дки. Ему никогда не было скучно с матерью. Она рассказывала ему по дороге о своих чтениях по истории театра, а он слушал со всей отзывчивостью любящего человека.
     Вера делала в тетрадь выписки, готовилась к занятиям со своими девочками. В кружок е„ ходили исключительно девочки. Два мальчика, в разное время пришедшие на занятия, не прижились в е„ женском огороде. Единственный молодой человек, посещающий занятия, был Шурик. Сначала он ходил для оказания моральной поддержки и расстановки стульев. Потом вошло в привычку: вечер понедельника, после занятий в институте, по-прежнему принадлежал Матильде, а как раз во вторник занятий в институте не было, и он закрепился за кружком.
     Субботние и воскресные вечера заведомо принадлежали матери. Без обсуждений. К взаимному удовольствию. Изредка Шурик объявлял, что ид„т на день рождения или в гости к одному из двух своих друзей - к Жене или к Гии. Объявлял извиняющимся тоном, и Вера великодушно отпускала. А случалось, что она делала поправки: просила сначала проводить в театр или, напротив, встретить после спектакля... Это было е„ бесспорное право, Шурику и в голову не пришло бы возражать.
     На первом же занятии кружка Вера Александровна объявила, что театр - высшее из искусств, потому что включает в себя вс„: литературу, поэзию, музыку, танец и изобразительное искусство. Девочки поверили. В соответствии с этой концепцией она и вела сво„ преподавание: делала с девочками гимнастические упражнения, учила двигаться под музыку, дышать, читать вслух. Они разыгрывали пантомимы, выполняли смешные задания - встретиться после долгой разлуки, поссориться, съесть невкусную еду...
     Играли, веселились, радовались.
     Девочки-ученицы обожали Веру Александровну, а заодно и Шурика. Одна из учениц, четырнадцатилетняя сумрачная Катя Пискарева, некрасивая сутулая девочка с выпученными глазами и кривым ртом, дочка председателя жилищного кооператива, влюбилась в него не на шутку, даже Вера Александровна, увлеч„нная исключительно процессом преподавания, заметила е„ сумрачный взгляд, тяжело устремл„нный в сторону Шурика. К счастью, была она столь робка, что настоящей опасности для Шурика не представляла.
     Может быть, впервые в жизни Вера жила так, как ей всегда хотелось: рядом с ней был мужчина, бесконечно ей преданный, любящий и внимательный, занималась она именно тем делом, которое смолоду ей не далось, а теперь вс„ так прекрасно организовалось без всяких с е„ стороны усилий, и здоровье е„, всегда шаткое, поправилось как раз в те годы, когда у остальных женщин е„ возраста происходят всякие неприятные гормональные перестройки, от которых вылезают волосы на местах, где им положено быть, и беспорядочно вырастают дикие седые клочья на жидком подбородке.
     К тому же большая родительская забота о Шуриковом образовании, л„гшая на е„ плечи после смерти Елизаветы Ивановны, сама собой разрешилась: сын учился на вечернем, причем без всяких видимых усилий, был освобожд„н от службы в армии как кормилец матери-инвалида, и вс„ было чудесно. Впервые в жизни так расчудесно...

глава 36

     Труднее всего было с обувью. Одежду можно было купить, сшить, связать, перелицевать, в конце концов, из старого, а с обувью была большая проблема у всех, особенно у Валерии. Левая нога была короче, и к тому же на полтора номера меньше, чем правая, и истерзана многочисленными операциями. На голени Валерия носила некоторый аппарат - сложное сооружение из жесткой кожи, металла и путаных ремней. От стопы до бедра нога была покрыта швами разной глубины и давности - летопись болезни и борьбы с ней. Здоровая нога изуродована не была, но, принимая на себя всю тяжесть тела, пузырилась синими венозными узлами и состарилась гораздо раньше гладкого белокожего тела. Впрочем, ног своих Валерия никому ни при каких обстоятельствах не показывала. Другое дело - обувь. С самого переезда в Москву, больше тридцати лет шил ей обувь знаменитый московский сапожник, Арам Кикоян, которого разыскала тогда покойная мачеха.
     ?Учитель - немец, врач - еврей, повар - француз, сапожник - армянин, любовница - полька?, - шутил отец Валерии, и принципов этих старался придерживаться, когда обстоятельства позволяли. Армянский сапожник Арам ортопедической обувью не занимался, у него шили жены большого начальства и знаменитые актрисы, но для маленькой Валерии сделано было исключение. Шил он ей две пары обуви в год из лучшего материала, строил каждую пару, как корабль, - с планами, с чертежами, обдумывая каждый раз конструкцию и меняя старую колодку, стараясь усовершенствовать если не обувь, то себя самого. Делал он ей танкеточку, на левую наращивал кожу - полтора сантиметра изнутри, полтора - на подметку. И супинатор ставил особый, под подошву. Ювелирная работа...
     Он был странный, особенный человек: жил в коммуналке, в полуподвальной комнате на Кузнецком мосту, в пропахшем сапожным клеем и кожами свинарнике, был богат, одевался, как нищий, ходил каждый день обедать в ресторан ?Арарат?, никогда не давал чаевых, но иногда вдруг дарил метрдотелю дорогие подарки. Он проигрывал много в карты, но изредка и выигрывал. Женат никогда не был, содержал две семьи своих сест„р в Ереване, но сам в Ереван никогда не ездил, а сест„р и племянников на порог к себе не пускал. Роста он был никакого, внешностью обладал самой никчемной - тощий армянский старик, носатый и бровастый. Женщин же любил славянских - светлых, крупных, синеглазых, а если с косой вокруг головы, то просто с ума сходил. Спал он, как говорили, со своими заказчицами, называли даже всесоюзно известные имена. Но документации по этому поводу никакой нет. Проститутки молодые ходили к нему в открытую, он с ними дружил, давал деньги, а что уж там происходило на вытертом ковре, покрывавшем кушетку, никто не знал... Говорили... говорили...
     Валерию Арам обожал. Она звала его ?дядя Арамчик?, он е„ - ?Адамовна?. Она была очень в его вкусе, хотя до блондинки не дотягивала. Как восточный человек, он уважал девичество и только после е„ замужества стал проявлять к ней мужской интерес.
     Однажды, надев на искалеченные ноги новые туфли красного сафьяна, попросил:
     - Адамовна, я старик, ничего тебе не сделаю, а ты сделай мне хорошее - покажи, что там у тебя.
     Интересовала его грудь. Валерия удивилась, потом засмеялась, а потом расстегнула кофточку и, заведя руки за спину, сняла лифчик.
     - Ай-яй-яй, красота какая! - восхитился дядя Арам, который стариком был в те годы не совсем старым, лет пятидесяти.
     - А трогать не дам. Я щекотки боюсь, - сказала Валерия и надела лифчик и кофточку.
     С тех пор уважать е„ он стал ещ„ больше, и ни о чем таком больше не просил. Своей соседке т„те Кате Толстовой, когда та стала приставать с совершенно необоснованной в данном случае ревностью - были у не„ на соседа давние и, как ей казалось, не беспочвенные планы, - он как-то сказал:
     - Была только одна девушка, на которой бы я женился. Но она хромая, понимаешь, а на хромой я не могу. Люди смотреть будут, показывать: вот Арам со своей хромоножкой ид„т. А я не могу, я гордый.
     В самом конце минувшего сезона сшил Арам Валерии зимние ботинки, коричневые, на тонком меху, с пряжкой на подъеме, с тонкой вставочкой под пряжкой, чтоб ногу не томила застежка. И в этом сезоне, хотя зима была уже в разгаре, ботинок новых она не носила - с третьего месяца беременности Валерию положили в клинику для сохранения реб„нка, и тем временем все е„ обрабатывали, что рожать ей нельзя, самой не родить, надо будет делать кесарево сечение. И, что гораздо важнее, во время беременности реб„ночек высасывает из матери такое количество кальция, что бедные е„ кости могут декальцинироваться, тазобедренные суставы не выдержат, и останется она на всю жизнь обезноженной. И вопрос ещ„, удастся ли ей сохранить реб„нка.
     Валерия только улыбалась и стояла на сво„м: рассчитывала на свой уговор с Господом Богом - она ему обещала, заполучив реб„нка, впредь не грешить, и она слово сво„ держала, с молодым своим любовником сразу же прервала встречи и теперь полностью полагалась на порядочное поведение Господа Бога. Потому ни о каком аборте она и слышать не хотела, сколько врачи ни стращали тяж„лыми последствиями, вс„ улыбалась - когда светло, когда насмешливо, а иногда ну просто совсем как идиотка.
     Пролежала два месяца, потом е„ выписали домой, но рекомендовали постельный режим. Живот е„ рос очень быстро. У некоторых женщин в пять месяцев вообще ничего не заметно, у Валерии горка росла из-под самых грудей. Ей вс„ хотелось выйти погулять. Позвонила подруге, та немедленно приехала, вывела Валерию на прогулку. Была лютая зима, новые сапоги, еле влезшие на от„кшие ноги, жали, и ноги сразу же застыли. Валерия позвонила Араму, сказала, что ботиночки прошлогодние тесны, нельзя ли немного растянуть.
     - Почему нельзя? Для тебя вс„ можно. Приезжай!
     Она приехала с подругой, велела той ждать в такси.
     Вошла в комнатушку к Араму в большой шубе, вперед животом. Она ещ„ и шубы не сняла, как он заметил. Захохотал, запричитал. Попросил живот потрогать.
     - Ай, молодец, Адамовна! Опять замуж вышла! Опять не за меня!
     Валерия не стала огорчать Арама, пусть думает, что вышла...
     Она развязала св„рток с новыми сапогами, поставила их на стол.
     - Что ты мне сапоги показываешь, я что их не видел, да? Ты ноги мне покажи!
     Она села на скамеечку, Арам нагнулся, расшнуровал старые ботинки, вытянул из них водянистые ступни. Ткнул пальцем, как врач, в от„кший подъем.
     Потом стал рассматривать со всех сторон новые ботинки - давил, тянул рукой, обдумывал, как сделать ногам посвободнее.
     - Адамовна! Я тебе их растяну, а здесь сверху немного мех сниму. Тепло будет, не заметишь. С реб„нком гулять т„плые ботинки нужны. Т„плые останутся. На той неделе позвони, приезжай. Дай поцелую тебя.
     И они расстались. Но не на неделю, а больше. Случилась у Валерии ангина, может, не настоящая ангина, но горло болело, и она остерегалась из дому выходить. Подруги возле не„ толклись беспрестанно, сменяя друг друга возле пышной постели. Валерия лежала в подушках, одетая нарядно, накрашенная, как на празднике. А у не„ и был праздник. Беременность уже подходила к шести месяцам, девочка шевелилась в животе, жила там, сердце у не„ стучало, и это наполняло Валерию таким счастьем и благодарностью, что даже по ночам она просыпалась от радости, присаживалась в кровати, зажигала свечку в красивом подсвечнике перед Беатиным распятием из слоновой кости и молилась, пока не уставала и не засыпала.
     Морозы перед Новым годом спали, и погода установилась самая лучшая из зимних: ясно, сухо, снег светится, хрустит, воздух пахнет свежим огурцом. С утра, выглянув в окно, собралась Валерия погулять и вспомнила про ботинки. Позвонила Араму. Он разговаривал с ней обиженно: давно сделал, что же не едешь?
     - Сейчас приеду, дядя Арам!
     - Сейчас не надо. Приезжай к пяти, обедать тебя приглашаю в ?Арарат?. Приглашаю, да?
     Валерия не выходила из дому без сопровождения, но на этот раз решила идти одна: неудобно просить подругу провожать к сапожнику, а потом бросить е„ и идти в ресторан. Да и объяснять долго, почему это она ид„т обедать в богатый ресторан со старым обшарпанным армянином. Никому и не объяснить...
     Нарядилась в новую кофту сиреневую, с серебряными пуговицами - только вчера е„ довязала. Сер„жки вдела аметистовые - лиловые капли в розовые уши. Беата подарила Бог знает когда. Посмотрела на себя в зеркало: а вдруг не девочка, а мальчик будет? Говорят, если девочка, лицо дурнеет, пятнами ид„т. А у не„ - кожа белая, слишком даже белая.
     ?Ну и пусть мальчик. Шуриком назову?, - подумала она.
     Собиралась медленно, сама с собой обращалась ласково. Поглаживала живот.
     Оделась. Спустилась на лифте. Такси само остановилось, Валерия даже руку поднять не успела. Шоф„р дверцу открыл. Немолодой мужик, улыбается:
     - Ну, куда тебе, мамочка?
     Арам встретил как ни в чем не бывало, не обиженный. Был чисто выбрит и в пиджаке, чего никогда Валерия не видела, он обычно дома копошился в какой-то промасленной безрукавке. Помог шубу снять, стащил ботинки старые. Новые на ноги надел.
     - Ну как?
     Отлично. Сидели плотно, как Валерии и надо, но ногу не душили.
     - Мне такой материал принесли, шик! Цвет беж! Оставлю тебе на летнюю пару.
     Они вышли на Кузнецкий мост. Рабочий день заканчивался, прохожих было уже много, и все люди замечали, обходили их, и они шли медленно среди бегущих, как плывет солидный корабль среди шустрых ничтожных лодочек. Пальто у Арама было старое, вытертое, а шапка новая, бобровая, пышная, как подушка. Валерия опиралась на костыль, потому что нуждалась в нем теперь больше, чем прежде.
     Ей было смешно думать, что все встречные люди считают, наверное, что она жена этого пересушенного старичка-армянина, и сам Арам, небось, гордится, что вед„т такую красавицу, да ещ„ беременную, под руку, а все думают, что она его жена. К тому же с сапожником то и дело здоровались - он был здесь, в районе, старожилом, поселился во времена нэпа, потом работал здесь же, неподалеку, в закрытом ателье, имел бронь и воевал всю войну исключительно на трудовом фронте, тачая сапоги энкавэдэшникам и туфельки их женам.
     Завернули за угол, подошли к ?Арарату?.
     - Ну что, ботинки не жмут? - спросил самодовольно Арам.
     Валерии было смешно и весело, они поднялись на две ступени вверх, и она уже сняла с головы белый оренбургский платок, старинные аметисты сверкнули, и Арам сразу их заметил и проницательно спросил:
     - Сер„жки от Беаты тебе достались? Хороши! Валерия пошевелила рукой мочку уха, чтоб посильнее играла бриллиантовая осыпь вокруг больших камней:
     - Подарила мне их махеча моя, - Царствие ей Небесное! - на шестнадцатилетие.
     - Сколько ж тебе было, когда тебя первый раз ко мне привели?
     - Восемь лет, дядя Арамчик, восемь лет, - улыбнулась Валерия, губа поползла вверх, и открылись матовые бело-голубоватые зубы, словно сделанные на заказ.
     Они вошли в дверь, распахнутую почтительным швейцаром, Арам отстал из деликатности на два шага, отчасти из-за костыля, на который тяжело оперлась Валерия перед спуском вниз по лестнице. Она шагнула, сделав свой обычный нырок, и загремела вниз по лестнице.
     ?Неужели резиночку не подклеил?? - ужаснулся Арам.
     И тут же вспомнил, что подклеивал он на кожаную подошву тонкий резиновый лепесток, чтоб подошва не скользила.
     Кинулись поднимать Валерию и швейцар, и Арам, и высунувшийся из коридора метрдотель. Она была неподъемно-тяжела, а глаза почернели от ужаса. Она поняла, что произошло, ещ„ до того, как они попытались поставить е„ на ноги: она упала, потому что нога сама собой сломалась, а не наоборот - упала и от падения сломала ногу... Боли ещ„ не было, потому что ощущение конца света было в ней сильнее, чем любая боль.
     Е„ уложили на бордовый бархатный диванчик, влили полстакана коньяку, вызвали ?Скорую?. Кричать она начала позже, когда носилки поставили в машину и повезли е„ в институт Склифосовского.
     Сделали рентген. Перелом шейки бедра и обильное кровотечение. Сделали инъекцию промедола. Врачи толпились возле Валерии, и на отсутствие внимания никак нельзя было пожаловаться. Ждали какого-то Лифшица, гинеколога, но вместо него приехал Сальников, который должен был вместе с хирургом Румянцевым решать, что делать в этом сложном случае.
     ?Учитель - немец, врач - еврей, сапожник - армянин...? - вспомнила с беспокойством завет покойного отца. Но положение е„ было столь опасным, что тут и евреи ничего не смогли бы поделать.
     Гинеколог настаивал на немедленных искусственных родах, хирург видел необходимость в срочной операции на бедре. Кровотечение не останавливалось, начали переливание крови. Двенадцать часов прошло, прежде чем она попала на операционный стол, две хирургические бригады - травматологов и гинекологов - сгрудились над спящей в наркозе Валерией, спасая, по неписанному правилу, сначала жизнь матери, а потом реб„нка.
     Но девочку спасти не удалось. Плацента отслоилась, вероятно, в момент падения, плод лишился кислорода и задохнулся. Металлический штифт на сломанную шейку бедра не поставили - кость была столь хрупкой, что прикасаться к ней инструментами не решились.

***

     Шурик встречал Новый год вдво„м с мамой. Хотела приехать Ирина из Малоярославца, но с родственницей Вера не так церемонилась, как с прочими людьми, и она сказала, что будет рада, если та приедет первого января. Наконец мать и сын встретили Новый год так, как было когда-то задумано: вдво„м, с тремя приборами, бабушкиной шалью на спинке е„ кресла, с собственноручным Шубертом и тарталетками из ВТО. Шурик подарил матери пластинку Баха с органным концертом в исполнении Гарри Гродберга, который они тут же и прослушали, а мать подарила Шурику мохеровый красно-синий шарф, в котором он ходил следующее десятилетие.
     О случившемся несчастье Шурик узнал спустя неделю, когда сослуживцы собирали деньги на передачу Валерии, которая в эти дни ещ„ качалась между жизнью и смертью.
     ?Из-за меня. Вс„ из-за меня?, - ужаснулся Шурик. И вина эта была не новая, а вс„ та же, прежняя, которой он был виноват перед покойной бабушой, перед мамой. Он не произносил этого, но глубоко знал: его плохое поведение наказывается смертью. Но не его, виноватого, а людей, которых он любит.
     ?Бедная Валерия! - он плакал в дальней кабинке мужской уборной ?для сотрудников?, прислонившись щекой к холодной кафельной стене. - Что я за урод! Почему от меня происходит столько плохого? Я же ничего такого не хотел!?
     Плакал долго - про бабушкину смерть, про мамину болезнь, про несчастье Валерии, случившееся исключительно по его вине, плакал даже о реб„нке, до которого ему совершенно не было дела, но и в этой прежде жизни случившейся смерти он тоже винил себя.
     Снаружи дважды д„ргали ручку кабинки, но он не вышел, пока все сл„зы не вылились. Тогда он вытер щеки шершавым рукавом и принял решение: если Валерия выживет после всего, он никогда е„ не оставит и будет помогать ей, пока жив. Сострадание давило его изнутри так туго и полно, как сжатый воздух распирает утончившиеся стенки резинового шара.
     Он ехал домой с тв„рдым решением рассказать вс„ маме, но по мере приближения он вс„ больше сомневался, имеет ли он право обременить е„, такую хрупкую и чувствительную, ещ„ одним переживанием...

глава 37

     К весне Валерию перевезли на носилках домой, и Шурик снова стал навещать е„ - по средам. Понедельники, после института, оставались за Матильдой, вторник - кружок, вечер четверга и пятницы тоже были заняты уч„бой. Субботний и воскресный принадлежали Верусе.
     Валерии он приносил продукты, журналы, но больше нужен был ей для отвлечения от грустных мыслей. После операции Валерия получила первую группу инвалидности - без права на работу. Но без работы ей было скучно, и довольно быстро она нашла себе подработку в реферативном журнале. Свои переводы она оформляла на имя Шурика, но постепенно он подключился к этой работе, и они на пару обслуживали это странное издание, рассчитанное на уч„ных исследователей, не владеющих иностранными языками.
     Связи у Валерии сохранились обширные и помимо реферативного журнала, и работой она себя вполне обеспечивала, хотя из дому не выходила. Переводила с любимого польского и ещ„ с полдюжины прочих славянских языков, которые осваивала по мере надобности. Перепадало и на Шурикову долю - он переводил с европейских. Но также он выполнял обязанности курьера - привозил Валерии работу на дом. Печатала Валерия слепым способом, с такой скоростью, что удары по клавишам сливались в один резкий треск.
     Но в последние годы, может быть, от непривычной нагрузки, у Валерии стали сильно болеть руки. Сначала Шурик делал ей всякие приспособления, вроде столика на коротких ножках, который ставили в постели, а на него машинку, чтобы Валерия могла печатать полулежа, подсунув три подушки под спину. Сидеть ей становилось вс„ труднее. Постепенно перепечатку Шурик взял на себя.
     Кроме тог