очисленные ящики с нашим оборудованием, весом
в  пять тонн с  лишним. За нее  филармония  платила перечислением  небольшие
деньги.  Но  вот цены на квадратные метры любого помещения  в Москве  начали
расти, увеличиваясь в десятки и сотни раз, и филармония перестала оплачивать
нашу базу. Более того, теперь нас обязывали выплачивать филармонии аренду из
своего кармана за саму аппаратуру, которая  была на филармоническом балансе.
Хозяева помещения бывшей базы выкинули нас  на  улицу, так как пришли  новые
выгодные  арендаторы.  Пришлось  разбрасывать  ящики  по  разным  помещениям
христа-ради,  но там  за них никто по-настоящему не отвечал и кое-что начало
пропадать. Я понял,  что  это  конец, бороться  дальше  уже нет возможности.
Филармония никаких уступок не делала и мы  подали заявление об уходе в конце
1990   года.  Так  закончился   филармонический,   советский  период   жизни
"Арсенала". Но его история на этом не закончилась.


Глава 19. За что боролись, на то и....

     К 1991 году тоска от всей этой перестроечной безысходности стала просто
невыносимой. Образ Горбачева,  еще на старте его карьеры в  качестве Генсека
мрачно  окрашенный  Чернобылем,  окончательно  прояснился  после  событий  в
Сумгаите, Тбилиси, Вильнюсе. Мне, как и многим тогда, его роль, да и вся эта
затея КПСС с перестройкой стали понятны с самого начала - любым путем спасти
советскую  власть  в  условиях проигранной Западу гонки вооружений.  Автором
перестройки я считаю  Рональда Рэйгана, который сознательно  втянул  СССР  в
непосильную  борьбу  с  мощной  экономической  машиной  Соединенных  Штатов,
начиная  с крылатых ракет и кончая СОИ, противоракетным "зонтиком", и  рядом
мероприятий,  грозящих тем, что  вся атомная мощь Советского  Союза окажется
устаревшей и  бесполезной. Ответить  чем-то  новым, более  современным СССР,
очевидно, уже не мог. Вот и затеяли перестройку, найдя кого помоложе на роль
генсека. Когда  я  был  в Штатах  в 1991 году  на  театральном  фестивале  в
Вудстоке, то мне пришлось присутствовать на приемах в честь советских гостей
и  общаться с местной интеллигенцией. Это, типично "нашенское"  слово трудно
применить к американцам, но иначе не назовешь их представителей  технических
и гуманитарных  знаний -  преподавателей  колледжей,  историков,  филологов,
ученых.  В  то  время  на  Западе  возник  какой-то особый  интерес ко всему
советскому,  сопровождавшийся   появлением  доброжелательства  к  "русским".
Политическая напряженность  спадала,  угроза  ядерной войны казалась уже  не
такой  реальной,  и  все  это  автоматически  приписывалось Горбачеву. Когда
разговор в одной из компаний перешел на политику, и я высказал свое мнение о
том, что  все сделал Рональд  Рэйган, а Горбачев  лишь  пытается любым путем
спасти дряхлого монстра от явного краха, я почувствовал, что меня не  совсем
одобряют. Еще немного, и  примут за коммуниста. Короче говоря, я  неожиданно
столкнулся  с так называемой  "горбиманией" и  понял,  что  лучше  мне их не
переубеждать. Это был не первый и не последний случай, когда мне приходилось
сталкиваться  с  абсолютным  непониманием  иностранцами нашей  жизни,  в  их
стреотипном  мышлении,  не   выходящем  за   рамки  идиом  средств  массовой
информации.
     Но иностранцы иностранцами, в конце концов  - это  их дело, главное то,
как мы  сами  расценивали  все происходящее у нас под  носом. И вот по  этой
части  постепенно  обнаружились такие  неожиданные стороны психологии нашего
советского народа, что  никакой  предыдущий  жизненный  опыт  не  помог  мне
предвидеть  этого. Одна  часть  народа сразу  после  распада  СССР  захотела
обратно  в   лагерь,  в  тотальный  дефицит  с  гарантированной   пайкой,  с
ничегонеделанием   и  мелким   приворовыванием.   Другая,   осознав   полную
безнаказанность,  ринулась  к  сверхденьгам  и   власти.  Третья  застыла  в
изумлении, наблюдая за всем этим и пытаясь выжить, сохранив общечеловеческие
идеалы.
     Идиотский  путч  1991  года   положил  конец  затянувшемуся  и  нудному
догниванию горбачевского  социализма, породив  на первое  время ряд  светлых
надежд.  Когда-то,  в несбыточных мечтах о конце советской власти рисовалась
картина моментального  возрождения  России,  как только падет тоталитаризм и
наступит   политическая  и  экономическая   свобода.  У  меня  лично   такая
убежденность сложилась под влиянием рассказов бабушки  и мамы, переживших  в
Москве   страшные  голодные   годы  начала  советской  власти,  и   видевших
моментальный  взлет  жизненного  уровня в  короткий период НЭПа. Тогда,  как
только что-то разрешили, появилось сразу все: продукты, товары, услуги... Мы
же  пережили  резкий  переход  к   рыночной  экономике  совсем   по-другому.
Гайдаровская  реформа,  этот единственный  выход из  ложного  экономического
состояния, не вызвала у меня никакого сомнения, хотя я потерял при этом все,
что лежало в сберкассе. Все, накопленное отцом на сберкнижках, и оставленное
маме, также растворилось в воздухе в  одночасье.  Гораздо  важнее тогда было
увидеть, как сдергивали с пьедестала статую Дзержинского, а позднее услышать
заявление Б.Н.Ельцина на весь мир о том, что он сделает все, чтобы раздавить
гидру  коммунизма.  С этой  гидрой  и  вышла  главная  промашка.  Постепенно
оказалось, что те, кто вроде  бы  призван давить ее, или, хотя бы не дать ей
благоденствовать  под прикрытием Конституции, сами являются в  какой-то мере
ее частью. Гидра эта настолько вросла  в организм общества,  что  трогать ее
стало невозможным. Во-первых, довольно заметная доля  населения - это бывшие
рядовые коммунисты. Все новое постперестроечное начальство, от аппаратчиков,
крупных   специалистов   по   всем  отраслям   знания,   министров,   членов
правительства, до  политологов и  т.д. - не  просто  коммунисты,  а  крупные
партийные  работники в недалеком прошлом. Но дело здесь не  в  количестве  и
даже не в партийности. Упомянутая гидра въелась в сознание подавляющей части
нашего населения,  независимо  от  принадлежности  к рядам КПСС. Ее сущность
нашла выражение в том, что было названо советским образом жизни. Если в годы
первых пятилеток и был  определенный энтузиазм в рядах трудящихся, то в 70-е
и  80-е  годы  отношение большинства  советских людей  к  работе не назовешь
иначе,  как сачкованием.  Не могу удержаться  и не привести ярчайший  пример
народного творчества тех лет, точно выражавший это отношение. Эта фраза была
тогда крылатой: "Шумит как улей родной завод, а хам-то хули, е-сь он в р..."
     Поголовный конформизм, неприятие чужого успеха,  нетерпимость к людям с
другими мыслями, национальностью,  религией  - все  это признаки  той  самой
гидры. Чтобы  бороться с ней, нужны десятилетия в условиях мудрой политики и
жесткой законности.
     А  получилось  так,  что  политическая  и  экономическая  свобода  была
воспринята многими не как открывшаяся возможность нормально трудиться, а как
воля, воля к беззаконию, воля  к власти. Определенная часть населения России
проявила  такую непоколебимую  и сверхъестественную волю  к  неограниченному
получению  денег,  собственности,  богатства,  что  весь  цивилизованный мир
изумился. Здесь-то и проявились привычки позднего  советского образа жизни -
брать,  ничего  не  делая,  ничего  не  умея делать. Проявилось  это на всех
уровнях, от бизнеса до  искусства. Наиболее типичным явлением в начале  90-х
стал  так  называемый  рэкет,  стяжательство,  развившееся  на  самом низком
социальном уровне и в  довольно незамысловатых формах.  Журналисты с  самого
начала ошибочно ввели это слово в российский  обиход, очевидно не  зная, что
на  Западе  под  рэкетом  понимают   шантаж,  вымогательство   денег  у  тех
предпринимателей, кто зарабатывает их, нарушая законы. В этом  случае жертва
не может обращаться за помощью  в полицию. В нашем же, российском  варианте,
рэкетирами стали  называть  обычных  грабителей, новый  тип  пост  советских
бандитов, обложивших данью всех без исключения предпринимателей, честных или
жуликоватых.  Жертвами  "наездов" стали даже  наиболее преуспевающие деятели
спорта и культуры. Появился  целый  слой людей,  ничего делать не  умеющих и
живущих  только за счет отнимания денег у тех,  кто умеет  их  зарабатывать.
Привычным для жизни  предпринимателей  стало  понятие "крыша". Этот  мерзкий
нарост на теле общества практически сразу  приостановил  нормальное развитие
мелкого и среднего предпринимательства и  пустил новый российский капитализм
по неестественному, искривленному пути, став одной  из причин низкого уровня
жизни  в  России.  Первая  половина  90-х  ушла на "разборки",  связанные  с
разделом  сфер  влияния  между  группировками.  В Москве почти  каждый  день
кого-нибудь убивали прямо на  улицах. Сперва это казалось чем-то ужасным,  а
потом народ привык, ведь одни бандиты убивали других. Ну и пусть себе. Затем
убийства стали реже, но переместились в высшие сферы. Жертвами стали крупные
чиновники и предприниматели, политические и общественные деятели. Обогащение
в высших эшелонах  власти  шло  по другим  правилам,  в других масштабах,  а
главное - скрытно. Здесь вступили в игру несметные запасы КПСС, смешавшись с
"общаками"  криминального мира.  Падкая на все гнилое пресса в данном случае
помалкивала  в  тряпочку, освещая  что  попроще.  А  если  кто  хотел  стать
камикадзе,  то  и  погибал,  не  доведя  до   конца   начатое  журналистское
расследование, как, например, в случае с Дмитрием Холодовым.
     Осенью  1993 года я и моя жена  Ляля поехали  по приглашению в  гости к
одному  из  самых близких мне  людей, Ире  Карпатовой в Иерусалим.  Ира была
неизменным директором "Арсенала" во время всей нашей филармонической работы.
С ней мы хлебнули все тяготы и радости гастрольной жизни. Ее  знали и любили
во всех  филармониях  Советского  Союза, она вечно возила  с  собой какие-то
подарки, кому-то и что-то устраивала. Как типичная одесситка, она никогда не
унывала, все сводила к шутке и умудрялась  выбивать для "Арсенала" все самое
лучшее в смысле условий проживания, транспорта, питания и многого другого. И
вот мы прибыли в Израиль, а сын Иры  - Игорь Марков, ставший там  прекрасным
гидом,  показал нам все,  что только  можно. Для  меня пребывание на  Святой
земле  стало праздником.  Я  реально  ощутил  особую энергетику  этой  части
Земного шара, особенно там, где происходили события , отраженные в Библии. В
это состояние можно  войти лишь тогда,  когда  стоишь  на  месте Голгофы или
сидишь в Гефсиманском саду, глядя на те же стены Иерусалима, которые с этого
же места видел в последний  раз Иисус. Странное,  трепетное чувство посещает
тебя, когда присядешь на каменную скамейку в развалинах той самой синагоги в
Капернауме, где Он впервые начал проповедовать. Из-за того, что вся страна -
это  сплошной  камень, там  за тысячелетия ничего  не  меняется. Какой  была
пещера Ильи  Пророка, такой и осталась, так же бьет источник в Назарете, где
Мария получила Благовещение,  так же течет  Иордан, где принял  Крещение Сын
Божий.  Здесь  особенно  чувствуется  вся  бессмысленность  попыток атеистов
свести  Священную историю к  легендам  и  мифам.  Не  зря  паломники  всегда
стремятся  к  Святым  местам.   Здесь  приходит  ощущение  реальности
происшедшего и отраженного в Писаниях, здесь укрепляется вера.
     Праздник  был  омрачен  началом  страшных  событий  в  Москве.  Сидя  в
иерусалимской  квартире, мы наблюдали все  стадии второго  путча. Британское
телевидение  вело   передачу  на  весь  мир  постоянно,  так  что  мы,   как
завороженные, смотрели, как начали обстреливать Белый дом, как он загорелся,
как  догорел,  как  неофашисты  штурмовали  Останкино. Нам вскоре предстояло
возвращаться. Мы сидели  и гадали, в какую страну мы полетим  через три дня.
Если  бы  красно-коричневые  победили тогда, то это был бы даже не Советский
Союз,   а   нечто  другое,  намного  страшнее.   Буквально  накануне  нашего
возвращения ситуация как-то определилась, Руцкого  с  Хазбулатовым вывели из
Белого дома,  Останкино отстояли от напора красно-коричневых, в Москве ввели
комендантский  час.  Мы  прилетели  в  Шереметьево   ночью  и  с   огромными
трудностями, проезжая  через  множество омоновских постов,  наводивших ужас,
добрались до дома. Позднее загадки с ложной демократией продолжались. Людей,
которые  залили бы  кровью мести всю  страну, приди они к власти  в  октябре
1993-го,  и  пальцем не  тронули, позволив им вновь постепенно занять вполне
законные позиции в  борьбе за власть. Я категорически против всяких расправ,
но  людей,  для  которых  человеческие  жизни  -  ничто,  надо  было  лишить
возможности  хотя  бы занимать  руководящие посты, предоставив право  просто
работать  -  рабочими,  шахтерами,  крестьянами.  Но  они   все   норовят  в
парламентарии,    спикеры,   министры,   президенты.   Партия,   допустившая
уничтожение  порядка   шестидесяти  миллионов  своих  сограждан  во  времена
репрессий,  выхолостившая  генофонд  нации, надругавшуюся  над православием,
превратившую Россию  в мировое пугало, должна была  подвергнуться  открытому
общественному  осуждению хоть с  какими-нибудь с юридическими последствиями,
как это было с нацизмом в Германии после войны. Но что это я все о грустном,
вернусь-ка я к своей профессии.
     После  того, как  в самом начале 90-х  "Арсенал"  был  по  собственному
желанию  уволен  из  Калининградской  филармонии,  я  оказался  в  положении
свободного художника,  с трудовой книжкой на руках. До пенсии оставалось лет
пять и нужно было ее  где-то пристроить,  чтобы не терять трудовой стаж. Мой
приятель-программист Андрей Родионов зачислил меня в свою  фирму "Ракурс" на
должность  системного   аналитика  по  новым  музыкальным  технологиям.  Это
соответствовало моим знаниям в  ту пору,  поскольку я давно  уже работал  на
компьютере,  осваивая все новое в области мультимедиа. Мне даже положили там
скромную  зарплату, гарантировавшую выживание. Как  выяснилось потом, пенсию
больше трехсот двадцати рублей мне не дали бы ни при каких стажах, если я не
ветеран, генерал  или  крупный партийный  работник  в  прошлом. Но работа  в
"Ракурсе" в любом  случае пошла мне  на пользу, я и сам  кое-чему научился и
приобщил немало людей к домашнему компьютеру. Тогда он был еще диковинкой.
     Но  главное,  что  я  столкнулся в начале  90-х с  тем, что  болезненно
испытали тогда многие профессионалы - с невостребованностью. Это неприятное,
досадное состояние, когда ты знаешь, что ты мастер своего дела, а это никого
не  волнует,  тебе  никто  не   предлагает  работу.  Такие  горькие  чувства
усиливались  еще и сознанием того, что  на  поверхности оказались не  просто
мало  профессиональные  выскочки,  а  явно  профнепригодные,  но чрезвычайно
активные люди. Было что-то нелепое  в том, что люди,  всю жизнь боровшиеся с
только что  рухнувшей  Системой,  остались  не  у дел  в  сфере  культуры, а
ключевые позиции захватили либо прежние коммунисты, назвавшиеся демократами,
либо молодые новые циники, вообще без особых убеждений. В начале 90-х многие
крупные  деятели советской  культуры попали  в тяжелое  материальное,  да  и
моральное положение. Немало ценных для России людей, особенно представителей
науки, тогда эмигрировали. Члены творческих  союзов потеряли все привилегии,
которые давала им советская власть. Побывав некоторое время членом правления
Союза  композиторов  Москвы,  я  участвовал  в  тот  период  в  еженедельных
заседаниях, на которых рассматривались заявления с просьбами о  материальной
помощи  от известных композиторов и музыковедов, которые полностью  лишились
средств к существованию. Многих из них даже хоронили за счет Союза.
     Первое  время,  как и  все,  я замкнулся в  себе,  засел  дома  и начал
работать  "в стол", писать музыку, фиксируя ее  с помощью компьютера, делать
себе  фонограммы  для  выступлений без ансамбля.  Тогда же  я  наметил  план
будущей  книги  под  условным  названием  "Музыкальный  андеграунд  в СССР",
рассчитанной  на  западного  читателя, поскольку в  тот период  вся эта пост
советская  тематика  была  еще  в  моде.  Позднее  я  решил   написать  свои
воспоминания совсем в другом ключе, в более широком диапазоне, зафиксировать
какие-то особенности нашей прошлой жизни,  понятные только россиянам. Сидеть
дома и комплексовать по поводу амбалов-нуворишей или бездарных телевизионных
выскочек  было  не  в моем характере.  Надо  было что-то делать на практике,
учиться реализовываться по-новому.
     Где-то  на рубеже 1992  и  1993  годов  я  решил  собрать  традиционный
джазовый квартет,  тем более,  что  появилась случайная возможность  поехать
поработать  в  джаз-клубе в  Греции,  в  городе  Салоники. В  это время  мой
старинный  приятель,  пианист  Виктор   Прудовский  наконец-то  уволился  из
ансамбля, аккомпанировавшего Иосифу Кобзону, где он отработал много лет. Это
была работа на износ, поскольку Кобзон давал обычно по нескольку концертов в
день и ни себе, ни музыкантам отдыхать не давал. Витя  за этот период  джаз,
конечно, играть  несколько  разучился,  то есть потерял  уверенность в себе.
Сперва мы с ним  собирались  у него  дома,  играя вдвоем, а затем пригласили
барабанщика Сашу Симановского из бывшего ансамбля "Мелодия"  и контрабасиста
Диму Ли,  представителя  нового  поколения ревнителей  традиционного  джаза.
Сделав программу, состоящую  из джазовых хитов  50-60-х  годов, мы поехали в
Салоники, где некоторое время  работали в замечательном клубе  под названием
"Мельница".  Запись  1  Запись
2. Работа там начиналась  в десять  часов  вечера и, с двумя перерывами,
продолжалась   часов  до  двух  ночи.  Публика  приходила  молодая,  слушали
грамотно,  аплодируя после  каждого  удачного  соло.  Никакого  хамства  или
панибратства, нормальные отношения  с хозяевами клуба,  приличная  зарплата.
Но, контракт  закончился и  мы вернулись в Москву,  получив  довольно важный
опыт клубной работы.
     Путем  каких-то  тыканий  в  среде новых  знакомых я случайно  вышел на
типичного "нового русского", но  армянина, по имени  Аркадий,  умудрившегося
открыть в  Москве первый высококлассный ресторан  "Аркадия", в самом центре,
напротив "Метрополя". Я только могу догадываться, что за люди стояли за ним,
но сам он  оказался образованным и вполне культурным  человеком. Он пошел на
то, чтобы отдать свой ресторан под  ночной  джаз-клуб,  под мое руководство,
ежедневно. Ресторан закрывался в 12 часов ночи,  там производилась уборка, и
с часу ночи до пяти утра начиналась  джазовая программа. Так как это был уже
четвертый  джаз-клуб  в  моей  жизни, поэтому я без  труда наладил там  свой
порядок.  Никакой  горячей  пищи,  никаких  танцев,  никаких  приставаний  к
оркестру с заказами. Три концертных отделения и два антракта. Платил Аркадий
очень  хорошо,  понимая, что  известные исполнители  придают солидность  его
фирме.  Ведь  в то время  в  первых  дискотеках  и  казино  публику  взялась
развлекать   вся   попсовая   шелупонь.   Я   набрал   квинтет   из   старых
друзей-джазменов, мы  приготовили обширную  программу джазовой классики. Все
было бы прекрасно, но вот с публикой дело обстояло не совсем хорошо. Это был
1993  год,   время  беззакония,   разгула   рэкета,   грабежей,   начавшейся
безработицы,  катастрофического падения уровня  жизни  большинства людей.  С
наступлением  темноты во многих районах Москвы люди уже  боялись выходить на
улицу. При  необходимости родители ходили встречать своих  детей  из  школы,
мужья встречали жен на пути от метро до дома и т.д. Такси стало  работать на
частной, договорной основе, стало немыслимо дорогим,  да и небезопасным. И в
этой обстановке начал функционировать ночной джаз-клуб "Аркадия". В какой-то
степени это был пир во время  чумы,  но, тем не менее,  клуб  просуществовал
больше  года.  Публика  туда   приходила  разношерстная.  Большинство  было,
конечно