Джон Голсуори
   Сага о Форсайдах. Конец главы

   OCR Палек, 1998 г.


Сага о Форсайдах:
 	Собственник
	Последнее лето Форсайда
	В петле
	Пробуждение
	Сдается в наем
	Белая обезьяна
	Идиллия
	Серебрянная ложка
	Встречи
	Лебединая песня

Конец главы:
	В ожидании
	Цветок в пустыне
	Через реку


   Джон Голсуори
   Сага о Форсайдах: Собственник

   Изд. "Известия", Москва, 1958 г.
   Перевод Н. ВОЛЖИНОЙ
   OCR Палек, 1998 г.


   ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

   Название "Сага о Форсайтах" предназначалось в свое время для  той  ее
части, которая известна теперь как "Собственник", и то, что  я  дал  его
всей хронике семьи Форсайтов, свидетельствует о чисто  форсайтской  цеп-
кости, присущей всем нам. Против слова "Сага" можно возражать на том ос-
новании, что в нем заключено понятие героизма, а  героического  на  этих
страницах мало. Но оно употреблено с подобающей случаю иронией; а  кроме
того, эта длинная повесть, хоть в ней и говорится о веке процветания и о
людях в сюртуках и турнюрах, не лишена страстной борьбы враждебных  друг
другу сил. Несмотря на гигантский рост и кровожадность, которыми наделя-
ет предание героев древних саг, они по своим собственническим инстинктам
были очень сродни Форсайтам и так же беззащитны против набегов красоты и
страсти, как Суизин, Сомс и даже молодой Джолион. И хотя в нашем  предс-
тавлении эти герои никогда не бывших времен сильно выделяются среди сво-
его окружения - вещь неприемлемая для Форсайта времен Виктории, - мы мо-
жем с уверенностью предположить, что родовой инстинкт и тогда был  глав-
ной движущей силой и что семья, домашний очаг и собственность играли та-
кую же роль, какую играют сейчас, несмотря на все разговоры,  с  помощью
которых их стараются в последнее время свести на нет.
   Столько людей в своих письмах ко мне  утверждали,  будто  прототипами
Форсайтов послужили именно их семьи, что я почти готов поверить в типич-
ность этой разновидности человеческого рода. Нравы меняются, жизнь  идет
вперед, и "Дом Тимоти на Бэйсуотер-Род" в наше время  попросту  немыслим
во всех отношениях; мы не увидим больше такого дома, не увидим,  возмож-
но, и людей, подобные Джемсу или старому Джолиону. А между  тем,  отчеты
страховых обществ и речи судей изо дня в день убеждают нас  в  том,  что
наш земной рай - и теперь еще богатый заповедник, куда украдкой соверша-
ют набеги Красота и Страсть, чтобы среди бела дня похитить  у  нас  наше
спокойствие. Как собака лает на духовой оркестр, так же все, что есть  в
человеческой природе от Сомса, неизменно и тревожно восстает против  уг-
розы распада, нависшей над владениями собственничества.
   "Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов" - это изречение  было
бы убедительнее, если бы прошлое когда-нибудь умирало. Живучесть прошло-
го - одно из тех трагикомических благ,  которые  отрицает  всякий  новый
век, когда он выходит на арену и с безграничной самонадеянностью претен-
дует на полную новизну. А в сущности никакой век не бывает совсем новым.
В человеческой природе, как бы ни менялось ее обличье, есть и всегда бу-
дет очень много от Форсайта, а он, в конце концов, еще далеко не  худшее
из животных.
   Оглядываясь на эпоху Виктории, расцвет, упадок и гибель которой в не-
котором роде представлены в "Саге о Форсайтах", мы видим, что попали  из
огня да в полымя. Нелегко было бы доказать, что в  1913  году  положение
Англии было лучше, чем в 1886 году, когда Форсайты собрались в доме ста-
рого Джолиона на празднование помолвки Джун и Филипа Босини.  А  в  1920
году, когда весь клан снова собрался, чтобы  благословить  брак  Флер  с
Майклом Монтом, положение Англии стало чересчур расплывчатым и безысход-
ным, точно так же, как в 80-х годах оно было чересчур застывшим и  проч-
ным. Будь эта хроника научным исследованием о смене эпох, мы,  вероятно,
остановились бы на таких факторах, как изобретение велосипеда, автомоби-
ля и самолета; появление дешевой прессы; упадок деревни и рост  городов;
рождение кино. Дело в том, что люди совершенно неспособны управлять сво-
ими изобретениями; в лучшем случае они лишь  приспосабливаются  к  новым
условиям, которые эти изобретения вызывают к жизни.
   Но эта длинная повесть не является  научным  исследованием  какого-то
определенного периода; скорее она представляет  собой  изображение  того
хаоса, который вносит в жизнь человека Красота.
   Образ Ирэн, которая, как, вероятно, заметил читатель,  дана  исключи-
тельно через восприятие других  персонажей,  есть  воплощение  волнующей
Красоты, врывающейся в мир собственников.
   Было замечено, что читатели, по мере того как они  бредут  вперед  по
соленым водам Саги, все больше проникаются жалостью к Сомсу и  вообража-
ют, будто бы это идет вразрез с замыслом автора. Отнюдь нет. Автор и сам
жалеет Сомса, трагедия которого - очень простая, но непоправимая  траге-
дия человека, не внушающего любви и притом недостаточно толстокожего для
того, чтобы это обстоятельство не дошло до его сознания.  Даже  Флер  не
любит Сомса так, как он, по его мнению, того заслуживает. Но, жалея Сом-
са, читатели, очевидно, склонны проникнуться  неприязненным  чувством  к
Ирэн. В конце концов, рассуждают они, это был не такой уж  плохой  чело-
век, он не виноват, ей следовало простить его и так далее. И они, стано-
вясь пристрастными, упускают из виду простую истину,  лежащую  в  основе
этой истории, а именно, что если в браке физическое влечение у одной  из
сторон отсутствует, то ни жалость, ни рассудок, ни чувство долга не пре-
возмогут отвращения, заложенного в человеке самой  природой.  Плохо  это
или хорошо - не имеет значения; но это так. И когда Ирэн кажется  жесто-
кой и черствой - как в Булонском лесу или в галерее Гаупенор, - она лишь
проявляет житейскую мудрость: она знает, что малейшая уступка влечет  за
собой невозможную, немыслимо унизительную капитуляцию.
   Говоря о последней части Саги, можно поставить в  упрек  автору,  что
Ирэн и Джолион - эти представители бунта против собственности - посягают
как на некую собственность на своего сына Джона. Но, право же, это  было
бы уже чересчур критическим подходом к повести в том виде, в  каком  она
дана читателю. Ни один отец, ни одна мать не позволили  бы  своему  сыну
жениться на Флер, не рассказав ему всех фактов; и решение Джона  опреде-
ляют именно факты, а не доводы родителей. К  тому  же  Джолион  приводит
свои доводы не ради себя, а ради Ирэн, а довод самой Ирэн сводится к од-
ному: "Не думай обо мне, думай о себе!" Если Джон, узнав факты, понимает
чувства своей матери, это, по совести, едва ли можно считать доказатель-
ством того положения, что и она, в сущности, принадлежит к  породе  Фор-
сайтов.
   Однако, хотя главной темой "Саги о Форсайтах" являются набеги Красоты
и посягательства Свободы на мир собственников, автор ее не может отвести
от себя обвинение в том, что он в некотором роде  забальзамировал  класс
крупной буржуазии. Как в древнем Египте мумии окружали предметами, необ-
ходимыми умершим в загробной жизни, так я попытался наделить образы  те-
ток Энн, Джули и Эстер, Тимоти и Суизина, старого Джолиона и Джемса и их
сыновей тем, что обеспечит им хоть малую толику жизни  "будущего  века",
что явится  каплей  бальзама  в  стремительном  потоке  всерастворяющего
"прогресса".
   Если крупной буржуазии, так же как и другим классам, суждено  перейти
в небытие, пусть она останется  законсервированной  на  этих  страницах,
пусть лежит под стеклом, где на нее могут поглазеть  люди,  забредшие  в
огромный  и  неустроенный  музей  Литературы.  Там  она  сохраняется   в
собственном соку, название которому - Чувство Собственности.
   1922 г.
   Джон Голсуррси


   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   I
   ПРИЕМ У СТАРОГО ДЖОЛИОНА

   Тем, кто удостаивался приглашения на  семейные  торжества  Форсайтов,
являлось очаровательное и поучительное зрелище: представленная  во  всем
блеске семья, принадлежащая к верхушке  английской  буржуазии.  Если  же
кто-нибудь из этих счастливцев обладал  даром  психологического  анализа
(талантом, который не имеет денежной ценности и  поэтому  не  пользуется
вниманием со стороны Форсайтов),  глазам  его  открывалась  картина,  не
только восхитительная сама по себе, но и  разъясняющая  одну  из  темных
проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, - ни одна ветвь
которой не чувствовала расположения к другой, между любыми тремя членами
которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, - помогало вни-
мательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой жи-
вучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жиз-
ни, в такое точное воспроизведение целого общества  в  миниатюре.  Этому
наблюдателю представлялась возможность прозреть туманные  пути  развития
общества, уяснить себе кое-что о патриархальном  быте,  о  передвижениях
первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподоблялся тому,  кто,
следя за ростом молодого деревца, живучесть и обособленное положение ко-
торого помогли ему уцелеть там, где погибли сотни других растений, менее
стойких, менее сильных и выносливых, в один прекрасный день видит его  в
самый разгар цветения, покрытым густой, сочной листвой и почти  отталки-
вающим в своей пышности.
   Пятнадцатого июня 1886 года случайный наблюдатель, попавший около че-
тырех часов дня в дом старого Джолиона  Форсайта  на  Стэнхоп-Гейт,  мог
увидеть лучшую пору цветения Форсайтов.
   Прием был устроен в честь помолвки мисс Джун Форсайт - внучки старого
Джолиона - с мистером Филипом Боснии. Вся семья собралась здесь, блистая
белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и платьями; приехала
даже тетя Энн, которая редко оставляла теперь  уголок  зеленой  гостиной
своего брата Тимоти, где она проводила целые дни за книгой  и  вязаньем,
под сенью крашеного ковыля в голубой вазе,  окруженная  портретами  трех
поколений Форсайтов. Даже тетя Энн была здесь: негнущийся стан и спокой-
ное достоинство ее старческого лица воплощали в себе  непоколебимый  дух
собственничества, свойственный всей семье.
   Когда Форсайт праздновал помолвку, свадьбу или рождение, все Форсайты
бывали в сборе; когда Форсайт умирал... но до сих пор с Форсайтами этого
еще не случалось - они не умирали. Смерть противоречила их принципам,  и
они принимали против нее все меры предосторожности,  инстинктивной  пре-
досторожности, как делают очень жизнеспособные люди,  восстающие  против
посягательств на их собственность.
   Форсайты, смешавшиеся в этот день с толпой остальных гостей, казались
более, чем обычно, парадными и блистательно респектабельными, в их само-
уверенности было чтото настороженно-пытливое, они как  будто  нарядились
для того, чтобы бросить кому-то вызов.  Обычная  презрительная  гримаса,
застывшая на лице Сомса Форсайта, отражалась и на их лицах: они были на-
чеку.
   Наступательная позиция, занятая ими бессознательно, стала некой  пси-
хологической вехой в истории семьи и сделала прием  у  старого  Джолиона
прелюдией к их драме.
   Форсайты протестовали против чего-то, и не каждый  в  отдельности,  а
всей семьей; этот протест выражался подчеркнутой безукоризненностью туа-
летов, избытком родственного радушия,  преувеличением  роли  семьи  и...
презрительной гримасой. Опасность, неминуемо обнажающую основные качест-
ва любого общества, группы или индивидуума, - вот  что  чуяли  Форсайты;
предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи.  Впер-
вые за все время у семьи появилось инстинктивное чувство  непосредствен-
ной близости чего-то необычного и ненадежного.
   Около рояля стоял крупный, осанистый человек, два жилета облекали его
широкую грудь - два жилета с рубиновой булавкой вместо одного  атласного
с булавкой бриллиантовой, что приличествовало менее торжественным случа-
ям; его квадратное бритое лицо цвета пергамента и  белесые  глаза  сияли
величием поверх атласного галстука. Это был Суизин Форсайт. У окна,  где
можно было захватить побольше свежего воздуха,  стоял  близнец  Суизина,
Джемс, - "толстый и тощий", прозвал их старый  Джолион.  Как  и  Суизин,
Джемс был более шести футов роста, но очень худой, словно ему  с  самого
рождения суждено было искупать своей худобой чрезмерную дородность  бра-
та. Джемс стоял, как всегда, сгорбившись, и хмуро поглядывал  по  сторо-
нам; в его серых глазах застыла какая-то тревожная мысль, от которой  он
время от времени отвлекался и обводил окружающих быстрым, беглым  взгля-
дом; запавшие щеки с двумя параллельными складками и выдававшуюся вперед
чисто выбритую длинную верхнюю губу обрамляли густые пушистые  бакенбар-
ды. В руках он вертел фарфоровую вазу. Немного дальше  его  единственный
сын Сомс, бледный, гладко выбритый, с темными редеющими волосами, слушал
какую-то даму в коричневом платье, выпятив  подбородок,  склонив  голову
набок и скорчив вышеупомянутую презрительную гримасу, словно он  фыркал.
Джордж, услышав про шляпу, усмехнулся. Совершенно ясно, что Боснии хотел
пошутить! Джордж был любителем таких шуток.
   - Заносчивый юноша, - сказал он, - настоящий пират!  И  это  mot  [1]
"пират" передавалось из уст в уста и наконец окончательно закрепилось за
Боснии.
   После случая со шляпой все три тетки накинулись на Джун:
   - Как ты позволяешь ему такие выходки, милочка! Джун не замедлила от-
ветить тем властным тоном, каким всегда говорило это крохотное  существо
- воплощение воли:
   - Ну и что ж такого? Филу совершенно безразлично, что носить!
   Никто не поверил столь дикому ответу - Безразлично, что носить?  Нет,
нет!
   Но что же представлял собой  этот  молодой  человек,  который  сделал
столь удачный шаг, обручившись с Джун - наследницей старого Джолиона? Он
был архитектор, - но ведь это недостаточная причина, чтобы носить  такую
шляпу. Среди Форсайтов архитекторов не было, но кто-то из них знал  двух
архитекторов, которые никогда бы не явились с официальным визитом в  та-
кой шляпе в самый разгар лондонского сезона.  Подозрительно,  да,  очень
подозрительно!..
   Джун, конечно, ничего особенного в этом не видел, хотя,  несмотря  на
свои неполные девятнадцать лет, она слыла очень придирчивой особой. Раз-
ве не она сказала миссис Сомс,  которая  так  прекрасно  одевается,  что
перья вульгарны? И миссис Сомс действительно перестала носить перья  Вот
что могла натворить маленькая Джун своей бесцеремонностью.
   Однако ни опасения, ни скептицизм, ни самое откровенное недоверие  не
помешали Форсайтам собраться у старого Джолиона. Приемы на  Стэнхоп-Гейт
стали большой редкостью; за последние двенадцать лет их не устраивали  -
да, ни одного приема с тех пор, как умерла старая миссис Джолион.
   Никогда еще на Стэнхоп-Гейт не было такого полного сборища.  Каким-то
таинственным образом сплотившись, несмотря на все свое различие, Форсай-
ты вооружились против общей опасности. Словно стадо, увидевшее  на  лугу
собаку, они стояли голова в голову, плечо к плечу,  готовые  кинуться  и
затоптать чужака насмерть. Они пришли сюда также и затем,  чтобы  разуз-
нать, какие надо готовить подарки. Вопрос о свадебных подарках разрешал-
ся обычно так: "Что ты собираешься дарить? Николае дарит ложки". Но ведь
от жениха тоже многое зависело. Если жених одет опрятно, даже  щеголева-
то, и по виду состоятельный, ему нужно дарить хорошие вещи,  ибо  он  на
это рассчитывает. И в конце концов каждый дарил то, что следовало;  спи-
сок подарков устанавливался всей Семьей примерно так же, как  устанавли-
вается курс на бирже, а детали разрабатывались на Бэйсуотер-Род в  прос-
торном, выходившем окнами в парк кирпичном особняке Тимоти, где жили те-
ти Энн, Джули и Эстер.
   Беспокойство Форсайтов вполне объяснялось  уже  одним  упоминанием  о
шляпе. Какой нелепостью, какой ошибкой было бы для любой семьи,  уделяю-
щей столько внимания внешности (что вечно  будет  служить  отличительной
чертой могучего класса буржуазии), испытывать в  этом  случае  что-либо,
кроме беспокойства!
   Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и  разговари-
вал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены - не оттого ли, что  все
вокруг казалось ему странным? К тому же он словно подсмеивался про  себя
над чем-то.
   Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу:
   - Он еще даст отсюда тягу, этот лихой пират!
   "Странный молодой человек", как впоследствии  назвала  Босини  миссис
Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со  смугло-бледным  лицом,
усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. Покатый лоб,  выс-
тупающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в  зоологическом  саду  в
клетках со львами. Его  карие  глаза  принимали  порой  рассеянное,  от-
сутствующее выражение. Кучер старого Джолиона, возивший  как-то  Джун  и
Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так:
   - Я что-то не разберусь в нем. Здорово смахивает на  полудикого  лео-
парда...
   Время от времени кто-нибудь из Форсайтов подходил  поближе,  описывал
около Босини круг и внимательно оглядывал его.
   Джун, эта "копна волос плюс характер", как кто-то сказал про нее, эта
крошка с бесстрашным взглядом синих глаз, твердым подбородком, ярким ру-
мянцем и золотисторыжими волосами, слишком пышными для такого  узенького
личика и хрупкой фигурки, стояла перед своим  женихом,  охраняя  его  от
этого праздного любопытства.
   Высокая, прекрасно сложенная  женщина,  которую  ктото  из  Форсайтов
сравнил однажды с языческой богиней, смотрела на эту пару,  еле  заметно
улыбаясь.
   Ее руки в серых лайковых перчатках лежали одна на другой, она склони-
ла голову немного набок, и мужчины, стоявшие поблизости, не могли  отор-
вать глаз от этого спокойного, очаровательного лица. Ее тело чуть  пока-
чивалось, и казалось, что достаточно движения воздуха, чтобы  поколебать
его равновесие. В ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на  них  не
было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины  смотрели  на  ее
губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле  заметной  улыб-
кой; они были нежные, чувственные и мягкие; казалось, что от них исходит
тепло и благоухание, как исходит тепло и благоухание от цветка.
   Молодая пара, находившаяся под таким наблюдением,  не  замечала  этой
безмолвной богини. Архитектор, первым обратив на нее внимание,  спросил,
кто она.
   И Джун подвела своего жениха к женщине с прекрасной фигурой.
   - Ирэн - мой самый большой друг, - сказала она, - извольте и вы  под-
ружиться!
   Выслушав приказание молоденькой хозяйки, они улыбнулись, и в эту  ми-
нуту Сомс Форсайт безмолвно появился позади прекрасно сложенной женщины,
которая была его женой, и сказал:
   - Познакомь и меня!
   Он редко оставлял Ирэн одну в обществе и, даже когда светские обязан-
ности разъединяли их, следил за ней глазами, в которых сквозила странная
настороженность и тоска.
   У окна отец Сомса, Джемс, все еще разглядывал марку на фарфоровой ва-
зе.
   - Удивляюсь, как Джолион разрешил эту помолвку, - обратился он к тете
Энн. - Говорят, что свадьба отложена бог знает на сколько. У этого Боси-
ни (он сделал ударение на первом слоге) ничего нет за душой.  Когда  Уи-
нифрид выходила за Дарти, я заставил его оговорить каждый пенни - и  хо-
рошо сделал, а то бы они остались ни с чем!
   Тетя Энн взглянула на него из глубины бархатного кресла. На лбу у нее
были уложены седые букли - букли,  которые,  не  меняясь  десятилетиями,
убили у членов семьи всякое ощущение времени. Тетя Энн  промолчала,  она
берегла свой старческий голос и говорила редко, но Джемсу, совесть у ко-
торого была неспокойна, ее взгляд сказал больше всяких слов.
   - Да, - проговорил он, - у Ирэн не было своих средств, но что  я  мог
поделать? Сомсу не терпелось; он так увивался около нее, что даже  поху-
дел.
   Сердито поставив вазу "а рояль, он перевел взгляд на группу у дверей.
   - Впрочем, я думаю, - неожиданно добавил он, - что это к лучшему.
   Тет