить с результатами
вашего изумительного открытия, - сказал он печально и глубоко вздохнул,  -
прогнали мои полтора червячка.
     Он  тоскливо  глядел  на  крышу  университета,  где  в  черной  пасти
бесновался невидимый Альфред. Персикову почему-то стало жаль толстяка.
     - Я, - пробормотал он, с  ненавистью  ловя  слова  с  неба,  никакого
"садитесь" ему не говорил! Это просто наглец необыкновенного свойства!  Вы
меня простите, пожалуйста, - но право же, когда работаешь и врывается... Я
не про вас, конечно, говорю...
     - Может быть, вы мне, господин  профессор,  хотя  бы  описание  вашей
камеры дадите? - заискивающе и скорбно  говорил  механический  человек,  -
ведь вам теперь все равно...
     - Из полуфунта икры в течении 3-х дней вылупляется  такое  количество
головастиков, что их нет никакой возможности сосчитать, - ревел  невидимый
в рупоре.
     - Ту-ту, - глухо кричали автомобили на Моховой.
     - Го-го-го... Ишь ты, го-го-го - шуршала толпа, задирая головы.
     - Каков  мерзавец?  А?  -  дрожа  от  негодования,  зашипел  Персиков
механическому человеку. - Как вам это нравится? Да, я жаловаться  на  него
буду!
     - Возмутительно! - согласился толстяк.
     Ослепительнейший фиолетовый луч  ударил  в  глаза  профессора  и  все
кругом вспыхнуло, - фонарный столб, кусок торцовой мостовой, желтая стена,
любопытные лица.
     - Это вас, господин профессор, - восхищенно шепнул толстяк и повис на
рукаве профессора, как гиря. В воздухе что-то заскрежетало.
     - А ну их всех к черту! - тоскливо  вскричал  Персиков,  выдираясь  с
гирей из толпы. - Эй, таксомотор. На Пречистенку!
     Облупленная старенькая машина, конструкции 24-го года  заклокотала  у
тротуара и профессор полез в ландо, стараясь отцепиться от толстяка.
     - Вы мне мешаете, - шипел он и  закрывался  кулаками  от  фиолетового
света.
     - Читали?! Чего оруть?.. Профессора Персикова с детишками зарезали на
Малой Бронной!! - кричали кругом в толпе.
     - Никаких у меня детишек нету, сукины дети, - заорал Персиков и вдруг
попал в фокус черного аппарата, застрелившего его  в  профиль  с  открытым
ртом и яростными глазами.
     - Крх...ту... крх...ту, - закричал  таксомотор  и  врезался  в  гущу.
Толстяк уже сидел в ландо и грел бок профессору.



                             5. КУРИНАЯ ИСТОРИЯ

     В уездном заштатном  городке,  бывшем  Троицке,  а  ныне  Стекловске,
Костромской губернии, Стекловского уезда, на  крылечке  домика  на  бывшей
Соборной,  а  ныне  Карларадековской  улице,  вышла  повязанная  платочком
женщина в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта, вдова
бывшего соборного протоиерея бывшего собора Дроздова, рыдала  так  громко,
что вскорости из домика через улицу, в окошко высунулась  бабья  голова  в
пуховом платке и воскликнула:
     - Что ты, Степановна, али еще?
     - Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова.
     - Ахти-х-тих, - заскулила и закачала головой бабья голова,  ведь  что
такое? - Прогневался Господь, истинное слово! Да неужто ж сдохла?
     - Да ты глянь, глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко
и тяжко, - ты глянь, что с ей!
     Хлопнула серенькая покосившаяся калитка,  бабьи  ноги  прошлепали  по
пыльным горбам улицы, и мокрая от слез  попадья  повела  Матрену  на  свой
птичий двор.
     Надо  сказать,  что  вдова   отца   протоиерея   Савватия   Дроздова,
скончавшегося в 26 году от антирелигиозных огорчений, не опустила  рук,  а
основала замечательное куроводство. Лишь  только  вдовьины  дела  пошли  в
гору,  вдову  обложили  таким  налогом,  что  куроводство   чуть-чуть   не
прекратилось, кабы не добрые люди.  Они  надоумили  вдову  подать  местным
властям заявление о том, что она, вдова,  основывает  трудовую  куроводную
артель. В состав артели вошла сама Дроздова, верная прислуга ее Матрешка и
вдовьина глухая племянница. Налог с вдовы сняли и куроводство ее  процвело
настолько, что к 28-му  году  у  вдовы  на  пыльном  дворике,  окаймленном
куриными  домишками,  ходило  до  250  кур,  в  числе  которых  были  даже
кохинхинки. Вдовьины яйца каждое  воскресенье  появлялись  на  Стекловском
рынке,  вдовьиными  яйцами  торговали  в  Тамбове,  а  бывало,   что   они
показывались и  в  стеклянных  витринах  магазина  бывшего  "Сыр  и  масло
Чичикина в Москве".
     И вот, семнадцатая по счету  с  утра  брамапутра,  любимая  хохлатка,
ходила по двору  и  ее  рвало.  "Эр...  рр...  урл...  урл.  го-го-го",  -
выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так,  как  будто
видела его в последний раз. Перед носом курицы на  корточках  плясал  член
артели Матрешка с чашкой воды.
     - Хохлаточка, миленькая... цып-цып-цып...  испей  водицы,  -  умоляла
Матрешка и гонялась за клюво