Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
ал, наблюдал, работал. Девять, десять, одиннадцать.
Теперь, когда подходило время менять компресс (а час так музыкально отбивали
все башни), Мануэль умолял Эстебана не делать этого.
Он прибегал к обману и уверял, будто почти ничего не чувствует. Но
Эстебан, хотя его сердце разрывалось от боли, а губы вытягивались в железную
нить, закатывал одеяло и люто приматывал полотенце к ноге. Мануэль
постепенно впал в бред, и, когда меняли компресс, все мысли, которые он не
позволял себе в здравом уме, разросшись, срывались у него с языка. В два
часа, обезумев от боли и ярости, он до пояса выбросился из постели, так что
голова ударилась об пол, и закричал:
- Сошли Господь твою душу в самый холодный ад. Терзай тебя тысяча
дьяволов, Эстебан. Будь ты навеки проклят, слышишь?
У Эстебана дух занялся; он вышел в переднюю и прислонился к двери, широко
раскрыв глаза и рот. А из комнаты еще доносилось:
- Да, Эстебан, будь проклята твоя скотская душа навеки, ты слышишь? За
то, что встал между мной и тем, что было мое по праву. Она была моя,
слышишь? По какому праву ты... - И он пускался в подробные описания
Периколы.
Такие вспышки повторялись каждый час. Эстебан не сразу понял, что в эти
минуты сознание брата затемнено. После первых мгновений ужаса, которому
способствовала его глубокая религиозность, он возвращался в комнату и,
понурясь, приступал к своим обязанностям.
К рассвету брат стал спокойнее. (Ибо какому из человеческих недугов
рассвет не приносит видимого облегчения?) И в один из таких светлых
промежутков он мирно сказал Эстебану:
- Сын Божий! Мне легче, Эстебан. Однако эти тряпки помогают. Увидишь,
завтра я буду на ногах. Сколько ночей ты не спал! Увидишь, больше я не
доставлю тебе хлопот, Эстебан.
- Какие хлопоты, дурак.
- Ты не принимай меня всерьез, когда я не велю тебе прикладывать
полотенце, Эстебан.
Долгое молчание. Наконец Эстебан вымолвил еле слышно:
- Я думаю... как ты думаешь, может быть, стоит позвать Периколу? Она бы
зашла к тебе на несколько минут... Я хочу сказать...
- Она? Ты все еще думаешь о ней? Я не хочу ее видеть. Нет, ни за что.
Но Эстебан не был удовлетворен. Из глубины своего существа он вытянул еще
несколько фраз:
- Мануэль, тебе ведь кажется - правда? - что я стою между тобой и
Периколой, и ты не помнишь, как я сказал: обо мне не беспокойся? Клянусь
тебе, я был бы рад, если бы ты с ней ушел или еще как-нибудь...
- Ты опять за старое, Эстебан? Говорю тебе - и Бог свидетель, - я совсем
о ней не думаю. Ее для меня нет. Когда, наконец, ты об этом забудешь,
Эстебан? Говорю тебе, я рад, что все есть так, как есть. Слушай, я могу
рассердиться, если ты все время будешь это вспоминать.
- Мануэль, я не заговорил бы об этом, но когда ты сердишься на меня из-за
тряпки... ты и за это сердишься. И ты говоришь об этом, ты...
- Пойми, я не отвечаю за свои слова. Нога-то болит, ясно?
- Значит, ты проклинаешь меня не за то... что я как будто стою между
тобой и Периколой?
- Проклинаю... тебя? Почему ты так говоришь? Ты с ума сходишь, Эстебан,
что тебе мерещится? Ты совсем не спал, Эстебан. Я тебя замучил, из-за меня
ты теряешь здоровье. Но вот увидишь, я больше не доставлю тебе хлопот. Как я
мог проклинать тебя, Эстебан, если, кроме тебя, у меня никого нет?
Понимаешь, в чем дело, - когда холодная тряпка прикасается, я просто не в
себе. Понимаешь? Не обращай внимания. Пора уже ее менять. Я не скажу ни
слова.
- Нет, Мануэль, этот раз я пропущу. Вреда не будет, один раз я пропущу.
- Мне надо поправиться. Надо поскорее встать на ноги. Накладывай. Но
погоди минуту, дай мне распятье. Клянусь кровью и телом Христовым, если я
скажу что-нибудь против Эстебана, я так не думаю - это просто глупые слова
бреда из-за боли в ноге. Боже, верни мне скорей здоровье, аминь. Клади. На.
Я готов.
- Слушай, Мануэль, вреда не будет, если я разок пропущу. Наоборот, тебе
станет легче, если тебя лишний раз не дергать.
- Нет, мне надо поправиться. Врач сказал, это надо делать. Я не скажу ни
слова, Эстебан.
И все начиналось снова.
На другую ночь проститутка из соседней комнаты, оскорбленная грубыми
выражениями, начала барабанить в стену. Священник из комнаты напротив
выходил в коридор и стучал в дверь. Все постояльцы в негодовании собирались
перед их комнатой. Хозяин поднялся по лестнице, громко обещая постояльцам,
что утром же выкинет братьев на улицу. Эстебан выходил со свечой в коридор и
позволял им срывать на себе злость, сколько им хочется; но после этого в
самые трудные минуты он стал зажимать брату рот ладонью. Мануэль ожесточался
еще больше и бормотал всю ночь напролет.
На третью ночь Эстебан послал за священником, и средь исполинских теней
Мануэль причастился и умер.
С этого часа Эстебан избегал приближаться к дому. Он уходил далеко, но
потом брел назад и слонялся, разглядывая прохожих, в нескольких кварталах от
места, где лежал брат. Хозяин заезжего двора, отчаявшись пронять его и
вспомнив, что братья воспитывались в монастыре Сайта Марии Росы де лас
Росас, послал за настоятельницей. Просто и решительно она распорядилась
всем, что нужно было сделать. Наконец она пришла на угол и заговорила с
Эстебаном. Он следил за ней взглядом, в котором привязанность боролась с
недоверием. Но когда она подошла к нему, он повернулся боком и стал смотреть
в сторону.
- Я хочу, чтобы ты мне помог. Ты не пойдешь домой попрощаться с братом?
Ты не пойдешь, не поможешь мне?
- Нет.
- Ты не хочешь мне помочь!
Долгая пауза. И вдруг, когда она стояла перед ним в полной беспомощности,
ей вспомнился один случай, происшедший много лет назад: близнецы - им было
тогда лет пятнадцать - сидели у ее ног, и она рассказывала им о Голгофе. Их
большие серьезные глаза не отрывались от ее губ. Вдруг Мануэль громко
закричал: "Если бы мы с
Эстебаном там были, мы бы им не позволили".
- Ладно, если ты не хочешь мне помочь, ты скажешь мне, кто ты?
- Мануэль, - сказал Эстебан.
- Мануэль, пойдем туда, посиди со мной хоть немного.
Долгое молчание, потом:
- Нет.
- Ну, Мануэль, милый Мануэль, неужели ты не помнишь, сколько вы сделали
для меня, когда были детьми? Вы готовы были идти через весь город по
какому-нибудь мелкому поручению. А когда я болела, вы просили кухарку, чтобы
она разрешила вам подавать мне суп. (Другая женщина сказала бы: "Вы помните,
сколько я для вас сделала?")
- Да.
- И у меня, Мануэль, была утрата. И у меня... когда-то. Но мы знаем, что
Господь принял его в свои руки... - Но это нисколько не помогло. Эстебан
рассеянно отвернулся и пошел прочь. Сделав шагов двадцать, он остановился и
заглянул в поперечный проулок, как собака, когда она хочет убежать, но
боится обидеть зовущего ее хозяина.
Больше ничего от него не добились. Когда двинулась по городу жуткая
процессия с черными клобуками и масками, горящими средь бела дня свечами,
грудой черепов, выставленной напоказ, и устрашающими псалмами, Эстебан
следовал за ней параллельными улицами, подглядывая издали, как дикарь.
Вся Лима заинтересовалась разлукой братьев. Хозяйки сочувственно
перешептывались об этом, вывешивая на балконах ковры. Мужчины в харчевнях,
упоминая о них, качали головами и некоторое время курили в молчании.
Приезжие из отдаленных от моря областей рассказывали, что видели Эстебана,
блуждавшего по сухим руслам рек или среди гигантских руин древней империи,
глаза у него горели как угли. Пастух набрел на него, когда он стоял под
звездами на вершине холма, сонный или в забытьи, мокрый от росы. Несколько
рыбаков видели, как он заплывал далеко в море. Время от времени он находил
работу, нанимался пастухом или погонщиком, но через несколько месяцев
исчезал и скитался из провинции в провинцию. Однако он всегда возвращался в
Лиму. Раз он появился у дверей артистической уборной Периколы; он словно
хотел заговорить, внимательно посмотрел на нее и скрылся. Раз в кабинет
матери Марии дель Пилар вбежала монахиня с известием, что Эстебан (которого
люди звали Мануэлем) слоняется у дверей монастыря. Настоятельница поспешила
на улицу. Вот уже который месяц она спрашивала себя, какая уловка поможет
склонить этого полубезумного мальчика к возвращению в их лоно. Вооружившись
всей важностью и спокойствием, на какие была способна, она появилась в
дверях монастыря и, посмотрев на него, тихо проговорила: "Мой друг". Он
ответил ей тем же взглядом привязанности и недоверия, что и в прошлый раз, и
стоял, дрожа. Она снова прошептала: "Мой друг" - и сделала шаг вперед.
Внезапно Эстебан повернулся, бросился бежать и исчез. Мать Мария дель Пилар,
спотыкаясь, кинулась к своему столу и, упав на колени, воскликнула с
сердцем: "Я молила о мудрости, а Ты мне ее не дал. Ты отказал мне в самой
малой милости. Я всего лишь поломойка... " Но после того как она наложила на
себя епитимью за эту дерзость, ее осенила мысль послать за капитаном
Альварадо. Тремя неделями позже она имела с ним десятиминутную беседу. А на
другой день он выехал в Куско, где Эстебан, по слухам, занимался перепиской
для Университета.
Странная и благородная личность жила в те годы в Перу - капитан
Альварадо, путешественник. Его обжигали и дубили все непогоды на свете. Он
стоял на площади, широко расставив ноги, словно на палубе в качку. Глаза у
него были странные, не приученные к близким расстояниям, слишком привыкшие
ловить проблеск созвездия между тучей и тучей или очертания мыса под дождем.
Его замкнутость для большинства из нас легко объяснялась его странствиями,
но маркиза де Монтемайор видела ее в другом свете. "Письмо это доставит тебе
собственной персоной капитан Альварадо, - писала она дочери. - Представь его
своим географам, мое сокровище, хотя, боюсь, им будет не по себе, ибо он -
бриллиант искренности. Им никогда не встретить человека, который
путешествовал бы так далеко. Вчера ночью он рассказывал мне о некоторых
своих плаваниях. Вообрази, как его корабль пробивается сквозь море травы,
вспугивает тучу рыб, словно июньских кузнечиков, или скользит между ледяных
островов. О, он был в Китае и поднимался по рекам Африки. Но он не просто
искатель приключений и как будто не гордится открытием новых земель; он и не
просто купец. Однажды я стала допытываться, почему он так живет; он
уклонился от ответа. Я узнала от моей прачки то, что кажется мне причиной
его непоседливости: дитя мое, и у него было дитя; дочь моя, у него была
дочь. Она едва достигла возраста, когда могла приготовить ему воскресный
обед или починить его одежду. В те дни он плавал только между Мексикой и
Перу, и сотни раз она махала ему рукой при встрече или на прощание. Не нам
судить, была ли она прекраснее и умнее тысяч других девочек, живших вокруг,
но она была его. Тебе, наверное, покажется постыдным, что этот железный
человек блуждает по земле, словно слепец по пустому дому, из-за того лишь,
что потерял девочку, несмышленыша. Нет, нет, тебе этого не понять, моя
ненаглядная; я же понимаю и бледнею. Вчера ночью он сидел со мной и говорил
о ней. Он подпер щеку рукою и, глядя в огонь, промолвил: "Порой мне кажется,
что она уехала путешествовать и я еще увижу ее. Мне кажется, что она в
Англии". Ты будешь смеяться надо мной, но я думаю, что он мыкается по
полушариям, чтобы убить время между сегодня и старостью".
Братья всегда питали глубокое уважение к капитану Альварадо. Когда-то они
у него работали, и из молчания троих слагалось ядрышко смысла в этом мире
бахвальства, самооправданий и велеречия. И поэтому теперь, когда великий
путешественник вошел в сумрачную кухню, где ел Эстебан, юноша отодвинул свой
стул в темный угол, но про себя обрадовался. Капитан не подавал виду, что
узнал или даже заметил его, пока не кончил трапезу. Эстебан давно кончил
есть, но, не желая вступать в разговор, выжидал, когда капитан покинет эту
пещеру. Наконец капитан подошел к нему и сказал:
- Ты - Эстебан или Мануэль. Один раз ты работал у меня на разгрузке. Я
капитан Альварадо.
- Да, - отвечал Эстебан.
- Как живешь?
Эстебан что-то пробормотал.
- Я ищу крепких парней в новое плавание. - Молчание. - Пойдешь со мной? -
Молчание, более долгое. - В Англию. И Россию... Тяжелая работа. Хорошие
заработки... Далеко от Перу. Как?
Эстебан как будто не слушал. Он сидел, глядя на стол. Наконец капитан
возвысил голос, словно обращаясь к глухому.
- Я говорю: хочешь пойти со мной в плавание?
- Да, пойду, - вдруг ответил Эстебан.
- Отлично. Отлично. Брат твой мне тоже нужен, само собой.
- Нет.
- Почему? Он не захочет?
Эстебан что-то промямлил, глядя в сторону. Потом, привстав, произнес:
- Мне надо идти. Мне надо повидать одного человека по одному делу.
- Давай я сам поговорю с братом. Где он?
- Умер, - сказал Эстебан.
- А-а... Я не знал. Не знал. Извини.
- Да, - сказал Эстебан. - Мне надо идти.
- Угу. Ты который? Как тебя звать?
- Эстебан.
- Мануэль когда умер?
- Он... всего несколько недель. Расшиб себе колено и... Всего несколько
недель.
Оба смотрели в пол.
- Сколько тебе, Эстебан?
- Двадцать два.
- Ну так договорились, пойдешь со мной?
-Да.
- Ты, может быть, не привык к холоду.
- Нет. Я привык... Мне надо идти. Мне надо в город, повидать одного
человека по одному делу.
- Ладно, Эстебан. Приходи сюда ужинать, и мы поговорим о плавании.
Приходи, выпьем с тобой вина, и все. Придешь?
- Да, приду.
- С Богом.
- С Богом.
Они поужинали вместе и условились, что завтра утром отправятся в Лиму.
Капитан сильно его напоил. Сперва они наливали и пили, наливали и пили в
молчании. Потом капитан заговорил о кораблях и их курсах. Он задавал
Эстебану вопросы о такелаже и о путеводных звездах. Потом Эстебан заговорил
о другом, заговорил очень громко:
- На судне вы должны все время заставлять меня что-нибудь делать. Я буду
делать все, все. Я буду взбираться на мачты и крепить снасти, буду стоять на
вахте всю ночь - потому что, понимаете, я все равно плохо сплю. И... капитан
Алъварадо, на судне вы должны притворяться, будто не знаете меня.
Притворитесь, будто вы меня ненавидите больше всех, чтобы все время задавать
мне работу. Я больше не могу сидеть за столом и переписывать. И не
рассказывайте про меня людям... то есть про...
- Я слышал, что ты вошел в горящий дом, Эстебан, и кого-то вытащил.
- Да. И не обжегся, ничего. Вы знаете, - закричал Эстебан, навалившись на
стол, - нам не позволено убивать себя, вы же знаете, что не позволено! Это
все знают. Но если ты прыгнул в горящий дом, чтобы кого-то спасти, это не
значит, что ты убил себя. И если ты стал матадором и тебя бык забодал, это
не значит, что ты убил себя. Ты только не должен подставляться быку нарочно.
Вы когда-нибудь видели, чтобы животные убивали себя, даже когда у них нет
выхода? Они ни за что не прыгнут в реку или еще куда-нибудь, даже если у них
нет выхода. Некоторые говорят, что лошадь прыгает в костер. Это правда?
- Нет, не думаю, что это правда.
- Я не думаю, что это правда. У нас была собака. Ну ладно, я не должен об
этом думать. Капитан Альварадо, вы знаете мать Марию дель Пилар?
-Да.
- Я хочу до того, как уеду, сделать ей подарок. Капитан Альварадо, я
хочу, чтобы вы мне выдали все жалованье вперед - деньги мне больше нигде не
понадобятся, - и я хочу купить ей подарок сейчас. Это подарок не от одного
меня. Она была... была... - Тут Эстебан хотел произнести имя брата, но не
смог. Вместо этого он продолжал, понизив голос: - У нее было какое-то... у
нее была большая потеря, давно. Она мне сама сказала. Я не знаю, кто у нее
был, и я хочу ей сделать подарок. Женщины это хуже переносят, чем мы.
Капитан пообещал подыскать с ним утром какую-нибудь вещь. Эстебан еще
долго говорил об этом. Наконец, увидев, как он соскользнул под стол, капитан
поднялся и вышел на площадь перед трактиром. Он смотрел на линию Анд и на
звездные ручьи, вечно льющиеся в небе. И где-то в воздухе витал дух и
улыбался ему, и в тысячный раз дух повторял ему серебристым голосом: "Не
уезжай надолго. Я буду совсем большая, когда ты вернешься". Затем он вошел в
дом, перенес Эстебана в его комнату и долго сидел, глядя на него.
На другое утро, когда Эстебан вышел, капитан уже ждал его внизу у
лестницы.
- Мы отправимся, как только ты соберешься, - сказал капитан.
В глазах юноши опять возник странный блеск. Он выпалил:
- Нет, я не еду. Я все же не еду.
- Aie! Эстебан! Ты же обещал мне, что поедешь.
- Это невозможно. Я не могу ехать с вами. - И он стал подниматься
обратно.
- Поди сюда на минуту, Эстебан, на одну минуту.
- Я не могу ехать с вами. Я не могу уехать из Перу.
- Я хочу тебе кое-что сказать.
Эстебан спустился с лестницы.
- А как будет с подарком для матери Марии дель Пилар? - спросил капитан
вполголоса. Эстебан молчал и смотрел поверх гор. - Неужели ты хочешь лишить
ее подарка? Видишь ли... он может много для нее значить.
- Ладно, - пробормотал Эстебан, словно этот довод сильно на него
подействовал.
- Так. Кроме того, океан лучше Перу. Ты знаешь Лиму, Куско и дорогу. Тут
тебе уже нечего узнавать. Океан - вот что тебе нужно, понимаешь? Кроме того,
на борту ты каждую минуту будешь занят. Я позабочусь об этом. Иди,
собирайся, поедем.
Эстебан старался прийти к какому-нибудь решению. Раньше всегда решал
Мануэль, но даже Мануэль никогда не стоял перед таким важным выбором.
Эстебан медленно двинулся наверх. Капитан ждал его, и ждал так долго, что
под конец решил подняться до половины лестницы и прислушался. Сперва было
тихо, потом послышались звуки, которые его воображение разгадало сразу.
Эстебан отбил штукатурку около балки и привязывал веревку. Капитан, дрожа,
стоял на лестнице. "Может, так лучше, - сказал он себе. - Может, не мешать
ему. Может, это все, что ему осталось". Затем, услышав новый звук, он
ринулся на дверь, ввалился в комнату и подхватил юношу.
- Уходи, - закричал Эстебан. - Оставь меня. Не вмешивайся. - Эстебан
ничком упал на пол. - Я один, один, один! - закричал он.
Капитан стоял над ним, его широкое некрасивое лицо было серо и
изборождено болью; он заново переживал свои прежние часы. Во всем, что не
касалось морской науки, он был самым неуклюжим оратором на свете; но в иные
минуты нужно высокое мужество, чтобы говорить банально. Он не был уверен,
что лежавший на полу услышит его, но он сказал:
- Мы делаем, что можем. Мы бьемся, Эстебан, сколько есть сил. Но это,
понимаешь, ненадолго. Время идет. Ты удивишься, как быстро оно проходит.
Они отправились в Лиму. Когда они достигли моста Людовика Святого,
капитан спустился к речке, чтобы присмотреть за переправой каких-то товаров,
а Эстебан пошел по мосту и рухнул вместе с ним.
Часть четвертая
ДЯДЯ ПИО; ДОН ХАИМЕ
В одном из своих писем (XXIX) маркиза де Монтемайор пытается передать
впечатление, которое произвел на нее "наш пожилой Арлекин" дядя Пио: "Все
утро, душа моя, я сидела в зелени балкона, вышивая тебе комнатные туфли, -
сообщает она дочери. - И так как золотая канитель не занимала меня целиком,
я могла наблюдать деятельность сообщества муравьев в стене подле меня.
Где-то за перегородкой они терпеливо разрушали мой дом. Каждые три мину
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -