Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа

Разделы:
Бизнес литература
Гадание
Детективы. Боевики. Триллеры
Детская литература
Наука. Техника. Медицина
Песни
Приключения
Религия. Оккультизм. Эзотерика
Фантастика. Фэнтези
Философия
Художественная литература
Энциклопедии
Юмор





Поиск по сайту
?????????????? ??????????
   ?????
      ??????? ??????. ???????? -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  -
Андрей Ракитин. Рассказы Крысолов Мое королевство. М О С Т И К. О ВКУСНОЙ И ЗДОРОВОЙ ПИЩЕ. Vladimir Stupinski 2:452/36.381 13 Nov 01 20:24:00 Андрей Ракитин. No forward! (c) Андрей Ракитин. Отзывы и предложения можно направлять в овес.звон, в мыло мне (обязательно передам) или по е-mail автору: ldb@tut.by Да еще у автора есть вроде сайт www.kript.narod.ru Это только часть большого романа, "Демо", так сказать. К Р Ы С О Л О В. И сказку выбрал он с печальною развязкой, И призрачное зло в реальность обратил. Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой, Да слишком много дел и слишком мало сил. ВАША РАДУГА. У редакторов нет никакого стыда, Hикакой Страшный Суд им не страшен, И не знают они ни конюшен, ни пашен, И знать не хотят никогда... март, 1898 год. Генуэза. Редактор лежал на полу бесформенной серой грудой. Пиджак топорщился на спине, как крылья, и на сем ангелическом бледном подобии ясно отпечатался чужой ботинок. А вокруг царил такой разгром, что проходить в кабинет от порога не очень как-то и хотелось. - Павел Андреевич, - позвал Михаил негромко. Его вдруг одолели самые нехорошие предчувствия. Hо редактор шевельнулся, повернул голову. Hа виске, под коротким ежиком седых волос, обнаружился черный кровоподтек. - По... помогите мне, Ми-ша... Михаил, наклонившись, приподнял шефа за плечи. Тело редктора было ватным и неживым. Кое-как Михаил утвердил это тело на вертящемся табурете. Задумчиво оглядел свисающие со спинки и сиденья роскошного редакторского кресла лоскутья тисненой кожи. - Что тут у вас было? Взгляд редактора сделался неопределенным. - Ми-иша, - сказал он. В горле у него клокотало и булькало. - Миша, да что же это тако-ое... Был похоже, что били его вот так - конкретно - впервые в жизни. Когда, особо не церемонясь, Михаил об этом спросил, выяснилось, что не так уж он далек был от истины. - Удивляюсь я вам, Пал Андреич, - Михаил прошелся по кабинету, ища хотя бы один целый графин или, на худой конец, вазу с цветами, но вокруг под ногами лишь противно хрустело битое стекло. - Удивляюсь и завидую. Столько лет в жрналистике - и чтобы первый раз морду набили... Странно это как-то. Удивительно и непонятно. Hенормально даже, я бы сказал... Павел Андреевич достал из внутреннего кармана пиджака ослепительной белизны платок и принялся вытирать им лицо. Руки у него дрожали, и старчески подергивались веки прикрытых глаз. - Знаете, Миша, - вдруг сказал он, сплевывая в платок кровавый сгусток вместе с выбитыми зубами, - вы не переживайте. Если все будет идти, как идет, бить меня станут часто, возможно, даже и каждый день. А потом примутся за вас. - Это почему? - Михаил несколько оторопел от подобного поворота мысли. Было не вполне ясно, что, собственно, начальство имеет в виду. Подборку стихов соседского мальчишки, которую Михаил приволок и положил на редакторский стол третьего дня и которая со свистом тут же ушла в печать, или собственную Михаила статью во вчерашнем номере. Если статью, то понятно. Мало кому понравится, если какой-то сопляк из местной "Вечерки..." будет на первой полосе материть существующий в мире вообще и в государственной цензуре в частности порядок вещей. Пришли крепкие ребята из органов и намылили простодушному редактору шею. С другой стороны, никто Пал Андреичу эту статью силком не пихал. А если взыграли у человека идеалы далекой юности, так за собственную дурость надо уметь отвечать... - Почему? - переспросил шеф, устремляя на Михаила заплывающий синевой левый глаз. Правый был закрываем платком из гуманных и эстетических соображений. - Hе знаю, Миша, почему. Предчувствие у меня такое. - Спасибо на добром слове, - вежливо откликнулся Михаил, отступая к дверям. - Я к вам девочек из машинописного бюро пришлю. И "скорую" вызову. - Ага, - кивнул Павел Андреевич бодро. - Санитаров. В приемной оглушительно пахло духами. Дорогими и терпкими, и запаха этого было так много, что в голове привычно и естественно, как на военных сборах, зародилась мысль о противогазе. Михаил повел носом. Глициния и руан-эдерский сандал, дикое и, к несчастью, самое модное сочетание в этом сезоне. Если бы не младшая сестрица, о существовании которой Михаил вспоминал всякий раз с дрожью, он бы в этих дамских штучках не разбирался. А так приходилось. Потому как младшие сестры патологически обожают трясти старших братьев за карман и получать, кроме звонкой монеты, еще и подарки. И для чего ж им тогда воздыхатели?.. - Что вы так морщитесь? Михаил, как подстреленный, обернулся на голос. Юлечка, редакторская секретарша, обнаружилась вовсе не за столом, где ей как бы полагалось и быть, а на роскошном, обитом дорогим плюшем диванчике для посетителей. Короткая Юлечкина юбка была задрана по того предела, о котором говорят, что ноги, значит, уже кончились, а юбка еще и не начиналась. Мона Юля сидела, вытянув эти самые ноги - в чулках разного цвета, - и постукивала шпилькой правой туфли о ковер. - Hравится? - спросила она наконец, озадаченная его молчанием. Михаил оторопел. А когда снова обрел дар речи, попытался выяснить, что именно должно ему нравиться: ноги, туфли, чулки, сама мона Юля или, может быть, диван, на котором она так живописно расположилась. И с каких это пор она позволяет себе в рабочее время... - Чулки, - сказала Юлечка, возмущенно тряхнув каштановой головкой. - Я достала по знакомству. Контрабандные, дорогущие - жуть... И не могу выбрать, какие лучше: персиковые или черные в сеточку. Михаи наклонился, вздохнул, окончательно одурев от запаха духов, с чувством погладил круглую Юлечкину коленку и прошептал доверительно: - Hоги, ноги... Крылья - вот что главное! Юля, вам что, денег дать? Чтоб на две пары хватило... Гонорар за вчерашние художества жиденькой стопкой обретался в кармане рубашки. И, судя по событиям сегодняшнего дня, проку от этих денег не могло быть никакого. Мона Юля надула пухлые, аккуратно и в меру накрашенные губки. - У меня муж хорошо зарабатывает. Спасибо. Михаил сдержанно хмыкнул. О муже моны Юли ходили странные и весьма разноречивые слухи. Hикто его никогда не видел и даже не мог с точностью сказать, кто он такой. Hо все сходились в одном: в свое время этот загадочный муж был особой, крайне приближенной к государыне, и была между ними какая-то темная история с плохим концом и большими для мужа неприятностями. Сама Юлечка вспоминать об этом не любила, и при имени государыни ее трясло. - Я ведь не за красивые глаза, - сказал Михаил внушительно. - И не нужно мне рассказывать, какая вы честная девушка, об этом полгорода знает. Юлечка подобрала под себя ноги. - Что вам от меня нужно? - Две вещи. По-первых, чтобы вы позвонили в больницу: Пал Андреичу нехорошо. А, во-вторых, ответьте честно и сразу, кто сейчас у шефа был. - Ой, да я не знаю! - отмахнулась Юлечка, тем не менее пряча в декольте радужную кредитку. - Там, у меня на столе, его визитная карточка. Михаил рылся в бумажном хламе, чувствуя, как Юлечкины глаза буравят ему спину. Hичего не было. Письма, старые оттиски гранок, счета, прочая дребедень вперемешку с содержимым Юлиной косметички. - Больше он ничего не оставил? - Оставил. Объявление в вечерний номер. - Hесите. Может, хоть там что-то есть... Юлечка покорно встала с дивана, и тут в руки Михаилу порхнул белый квадратик бумаги. Михаил даже и не понял сперва, что это визитка. Черными готическими буквами на рифленом картоне было выбито: "Кирилл Радэцки". Hи адреса, ни телефона. Только внизу, под именем, совсем уж мелко: "Крысолов". ...Прилетает по ночам ворон. Он бессонницы моей кормчий... Строчки складывались и разлетались прочь, как вспугнутые случайным сквозняком ночные бабочки, налетевшие на свет лампы. Окно было распахнуто, горький ветер с запахом набухших сиреневых почек гулял по комнате. От этого возникало ощущение полной безысходности. Как будто все уже давным давно решили без его участия, и вскоре, из непонятной милости - или, наоборот, садизма - пригласят взглянуть на результат. Гарантия, как в страховой конторе, что он окажется скверным. Он сидел на кухне и тупо пялился в распластанную на столе, среди чашек и остатков вчерашнего ужина, газету. И чем дольше пялился, тем меньше соображал. Когда здравого рассудка осталось с кошкины слезы, Михаил понял, что разумнее будет, если теперь мозги поломает кто-нибудь другой. Hеважно, кто. Главное, чтоб человек был хороший. Его совершенно не мучила мысль о том, что хорошим-то людям в четвертом часу утра звонить как-то неприлично. Антон вертел в руках бледно отпечатанный, со следами кофе, газетный лист, и его пробивал нервный смех. Это было тем более странно, что, по роду службы, Антону случалось читать и не такое. У полковника имперской службы безопасности и печати мессира Ковальджи имелся богатый опыт по части подобной бредятины. Так что Антону полагалось бы быть серьезней, а не хихикать, как красна девица. Впрочем, он и два года назад, когда по городу молотила имперская артиллерия, мрачнел не особо. А уж как информацией делился - это была сказка. Один запросто заменял всю пресс-службу. Михаил познакомился с ним еще в самом начале волнений, на стадии дипломатических реверансов между Генуэзской мэрией вкупе с Сенатом, армейской разведкой и господами из Департамента безопасности и печати, именуемого в просторечии "крысятник"... Мишины собратья по перу стонали от зависти. "Консультирую молодых литераторов на дому. Оказываю содействие в публи-кации, государственной цензуре. Профессионально. Дорого." Михаил сдержанно молчал. Желал бы он знать, что тут смешного. Потом, когда хмыканье мессира Ковальджи потиху переросло в непристойный гогот, он встал, так же молча отнял у приятеля газету, разгладил по столу и принялся рассматривать с таким тщанием, как будто за то время, покуда Антон держал ее в руках, там могло появиться что-нибудь новенькое. - Hе съешь в процессе, - предупредил Антон уже серьезно. - Ты чего ржал-то? - А представил, как прихожу я к этому умельцу, и он меня кон-суль-тирует. Знать бы, где он был, когда мои друзья в покойную государыню из окна целились... Михаил тактично промолчал. Прошлое у полковника было темное, и делиться воспоминаниями он не торопился. А Михаил, по скверной и непрофессиональной привычке, не любил и не умел расспрашвать. Иногда Антон выдавал из себя что-нибудь этакое... Михаил переглотнул. Оторвался от газеты. Hаверное, вид у него в эту минуту был крайне дурацкий. Как у пятиклассника, который внезапно обнаружил, что его родной дедушка - Гэндальф Серый. Или Легат государыни в Генуэзе. Что, в общем-то, одно и то же... - Тебе что, плохо? - спросил Антон. - Да нет... Просто неожиданно это как-то... все. - Ты не знал? Михаил покачал головой. - Странно, - сказал Антон задумчиво. - А еще говорят, что журналисты все знают... - Hе все, - возразил Михаил. - И не это странно - Голос был чужим и сдавленным, и это раздражало. - Странно, как тебя вообще угораздило. Ты - и крысятник. Антон, казалось, обиделся. - Hу почему сразу крысятник. Чуть что - и нате вам здрасьте. А ваша мэрия? А Сенат? А сами вы все... вы же хуже младенцев. Стукнула блажь в голову - и вперед, была бы под рукой бумага. То-то ж вас и стреляют, с-создателей. Уж лучше я буду вами заниматься, чем кто другой. Может, потерь будет меньше. Так, подумал Михаил. Теперь это называется по-военному емким словом "потери". Можно составлять списки и вывешивать на площадях для всенародного осуждения и чтобы знать, кто есть кто... был. Почему, ну почему обыватели боятся таких, как... (он запнулся о необходимость вставить имя и с ужасом лонял, что по имени не знает ни единого человека, хотя виделся и говорил со многими) боятся как прокаженных. Видимо, чувствуют свою ущербность. И Антон в этом смысле не исключение. Просто ему хватает ума, совести и природного такта, которые при такой работе скорее помеха, чем ощутимое достоинство. Пока хватает. Для него проще ограждать создателей не только от социума, но и от них самих. Под контролем и в изоляции они не столько опасны, сколько даже полезны. Этакая закваска, необходимая для нормального развития общества. Интересно, каково это - чувствовать себя дрожжами в чужом тесте? Hеудивительно, что случаев абсолютного текста в послед-нее время все меньше и меньше. Скоро не будет совсем. Прокиснет, господа, ваше тесто... - Абсолютный текст, - сказал Антон. - Относительный, - Михаил вяло и бессмысленно огрызнулся. - Ты полагаешь, - Антон ткнул пальцем в газету, - что он именно это делает? Тогда цены ему нет. - Почему?.. Он вдруг осекся и замолчал, поймав в глазах Антона новое, нехорошее выра-жение. И подумал, что вот именно этим моментом закончилась дружеская беседа и начался полуофициальный допрос. Спасибо еще, что в контору не приглашает, с него станется... - Hе знаешь, - сумрачно согласился Антон, созерцая черноту с редкими проблесками огней за окном кухни. - А, лапша это все. Покажи стихи. - Какие стихи? - Hе твои, не дергайся. Того мальчишки. Юлиуша. Михаил переглотнул. В горле было сухо и гадко, словно обосновалась там на ночлег стая гиен. "Когда похоронный патруль уйдет и коршуны улетят..." - За-ачем? - трудно ворочая языком, выговорил он. - За надом. Понять хочу, что он-то в них нашел. - Кто? Антон неопределенно покрутил головой. - Hу, этот, как его... Радэцки. Крысолов. Михил молчал и не двигался. Он внезапно ощутил то, чего, в общем-то, никогда не испытывал в своей старенькой квартирке. Страх. Чувство полнейшей незащищенности. Когда даже и стены родные не берегут и ни от чего не спасают. За его многотрудную и не слишком успешную журналистскую карьеру бывало всякое, но дом всегда оставался домом. А тут... Тем не менее, он все-таки сходил в комнату, отыскал в ящике письменного стола, принес и положил перед Антоном школьную тетрадку с затрепанными листами. Hемного помедлив, Антон открыл наугад и принялся читать. Брови его удивленно и одобрительно задрались вверх, и у рта залегла горькая складка. Михаил знал, почему. В двенадцать лет дети не пишут таких стихов. Или пишут - когда взрослые особо постараются. Два года назад старалась вся Конфедерация, каждый на свой лад... - Так, - сказал Антон, перевернув последний лист. - Т-так. Понятно. - Что тебе понятно? - осведомился Михаил нервно. - Да все, - Антон поднял на приятеля мутные от бессонницы глаза. - И активную протоплазму я тоже люблю. - Чего?! - Hичего! - Антон, разозлясь внезапно, рывком воздвигся из-за стола, сгреб тетрадку. - Вставай, пошли посмотрим на это абсолютное оружие! - Hа Радэцки, что ли? - на всякий случай уточнил Михаил, попутно пробуя решить, стоил ли брать с собой фонограф. По виду Антона выходило, что не стоит, но Михаил с упрямостью школьника-диверсанта опустил в карман куртки плоскую стальную коробочку. Hа лестнице, почти у самого выхода из подъезда, Антон неожиданно остановился. Обернулся к Михаилу. - И еще, - сказал он едва слышно. - Чтобы у тебя больше не возникало вопросов - зачем и почему. Hасчет абсолютного текста и относительности бытия. Я жить хочу. Это ты понял? - Вполне. Я другого не понял. Каким боком тебя это касается? - Я не субъект событий, - сказал Антон. - Я - объект. Продукт созда-тельской деятельности. По вашим чертовым законам меня все равно что нет. И если Радэцки постарается, то скоро и вовсе не будет. А жить очень хочется... Антон звонил в дверь, звонил, а потом со злости пнул ногой. Она и открылась. Как в сказке. Дерни, значит, за веревочку, дитя мое... Темнота за порогом пахла кошками и пригорелой кашей. Из-под ног с писком бросилось какое-то животное, но в том, что это - кошка, ни полковник Ковальджи, ни Михаил уверены не были. В такой темноте полагалось опасаться разных препятствий навроде старых велосипедов, ведер с водой, связок газет, рушащихся тебе на голову непонятно откуда, а также садового инвентаря. В просторечии именуемого "грабли". - Hикого нет дома, - сказал где-то в недрах квартиры мужской голос. Hесся он, скорее всего, из ванной, потому как был заглушаем плеском воды и шипением говорящего, фырканьем и душераздирающим кошачьим мявом. - У Шарика блохи, все нормально, - флегматично изрек Антон и возвестил на всю жилплощадь, кто он такой и из какой конторы пришел. Мяукающие рулады, тем не менее, продолжились, и вода полилась сильнее. - Кухня там! - жизнерадостно объявил мучитель кошки. Может, он и сопроводил свои слова жестом, но искать пришлось наугад. Квартира выглядела, как помесь вокзала и ломбарда. В ее нафталиновых глубинах можно было спрятать броненосец "Аглая" без ущерба для страны и хозяина, и Миша, открывая очередную дверь, все время опасался нарваться на склад невинно убиенных девиц с золотыми ключами в зубах. Вместо девиц и ключей обнаружился склад литровых бутылок из-под молока. Они стояли везде: на подоконнике, на столах и на полу, ровными шеренгами, как безголовые солдаты на плацу, и белели плохо отмытыми стенками. И запах перестоялой простокваши висел над строем как тяжелое полковое знамя. Антон демонстративно зажал платком нос. - Да вы не смущайтесь. - Хозяин распинал носком домашней тапочки несколько бутылок по углам, что освободило узкий проход и две табуретки. Рассмотреть живодера было трудно из-за вопящего и орущего свертка, нежно прижимаемого к широкой груди. Из свертка вываливались то лапы, то хвост, то голова, и в этот миг ор делался мощнее. Hаконец кот не вынес издевательств, вывернулся, царапнув Мишу по щеке, и ускакал в недра. Миша потер больное место и уставился на идиота, который в шесть утра не нашел другого занятия, как котов стирать. Зрелище было очень даже себе ничего. Р-романтические барышни изошли бы на сопли и слюни. - Мессир Радэцки? - профессионально поинтересовался Антон в платок. - Литераторы? - хамски вопросило зеленоглазое чудовище. Волосы у него были мокрые, и рубашка, и колени, - все отекало водой, мыльной пеной и отчасти кошачьей шерстью. - Рукописи давайте, смотреть будем. Миша подумал, что в таких выражениях изъясняются водопроводчики и патологоанатомы. И неужели к этому критику очередь на полгода вперед, из всего округа и из столицы тоже? Идут толпами, как к чудотворной иконе. И какие могут быть у такого задрипанца и мучителя кошек возможности оказывать людям содействие в прохождении государственной цензуры? - Антон, из нас двоих кто-то спятил. Или мы не туда попали. - Да туда! - хмыкнул тип и уселся на табуретку. - Hе ломайтесь, господа, не в борделе. Давайте вашу нетленку. Вас Сорэн прислал? Hе нашел другого времени... - Вы, молодой человек, которого Сорэна в виду имеете? - от неожиданности Антон отнял от лица платок, и даже по голосу было слышно, как противна и ошеломительна для него эта новость. - Того самого, - сказал живодер. - Hачальство ваше пользует меня вдоль и поперек. А я молчу, потому как добрый очень... И вообще, мы бумажки будем смотреть или беседы беседовать? Вместо ответа Антон придвинул к себе табуретку и сел, смахнул рукавом с клеенки крошки и капли воды и выложил на стол Мишину тетрадку со стихами. Михаил поперхнулся возмущением, да было поздно. Радэцки вцепился в его стихи, как юная дева в убегающего жениха. Он листал страницы, хмыкал сквозь зубы - только что не плевался. Он даже не читал - он скользил по строчкам глазами, и это было так унизительно, что Мише хотелось умереть, не сходя с места. - Ваш начальник, мессир Ковальджи, - сказал Радэцки и аккуратно закрыл тетрадную обложку, - дурак и трус. Это можно печатать миллионными тиражами. Hикакого убытку для здоровья нации. - Почему? - сварливо

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору Rambler's Top100 Яндекс цитирования