Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
но сказать,
рай земной: отдельная просторная келья, великолепный вид на море,
кухня-гостиная, каменная терраса над скалой, по которой можно ходить в
раздумьях с чашкой кофе в руках, есть письменный стол, к которому можно
спешно присесть и записать фразу, абзац, накатать целую страницу или даже
главу. Но меня тянет наслаждаться новыми впечатлениями: трогать волосатые
стволы пальм, стоять на пирсе и смотреть, как рыбаки ловят рыбу на розовый
ошметок креветки, курят, переговариваются, потягивают из горлышка домашнее
вино, тянет стоять на террасе и смотреть вниз, на бегущие по набережной
автомобили, нюхать незнакомые цветы, срывать твердые бугристые шишечки с
кипарисов, разглядывать мокрые камушки в пене прибоя, тянет записать все это
в дневник, чтобы не забылось...
Полдня подступался к письму, листал старые записи... Все казалось
мелким, безнадежно неинтересным, скучным, и я спустился к морю, набрал две
горсти камушков на берегу Эгейского моря, посмотрел, как рыбаки закидывают и
закидывают свои удочки, и подумал, что наша сестра-хозяйка Анатолия, с ее
серыми глазами, похожа и на француженку, и на гречанку, и на немку. Что не
удивительно: корпус крестоносцев из девяти стран два века простоял на
острове, затем -- четыре века турецкой оккупации, потом итальянцы,
освободившие в 1912 году остров от османов, потом немцы -- союзники
итальянцев во второй мировой войне, облюбовавшие Родос для отдыха, потом
английские десантники, разогнавшие фашистский санаторий в сорок третьем...
Греческий флаг поднялся над Родосом лишь в 1948 году.
Собака, похожая мордой на летучую мышь, каждый вечер караулит меня и
облаивает через железную калитку, которой мне никак не избежать, если я
поднимаюсь в гору. Совершенно беспородный пес, которого и дворняжкой не
назовешь, но живет в доме, при хозяевах, несет хозяйскую службу. Раздается
внезапный пронзительный лай -- я вздрагиваю и мысленно плююсь -- опять забыл
про засаду, растяпа. Во владении собаки -- каменная лесенка, взбегающая от
калитки к дверям дома, и два обзорных балкончика по бокам от калитки.
Коварно облаяв меня через калитку (черная морда с зубами высовывается меж
железных прутьев), она азартно перебегает на смотровой балкончик и яростно
гавкает вслед.
Спустился на кухню за кофе и включил наугад телевизор -- выступает
священник: на фоне алтаря, перед микрофоном, в рясе, но без митры. Что-то
страстно проповедует, жестикулирует. Черная ряса, седая борода, потрясает
крепким сжатым кулаком (чувствуется, священник и в морду дать может). Но вот
голос его смягчается, ладони раскрываются навстречу зрителям, он начинает
говорить тихо и проникновенно... И вновь голос возвышается, палец
предостерегает...
Женщины отдаются либо по любви, либо за деньги, либо из благодарности.
Последняя причина -- самая унизительная для мужчины. Существует женская
гордость, существует мужская. Ее иногда подменяют мужской удалью,
сексуальной доблестью. А она в другом -- не хватать то, что плохо лежит. Ты
попробуй ухватить королеву, а не пьяненькую бухгалтершу на вечеринке... Я
понимаю -- добиться любви, когда сам любишь. Это высокий полет. А взять то,
что дают из благодарности или жалости, -- это плевать на себя. Я уверен, что
большинство мужчин меня не поняло бы, расскажи я им об этом. Меня сочли бы
за импотента или дурака -- не хочет взять красивую бабу!
Анатолия поставила в гостиной рождественскую елку, щедро усыпав ее
шарами. На двери появилась золотая подкова в цветах и с надписью
по-гречески. Шебаршатся две маленькие птички в клетках, возле елки. Анатолия
сказала, что птицы -- лучшие друзья. Они не шумят, но тихо возятся, с ними
веселее.
Работал до 16 часов. Пишется плохо. Увидел два эпизода и записал
вчерне; плюс общие рассуждения о становом хребте Евразии -- России, которую
не скинешь на обочину, но можно раздробить.
Внезапно стало темно, налетел ветер, от турецкого берега надвинулась
синяя мгла.
Пошел дождь -- тяжелые капли за окном летят почти горизонтально,
напоминая просверки трассирующих пуль. Я вижу, как они лупят в облезлую
стену старого флигеля, стоящего с заколоченными окнами, быстро сделав ее
темной. Пальма в два обхвата, чья раскидистая прическа видна от моего
письменного стола, теперь ходит ходуном, скрипит, ее листья шелестят на
шквальном ветру, и кажется, что она мчится на мотоцикле. Эта пальма -- выше
крыши, изображена на буклете Центра.
Через неделю улетать. Пошел прогуляться после дождя и в темноте улиц
наступал иногда на улиток -- крупных и жалобно хрустящих. И шел потом
осторожно, приглядываясь к влажно блестевшим плиткам. Горели рождественские
елки на площадях и в окнах домов, за картами и вином сидели греки в
тратториях. Два больших платана прятали свои стволы окраской армейской
камуфляжной формы. Я сказал им, что они попались, остановился и провел рукой
по их гладкой коже. Она была теплая.
В китайском ресторанчике вывесили красные и голубые фонарики с
джонками, зелеными холмами, соснами... И шарманкой пиликала восточная
мелодия при входе на террасу -- грустная и веселая одновременно. Китаянка
улыбнулась мне, я заказал свой суп, котлеты с жареным картофелем.
На обратном пути встретил двух парней и девушку -- из России. Работают
официантами на маленьком соседнем острове. Приехали на Родос подхалтурить --
квартиру кому-нибудь убрать... Белобрысая девчушка тут же попросила взять
посылку для дочурки -- переслать в деревушку под Брянск. "Купила ей медведя,
-- она изобразила зверя чуть ли не в натуральную величину, -- а на почте не
принимают, слишком большой. Очень хочу ей к Новому году подарок сделать!"
Первая мысль -- отказаться. Причины веские: чемодан полетит багажом до
Питера, а сутки таскаться в Афинах с медведем под мышкой... Но тут же
представил, как девочка в заснеженной деревушке получит от мамы подарок,
будет спать с медведем в обнимку, сажать его на горшок и вспоминать маму,
которая неизвестно когда вернется домой...
-- Медведь упакован?
-- Да, да, в полиэтилене... -- Девчушка смотрела с мольбой во взоре. --
Я вам дам денег на камеру хранения и на посылку. Ну, пожалуйста... -- Ей лет
девятнадцать, не больше; видно по всему, что помыкалась в жизни.
Завернули за угол, прошли немного, я с парнями остался под платаном --
с него плюхались редкие тяжелые капли. Она побежала по переулочку к дому, в
котором они остановились.
Парням лет по двадцать пять, коротко стриженные. Один из Вологды,
второй из Барнаула -- ходоки за три моря. Я поинтересовался, как дела. Жить
можно, был ответ. Да, Греция дорогая страна, но платят неплохо.
Медведь оказался с пятилетнего ребенка ростом. Девчонка поцеловала его
на прощанье, сунула мне деньги и бумажку с адресом.
Этим медведем я вверг в панику коварную собаку, на цыпочках подойдя к
ее калитке. Песка еще не успела открыть пасть, как я пугнул ее медведем.
Захлебываясь паническим лаем, она взлетела к дверям дома. Я, как дурак
трясясь от смеха, продолжил подъем по улице, и ее истошный лай сопровождал
меня до самого поворота. Наверное, до сих пор сидит в дозоре и мечтает о
реванше. А бурый медведь сидит у меня на шкафу, смотрит, как незнакомый дядя
пишет в блокнот, и ждет переправки в заснеженную Россию.
Оксане сегодня захотелось побыть одной: парикмахерская, хождение по
магазинам в поисках вечернего платья и сувениров".
Глава 4
Роман о предках неожиданно стал -- кто-то неведомый выпряг лошадей из
повозки, и теперь они мирно паслись поодаль, словно и не знали возницу.
Тут не лишне сказать, что с самого рождения Сергей Михайлович жил, в
сущности, под чужой фамилией, но проведал об этом лишь несколько лет назад.
Старшая сестра, собираясь переезжать на новую квартиру, передала Сергею
тугие связки семейных документов и писем, и он обнаружил, что его отец носил
до 1939 года фамилию Медведичовский. Мелькнула страшная догадка -- он не сын
своего отца, но вскоре все прояснилось: в связке нашлись аттестат зрелости,
служебные удостоверения на имя Медведичовского Михаила Константиновича с
фотографией отца и довоенные школьные снимки, на которых родитель смотрел в
фотообъектив его, Сергея, глазами. "Второе издание Миши", -- теребя густой
мальчишеский ежик волос, любила повторять покойная мать. Все прояснилось, но
не объяснилось: почему отец решил поменять фамилию? Сергей стал допрашивать
старшую сестру, но та лишь пожимала плечами.
Пока были живы отец и мать, в семье ни полусловом не обмолвились об
изменении фамилии.
Когда открылись архивы, Сергей Михайлович обнаружил: его пращуром был
Ондрий Медведич, среднепоместный дворянин Великого княжества Литовского,
женившийся на Марии Овской, польской дворянке, и, как было записано в
найденных документах, "ставший прозываться Медведич-Овским".
Дети его именовались уже Медведичовскими -- возможно, дефис между двумя
именами собственными показался кому-то излишним и только запутывающим дело.
Сергей Михайлович стал азартно спускаться в глубь веков, в изобилии
находя там и Медведичей и Овских, и их формулярные списки, дразнящие
воображение перечислением имений, должностей, наград, сведения об участии в
походах против неприятеля и даты отпусков. Достойно удивления --
дореволюционные архивы оказались полнее и строже архивов советского времени.
Так, например, заявление отца в загс с просьбой в 1939 году изменить
фамилию обнаружить не удалось. Знающие люди подсказали, что в
послереволюционные и довоенные годы изменение фамилии не считалось чем-то из
ряда вон выходящим. Пупкины становились Ивановыми, Ивановы -- Пролетарскими,
Немытовы -- Немировичами...
Сергей догадался, что отец скрывал свое дворянское происхождение и
решил подзапутать карты. Ему это удалось. Но и Сергею Михайловичу, потомку
многих лихих и хитроватых белорусов, литовцев, поляков, молдаван, русских,
русских и еще раз русских, удалось подтвердить поговорку о судьбе кончика
вьющейся веревочки.
Удалось, например, установить: дед нашего героя -- Константин Павлович
Медведичовский прошел всю войну с германцем, получил за отражение атак
неприятеля под местечком Гросс-Кошляу полковника, имел семь боевых орденов,
жил на Фурштатской улице и -- сгинул в 1917 году, оставив после себя
единственного потомка -- сына Михаила, 1910 года рождения и крещенного, как
указывала "Выпись из метрической книги" в Петровском Воскресенском всех
учебных заведений соборе, более известном петербуржцам как Смольный собор.
Михаил Медведичовский, отец Сергея, с отличием окончил Ленинградский
финансовый техникум, работал главным бухгалтером фабрики мягкой игрушки в
Павловске и перед самой войной слегка укоротил и изменил фамилию до
понятного и по-русски внушительного "Медведев", оставив от предыдущей лишь
первые шесть букв, сохранив тем самым свою жизнь и образец подписи, которую
ему приходилось в избытке чиркать на финансовых документах. Подтвердил же
факт изменения фамилии сослуживец и друг отца, которого удалось разыскать в
Парголове, -- крепкий, слегка заикающийся старик, отказавшийся от коньяка,
но охотно выпивший почти стакан водки. "Мишка это сделал, чтобы не принимали
за еврея или поляка", -- уверенно сказал он и поведал несколько смачных
историй из своей молодости, в которых они с отцом Сергея рвали на Марсовом
поле цветы девушкам, убегали от милиционеров, ныряли ночью с Литейного моста
и перед войной опрометью неслись в Павловск на работу, чтобы не сесть за
опоздание в тюрьму -- закон был прост: пятнадцать минут опоздания --
принудительные работы, двадцать одна минута -- тюрьма...
Об изменении фамилии нашлось сообщение в газете "Вечерний Ленинград" за
май 1939 года, рядом с объявлением о разводе некоего Кострицы В.С. Закончив
войну в Праге, Михаил, ставший уже Медведевым, женился и с расстановкой в
девять лет произвел на свет дочку и сына -- Евгению и Сергея.
Приоткрылось и другое. Младший брат деда -- Николай, в отличие от
орденоносца царской армии Константина, сгинувшего с историческо-архивного
горизонта в огненном семнадцатом году, -- младший брат этот самый
революционный огонь и раздувал, будучи в военной группе социал-демократов, а
вернувшись после Февральской революции с каторги, служил в Красной армии
комиссаром и погиб во время лютой Финской кампании 1939 года, оставив
малышке-дочке фамилию Медведичовская и свою безупречную биографию пламенного
революционера. Воспользовалась ли дочь доставшимися по наследству
привилегиями, выжила ли в войну со своей матерью и какую носила фамилию
после замужества -- установить пока не удалось. Военно-исторический архив
прислал двоюродному внуку лишь ксерокопии из личного дела дивизионного
комиссара Медведичовского Николая Павловича, также орденоносца, но уже
Красной армии...
Внуки царского полковника стали Медведевыми и выжили; потомки
революционера остались Медведичовскими. Что стало с ними?..
Более пятидесяти Медведичей, Овских, Медведичовских и Медведевых (если
быть точными, пятьдесят три) умещались в картотеке Сергея Михайловича и жили
в квадратиках на просторном листе миллиметровки, слегка обтрепанном на
сгибах и прилепленном теперь скотчем к стене в его номере на острове Родос.
Медведев понимал, что рискует: он начал роман, не закончив
исследования. Но как было не схватиться за него, если в одну прекрасную ночь
герои ожили, стали двигаться, говорить, назначать дамам свидания, вызывать
обидчиков на дуэль, стали любить и ненавидеть, воевать с Наполеоном и
Котовским, идти под расстрел и расстреливать... Надо было срочно
записывать... Да и кто скажет, когда исследования могут считаться
законченными?
И гуляла из документа в документ веселая история о сорока отбитых у
армии Наполеона маркитантках, которых командир летучего отряда Епифан
Медведич вывез в свое поместье и раздарил друзьям и начальству для
"применения в хозяйстве". Оставив, надо думать, расторопных иностранок и в
своем поместье? Целая переписка сложилась в военном ведомстве по этим
кудрявым пленницам и их скарбу, включавшему три подводы гардероба и два
трюмо орехового дерева. Как отмечалось в одном донесении, неволя для
маркитанток была вынужденной, но беспечальной, приняли их хорошо. Все сорок
мадам были освидетельствованы местным лекарем Егором Хлябой, признаны, за
некоторым исключением, пригодными для несения хозяйственных и иных
повинностей в военное время и определены к делу согласно их наклонностям и
умениям. И как сложились судьбы сорока маркитанток наполеоновской армии,
кого они народили в лесных белорусских поместьях? И не растут ли на его
обильном древе веточки от того веселого и шумного трофея? Ах, как чесались у
Медведева руки заняться историей маркитанток вплотную! Но видит око, да зуб
неймет -- всему свое время: архивные находки являются не каждый день и даже
не каждый месяц.
...Медведев предпринимал отчаянные попытки сдвинуть повозку романа
дальше -- курил, стоя у темного окна, выходил среди ночи на террасу,
возвращался, стараясь неслышно закрывать двери, торопливо листал
исторические справочники в надежде схватить интересный факт и воодушевиться
его развитием, пробирался на кухню и варил себе кофе, лежал, погасив свет,
ожидая, когда придет смачная фраза или явится картинка, но язык словно
онемел, воображение уснуло, и он вставал, щелкал выключателем, мрачно
смотрел на разложенные повсюду книги, бумаги, документы, снова курил, снова
выходил на улицу, стукал кулаком по мраморному ограждению террасы,
вглядывался в темноту моря, обзывал себя последними словами, пытался увидеть
хоть краешек следующего эпизода, но тщетно: предки словно объявили своему
летописцу бойкот.
Медведев догадывался, точнее, знал, откуда такое сопротивление
материала... Знал, что, исчезни с его горизонта Оксана, прокрутись время
обратно на несколько дней и пойди он тогда прямиком в Центр, а не шебаршись,
как мальчишка, выглядывая Снежную Королеву, и не подстраивай с ней встречу
за столиком уличного кафе, все катилось бы сейчас отменно, только успевай
погонять и выбрасывать в мусорную корзину скончавшиеся авторучки.... Но что
проку корить себя за опрометчивые поступки! Он уже влип, вмазался, делает
потуги сыграть новую литературную партию -- написать рассказ или даже
повесть на эмиграционном материале, он обманывает себя, что видит в Оксане
только героиню, но это же чушь -- он уже разглядел в ней интересную женщину,
играет с огнем, и гамбит этой партии уже разыгран, надо либо сдаваться и
вставать из-за стола, либо двигать фигуры в миттельшпиле, надеясь не на
выигрыш, а на пат. Да, да, надежда только на патовую ситуацию, когда фигуры
расположатся таким образом, что ходить станет некуда... А это и будет его
спасением, его выигрышем.
Под утро Медведеву снились сны -- цветные, акварельно-прозрачные и
тревожные. Держась за руки, они бежали с Настей по редкому лесу, выбежали на
залитую солнцем поляну -- он отчетливо видел васильки и ромашки под ногами,
потом Настя со смехом упала и оказалась в расстегнутом халатике -- он подсел
к ней и стал гладить по голове, она потянула его к себе, освобождаясь от
одежды, и вдруг он понял по ее лицу, что она ждала кого-то другого, думала,
что бежит с кем-то другим...
Потом он шел по железнодорожным путям, проложенным сквозь колосящуюся
рожь, и навстречу ему шла женщина с голубыми глазами, они сближались
быстро... Женщина остановилась в нескольких шагах, замер и он, увидев ее
выставленную вперед руку с перстнями. "Не подходи!" -- сказала женщина. Она
с угрозой повертела головой в платке: "Не подходи!..." На плечо женщины
опустилась большая птица с голубыми крыльями и белыми незрячими глазами...
Женщина вновь тревожно посигналила рукой: "Нельзя!" -- и исчезла вместе с
птицей. На него мчался паровоз, заслоняя небо и истошно гудя... Он прыгнул в
сторону и покатился, сминая рожь и ушибаясь локтями...
Глава 5
Медведев проснулся, с трудом разлепил глаза, понял, что рука занемела,
и стал трясти ее и баюкать, ощущая, как мелкие противные иголочки отступают
и пальцы начинают вяло сжиматься.
Он встал, походил по номеру, потирая руками лицо и зевая, принял душ,
побрился и подошел к открытому окну. Картины снов еще тянули душу
беспокойством, наводили на неприятные мысли -- как ведет себя Настя, что за
мерзкая птица сидела на плече у женщины и на кого эта женщина похожа, но чем
дольше Медведев смотрел на веселое, залитое солнцем море, на ясное голубое
небо, тем смазаннее становились недавние видения, быстрее уходила тревога.
Стоя у окна, он прочитал утренние молитвы. "Господи, дай мне разум и
душевный покой принять все, чего я не в силах изменить, мужество изменить
то, что могу, и мудрость отличить одно от другого", "Ангел Божий, святой мой
хранитель, ты меня сегодня сохрани и вразуми..."
"Ну где, спрашивается, был ангел-хранитель в тот вечер, -- подумал
Медведев и сам себе ответил: -- Чудны дела твои, Господи..."
Он делал разминку, пил кофе, ходил отправлять факс в угловое помещение
офиса, где сидела за компьютером милая Елена и щелкал калькулятором пухлый
лохматый Спирос, снова пил кофе -- теперь в компании с Джорджем на террасе
-- и думал о том, чт