Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
т
дальше?
Стуча по линолеуму костылями, Ривен доковылял до окна и забрался в
кресло. Сад снаружи обратился в серебряно-серую вязь, между деревьями
темнели омуты тени, в лунном свете холодно мерцала река. С некоторой
тревогой он всмотрелся в густые тени у реки, но сегодня собак там не было.
Или волков, если на то пошло. Он улыбнулся. Воображение - это одно, а
паранойя - совсем другое.
Воспоминания уже подкрались вплотную, но он сердито прогнал их прочь и
принялся думать об иных вещах. О своих книгах. Теперь он припомнил, что во
второй у него было два персонажа, похожие на тех двоих из сна, но он никак
не мог вспомнить их имена, и это его раздражало. И великаны, что жили на
вершинах гор, - Снежные Исполины, - создания ледников, в самую лютую пору
студеных зим спускающиеся в низины для разбоя...
Лунный свет залил лужайку и превратил ее в безупречное снежное поле.
Ривен скривился. Зима. Ему никогда уже не освободиться от зимней стужи.
Слишком много дверей в закоулках его сознания намертво вмерзли в стены и
закрыты теперь для него. Корка скрипучего льда затянула воображение. Мое
средство к существованию, угрюмо подумал он и вспомнил слова Хью. Значит,
фанаты на взводе: ждут - не дождутся завершения трилогии. Ну что ж, если
он все же сподобится сесть за стол и начать писать, ему будет что
рассказать им.
Но там, в том мире заснеженных гор, ледовых великанов и отчаянных рубак
осталась Дженни.
Он отшатнулся от этой мысли. Время лечит, с горечью напомнил себе
Ривен. Вот только когда мне достанет мужества снова вернуться домой? Он
припомнил бредовые речи Моулси. "Помните, куда вы должны вернуться". Тебе
легко говорить, старый шельмец, полоумный.
Он с силой ударил кулаком левой руки по подлокотнику кресла. Ну давай
же, Ривен. Что там было дальше, с тем солдатом? Куда пошел он?
Когда он учился в Оксфорде, там был один бывший зеленомундирный офицер,
крайне доброжелательный джентльмен, который однажды повел свой отряд в
атаку, распевая англосаксонскую "Мальдонскую битву". И это каким-то
странным образом завершило круг: миф сошелся с реальностью и сам обратился
в реальность.
Вот почему я и начал писать. Чтобы создать свой миф. Но реальность
всегда найдет способ посмеяться над создателями мифов.
Дверь распахнулась, Ривен встрепенулся как заяц, - он едва ли не ждал,
что в палату к нему вломится неуклюжее ледяное чудище с пылающими глазами.
Но то была сестра Коухен. В своей белой форме она казалась ему призраком.
- Мистер Ривен, почему вы не в постели?
Он пожал плечами.
- Не мог заснуть.
Она легонько коснулась его руки. Пальцы ее были теплыми-теплыми.
- Да вы же холодный как льдышка! Давайте-ка я помогу вам лечь.
Он покачал головой.
- Да все в порядке, сестричка.
Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна.
- Дурные сны?
- Возможно. Откуда вы знаете?
Ему показалось, что она улыбнулась.
- Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа.
Вы кричите во сне, мистер Ривен.
Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно.
- Это, черт побери, не спектакль.
- Мне очень жаль.
- Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня
оставили наконец в покое. - Он закрыл глаза. - Прошу прощения.
- Все просят прощения, - тихо проговорила она.
- Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. - Он
помедлил. - И сквернословом. - Дженни всегда бесилась, когда он ругался.
- Не имеет значения, - сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет
очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом
свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет.
- Вы будете снова писать? Когда-нибудь? - совершенно неожиданно
спросила она.
Он не ответил, и она продолжала:
- Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и
сильные немногословные люди.
Он невольно рассмеялся.
- Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу?
Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила
меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут
другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы.
- Слизняк, - пробормотал он еле слышно.
- Все будет хорошо, - сказала она. - Послушайте, я совсем не хотела...
вот черт. - Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе,
так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь
ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди.
Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении.
- Я, пожалуй, пойду, - проговорила она. - Меня будут искать на вахте.
Вам не нужна помощь?
Он покачал головой.
Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова
подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб.
- Это обычная процедура по уходу за болящими? - с деланной легкостью в
голосе спросил он.
Она резко выпрямилась.
- Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова.
- Гораздо удобнее, чем свистеть, - улыбнувшись, заметил он.
- И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю.
И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи.
Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка.
- Мне уже скоро пора отправляться, Дженни.
Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали
неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной
причудливые тени.
- Я отсутствовал десять дней.
За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором
ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам,
кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, - он то ревел, то
внезапно смолкал. Попеременно.
- Тебя кто-нибудь ждет? - тихо спросила она, не отрывая взгляда от
пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага.
Он с горечью усмехнулся.
- Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь
остаться насовсем. - Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо,
обращенное к нему в профиль. - Хотя мне бы очень хотелось.
Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку.
- Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад?
- Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели.
- Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты
нравишься.
Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним,
дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном?
- Еще на две недели, - сказал он.
Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра.
- Ладно, времени, думаю, хватит...
Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака
изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке.
Кто-то - темнеющая в ночи фигура - ждал терпеливо в тени деревьев. Двое
волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые,
будто призрачные в лунном свете.
3
Сколько Ривен себя помнил, еще ни разу не было настоящего снежного
Рождества. И в этом году декабрь тоже выдался ненастным и хмурым; сильный
порывистый ветер трепал ветви ив и рябил поверхность обычно спокойной
реки. В корпусах уже появились разряженные елки и блескучая мишура.
- Они еще не то удумают, обрядят меня Санта Клаусом, - ржал Дуди.
К концу ежедневной пытки утренней "прогулкой" Ривен обычно выматывался
до такой степени, что какое-то время лежал в постели пластом. Иногда
рисовал, - в основном лошадей и пейзажи, - а иногда предавался
размышлениям. Было так заманчиво вновь удаляться в тот, другой, мир,
распростершийся буйной зеленью внутри подковы гор; в мир, где все
обустроено так, как он любит. Было так приятно пусть на короткое время
забыть о своем разбитом теле и пройтись по широким Долам пешком - и чтобы
ноги повиновались тебе - или проехать верхом на послушном коне в компании
тех, кого сотворило твое воображение.
Их было много, и они были такие разные. Он, как пилигрим, делил дорогу
со всеми, кто появлялся в его сознании, ненадолго составив ему компанию в
пути, а потом уходил своей дорогой - прочь от людей. Фермеры и пастухи,
коробейники и бродяги, прекрасные дамы и воины с тяжелым взглядом. Они
возникали в его воображении, облаченные в кожу и полотно, пахнущие землей
и потом, благоухающие духами и ароматными пряностями. Хмурая серость
декабрьских дней лишь подчеркивала яркие краски их одежд.
Он объехал тучные Долы вдоль и поперек: торфяные болота и древние
крепости, где препоясанные кушаками воины стояли дозором на бастионах. Он
останавливался на постоялых дворах, где пиво покрепче вина, и горячий
ячменный дух опалял его горло. Он вслушивался в долгие рассказы
путешественников о далеких краях, что лежат по ту сторону гор, но сам не
рассказывал ничего - ему уже нечего было рассказывать. Он только слушал, и
наблюдал, и дивился. Дни напролет проводил он с Гвионом, трактирщиком,
опекавшим своих постояльцев, словно те были детьми неразумными, чья
обширная лысина сверкала то здесь, то там, подобно зеркалу, при свете
свечей, зажигаемых по вечерам. Ривен напивался почти до бесчувствия с
Рыжебородым из сна. Как обнаружилось, тот представлял собой истинный
кладезь доморощенной мудрости, замешанной на неиссякаемом юморе. Звали его
Ратаган. Были там и другие. Молодой человек с голубыми глазами и
язвительным изгибом губ разглядывал Ривена в упор, без улыбки, и чесал за
ушами двух прирученных волков, которые всегда его сопровождали. Его звали
Мертах: Мертах - меняющий облик, Мертах-оборотень. И красивая дама -
одетая в черное демоница на рьяном коне... тут его грезы рассыпались, и
оставался лишь дождь, терпеливо стучащий в окно.
Он не переставал изумляться. Ведь все они - персонажи его собственных
книг, и все же там, в его грезах, они жили своей, независимой от него
жизнью, и у каждого была своя история, которую он мог поведать другим. Они
были ему спутниками и друзьями, и в конце концов лица их стали Ривену
знакомы, даже привычны, как, например, лицо Дуди или сестры Коухен. Они
помогали ему отгонять черные воспоминания, и лишь когда не являлись в
течение дня, отчаяние вновь подступало к Ривену, вонзаясь во все его
болячки.
- Опять вы, сэр, - сказал ему Дуди.
- Что я опять?
- Грезите наяву.
Ривен потер глаза.
- Тогда займи меня чем-нибудь.
- Уж я-то найду, чем вас занять.
- Только, пожалуйста, не предлагай мне выделывать эти долбаные
гирлянды. Уже к двенадцати годам вся эта мутотень успела мне изрядно
поднадоесть.
Дуди покачал головой.
- Вы таким вредным становитесь, до невозможности.
Ривен нахмурился.
- Все равно Санта Клаус не принесет мне в подарок на Рождество то, чего
я хочу.
Потом воцарилось молчание.
- Я знаю, сэр... только этим ее не вернешь. Давайте. Дадим миру шанс.
Ривен рассмеялся.
- Почему нет? Ведь он мне давал столько шансов. - Он похлопал Дуди по
руке. - Ты извини, дружище. В следующий раз, когда ты застанешь меня таким
невыносимым, можешь пнуть меня так, чтоб я летел через весь коридор.
- Это уж непременно. Напоминаю на всякий случай: я однажды уже отлупил
офицера.
Рождество устраивалось, вероятно, для самых старых и самых немобильных
обитателей Бичфилда. Персонал Центра приложил немало усилий, чтобы все
было по первому разряду: утром для желающих отслужили мессу. Ривен к числу
желающих не относился. Тем не менее, он сподобился нарисовать две открытки
- для Дуди и сестры Коухен. Странно, но он все еще рисовал вполне сносно.
Но вот писание - не столь инстинктивное мастерство - никак ему не
давалось.
В его "прогулках" наблюдался некоторый прогресс; разумеется, до бега и
прыжков было еще далеко, но несколько дюжин шагов он проделать уже мог.
Теперь Ривен уже не колупался с ходовой рамой и вполне управлялся одним
костылем. Ему двадцать восемь, но выглядел он лет на сорок с этой своей
бородой, согбенной спиной и костылем. С каждым днем лицо, глядящее на него
из зеркала, становилось все мрачнее, а недавно легшие в уголках рта
морщины - глубже.
Спицы в его ногах до конца жизни обеспечат Ривену писк
металлодетекторов в аэропортах, шрамы на лице никогда не исчезнут
полностью, но тело его все же боролось за выздоровление и целостность, без
особой помощи со стороны его духа. Жуткие головные боли донимали Ривена
все реже и стали менее острыми, а боли в ногах то и дело сменялись просто
ощущением слабости.
По случаю Рождества Дуди с сестрой Коухен притащили ему здоровенную
бутылку эля.
- Это согреет вас в зимние вечера, сэр, - подмигнув, сказал Дуди.
Акварели Ривена, конечно, не шли ни в какое сравнение с таким роскошным
подарком, хотя и Дуди, и сестра Коухен выразили по их поводу самый что ни
на есть бурный восторг.
Рождественское утро, рождественский день и рождественский вечер прошли
с Ее Величеством по телевизору и пациентами, счастливо клюющими носом
перед оным. Потом пасмурный вечер сменился ночью, на сем Рождество и
закончилось. Священная ночь миновала и стала съеживаться в ожидании
следующего года. В ту ночь Ривен трупом лежал на кровати и отчаянно
отражал натиск воспоминаний, гнал их прочь от себя, пока не затер в самый
темный уголок подсознания. Наутро та долгая и упорная битва сполна
проявилась в усталости и угрюмом выражении лица.
Потом, как водится, наступило каникулярное затишье, которое обычно
длится до самого Нового Года. Дуди и сестра Коухен взяли вполне
заслуженные выходные. Ривен понаблюдал за тем, как они уезжают вместе:
Дуди вызвался подвести сестру Коухен до станции. В общем, Ривена
препоручили заботам сестры Бисби. Отчасти он был даже рад. Потому что те
двое тянули его обратно, в полноценную жизнь, а он пока еще не был готов к
этому.
Старые друзья, в основном еще по Оксфорду, прислали ему поздравительные
открытки; не забыли его и армейские сослуживцы. Он часами сидел над ними и
размышлял, он еще не был готов поверить, что все эти люди сохранили на
него какие-то притязания. Внешний мир сделался для него лужайкой и рекой в
обрамлении ив; всего остального просто не стало. Как только он начинал
думать о чем-то, что лежало вне этих пределов, занавес начинал
подниматься, обнажая за собой тьму.
Одним серым утром, пробираясь через комнату отдыха к туалету, Ривен
наткнулся на пациента, который читал его книгу. Сначала ему это доставило
удовольствие, на мгновение он даже возгордился, но потом его вдруг
охватила какая-то жуткая паника, как будто враги ворвались в его укрытие
или раскрыли его маскировку. Тот мир, который создал он сам, который
когда-то вдохновлял его на творчество, на поступки... а теперь кто-то
другой бесцеремонно тащит его сюда. Сначала сестра Коухен, а теперь вот
этот старикан. Как же он может исцелиться, ведь Дженни была и в том мире
тоже, в каждом написанном Ривеном слове, столь же явственно, как если б
она улыбалась за каждой строкой? Когда старик пошел завтракать, Ривен
потихонечку слямзил книжку и унес ее к себе в палату.
"Пламя древних". Первая. Та самая, которую начал писать еще мальчишкой
и забросил потом, пока не встретил ее. Радостная книжка. История со
счастливым концом. Он тогда еще верил в счастливый конец.
Он открыл книгу.
"Тот край был суров, но плодороден и даже обилен. В Долах, в уголках,
укрытых от северных ветров, вызревал добрый ячмень. Капуста тоже родилась
на славу; густые и сочные травы на лугах под покос нежились под теплым
солнцем. Холмы словно бы продирались из-под земли сквозь долы, как
огромные и неуклюжие гранитные кроты, - они были покрыты громадными
валунами, поросшими мхом и пожухлой травой. Росшие здесь вереск и
терновник искорежил леденящий сиверко; деревца и кусты походили на злобных
калек, пусть увечных, но закаленных, как и сам камень, на котором они
примостились.
Там и расположился Горим. Рорим Раларта - твердыня южных Долов. Он
опоясывал невысокий пологий холм. Одни утверждали, что холм этот насыпали
люди, другие - что он был здесь всегда. Крепостная стена спускалась в
широкую долину, где петляла река и стояли хутора людей Дола. Прямые межи
разграничивали поля, стада паслись на обширных лугах. Из труб домов и
постоялых дворов, коровников и кузниц тянулись в чистое небо струйки
сизого дыма. Ветер доносил до реки суетливый шум базара. Точно цветастое
лоскутное одеяло, базар покрывал склоны холма ниже Рорима: там покупали и
продавали, торговались и вздорили.
За пределами Дола Раларта мягкими увалами вздымались холмы, а на
горизонте, в туманной дымке смыкалась с небом зубчатая цепь суровых гор.
Испещренные щебнем холмы, утонувшие в вереске и зарослях грубых нагорных
трав: простор для ястребов и канюков - парить над ним в вышине, для волков
- рыскать в поисках добычи, для оленей - с опаской с опаской щипать траву.
Южные склоны холмов покрывал лес; словно темное тихое море, он венчал
каменистые высоты сосной и елью, пихтой и буком. На опушках встречался и
дуб, а поляны утопали в буйных зарослях папоротника и куманики. У леса
было имя - Лес Скаралл; дом для диких тварей. А еще дальше на юг, за
лесом, плоскогорье обрывалось ступенчатыми гранитными утесами, которые
языками между ущельями выходили прямо к морю, что непрестанно билось о
бастионы тверди в своей бесконечной битве.
Конный отряд появился с севера, ветер дул всадникам в спину, справа от
них догорал закат уходящего дня. Десять всадников на крупных конях темной
масти были облачены в кожу, проклепанную металлом, и препоясаны синими
кушаками. Их мечи тяжело бились о бедра, с седел свисали пустые мешки
из-под провизии.
Завидев Рорим Раларта, всадники остановились и привстали на стременах,
чтобы получше разглядеть громадную чашу Дола, на дне которой сгущались
сумерки. Освещенные окна мерцали, словно самоцветы, издалека доносилось
мычание коров, которых сейчас гнали с пастбищ в хлева.
- Снова дома, - с удовлетворением произнес рыжебородый гигант, Ратаган.
- Я же говорил, если мы поторопимся, то поспеем еще до заката.
Смуглый худощавый мужчина с резко очерченными чертами лица согласно
кивнул.
- Хотя лошадок придется за это отблагодарить. И все-таки, как хорошо,
что эту ночь мы проведем, наконец, под крышей.
- И за крепкими стенами, - добавил Ратаган и окинул взглядом цепь
холмов. - А то как-то мне надоело отбрыкиваться от голодных волков. Я
волчарами сыт по горло, надо немножко передохнуть.
- Стало быть, Мертаха ты теперь станешь обходить за милю? - спросил
Смуглый с улыбкой, которая была подобна блеску ножа в тихих сумерках.
Ратаган рассмеялся, голос его гудел в бороде.
- Эти его дворняги! Да они от собственной тени шарахаются. Наверно,
мамаша у них - овца, отбившаяся от стада. Но видок у них грозный, надо
признать.
- Мертах говорит, что обличье - это все, - заметил Смуглый.
- Да уж, ему виднее... на то он и оборотень, Меняющий Облик.
Предвкушаю, сколько он выставит пива за все эти сказания, которые я
подсобрал!
- Тебе их и рассказывать, - улыбнулся Смуглый. - Ну, ладно, хватит
стоять, кони простудятся. Что-то холодно на ветру, а нам еще нужно
проехать одну-две мили до того, как совсем