-
женного ребенка.  Длинные пушистые ресницы скрывают за  собой  глубину
моря, можно часами смотреть в твои глаза и видеть как там далеко вспы-
хивают звезды.  Я люблю твои руки, такие маленькие в моих грубых ладо-
нях, целую  твои тонкие пальчики,  голубые жилки под нежной кожей.  Ты
смеешься, взъерошиваешь мои волосы и снова исчезаешь на кухне. Малень-
кая моя,  хрупкое чудо, я боюсь неосторожным словом, движением обидеть
тебя, заставить нахмуриться тоненькие брови.  Лучше я  истеку  кровью,
чем на  твоей бархатной щеке сверкнет слезинка.  Ты говоришь,  что так
нельзя, но я знаю,  без тебя я не смогу жить. В своем халатике ты выг-
лядишь до боли беззащитной, мне хочется обнять тебя и не отпускать уже
никогда. Ты целуешь меня, высвобождаешься и накрываешь на стол. Hе ис-
чезай, любовь моя. Я сойду с ума, от беспочвенной, но жестокой ревнос-
ти, от любви к тебе, звездочка моя.
     Мы завтракаем,  она уходит на работу, я возвращаюсь домой, к жене
и детям.




Kamil Gadeev                        2:5008/7.1001   06 Aug 98  21:43:00

                               Бар.

     Мы сидели  в маленьком баре.  Мы - это я и Саша Танин.  Случайный
знакомый, представившийся после первой кружки пива  и  ставший  другом
после третьей. Разговор был весьма интересным, пиво холодным, а конди-
ционер мощным.
     - Ты  не понимаешь,  любить по-настоящему,  любить страстно может
лишь тот, кто умеет ненавидеть - у Саши лихорадочно блестели глаза, он
допил пиво  и заказал еще кружку,  - это так же верно,  как и то,  что
только настоящий рационалист,  является истинным идеалистом,  а  самым
безумным романтиком - может стать лишь прожженный циник.
     - Парадокс, - лениво заметил я.
     - Ты  видел  этих  длиноволосых чудаков?  Этих фанатиков гитары и
костра, любителей сказок и ночных дискотек,  или новую волну, взращен-
ную пепси и ригли сперминт, они же все считают себя романтиками!
     - Предположим не все,  - меня забавляла горячность моего собесед-
ника.
     - Да они называют себя циниками лишь потому,  что это им  кажется
романтичным. У них и общность называется - система,  контора, - они же
продукт общества,  так же как человек выдыхает углекислоту,  так и об-
щество создает эти течения,  они думают, что вне общества, на самом же
деле, общество в них.  Им никогда этого не понять,  они зациклились на
своем противопоставлении и не могут взглянуть со стороны.
     - А ты можешь?
     - Я? Я могу.
     - И что это тебе дало?
     - Я свободен!  Я познал себя.  У меня нет комплексов и нет преду-
беждений, я готов ко всему и могу все.  - Танин  откинулся  на  спинку
стула и осмотрел бар - видишь ту парочку?
     За крайним столиком сидел парень  лет  восемнадцати  и  увлеченно
что-то объяснял  своей подруге.  Та смотрела на него широко раскрытыми
глазами и кивала, не забывая изящно стряхивать пепел с тонкой More.
     - Я могу сказать, что с ними будет дальше.
     Я недоверчиво хмыкнул.
     - Он  будет  говорить ей о любви,  потом она встретит другого,  а
этот чудак будет делать вид,  что страдает - Танин прикурил сигарету и
продолжил: они оба будут довольны. Он тем, что тоже испытывает то, что
поэты называют любовью, а она от того, что и ее любят. Продукт общест-
ва. Дети голливудских фильмов и дешевой поэзии.
     - Стандартная ситуация, и не надо быть пророком, чтобы это предс-
казать -  я  тоже достал сигареты и Танин чиркнул зажигалкой.  - У них
еще все впереди, это же дети.
     - Ты не понимаешь, у них все кончилось не успев начаться, они на-
чинают в постели, забыв о том, что искали!
     - Ты поэт - я улыбнулся.
     Танин осекся:
     - Hикогда! Ты слышишь, никогда не называй меня так!
     Я поднял руки:
     - О кей, запомнил.
     Танин замолчал,  дым тлеющей сигареты тонкой струйкой  поднимался
над полупустыми кружками и исчезал в странном танце.
     - Веришь - медленно начал он - я уже не хочу быть человеком,  мне
претит чувство одинаковости. Я это я, и мне больно, когда я ощущаю се-
бя частью машины.
     Мы замолчали.  Бармен, поймав мой взгляд, прибавил громкость. Пел
Высоцкий. Хриплый голос еще дрожал где-то глубоко внутри , когда Танин
снова заговорил.
     - Я бы отдал душу за то, чтобы стать собой, стать тем, что я есть.
     Я достал лист бумаги, ручку:
     - Пиши.
     - Что?
     - Как обычно: обязуюсь отдать душу после своей смерти в обмен на,
и свои условия. Подпись, дата.
     Саша улыбнулся,  но посмотрев в глаза,  вдруг посерьезнел. Ручка,
быстро заскользившая по листу, остановилась.
     - А когда?
     - Hе скоро,  лет сорок точно - я посмотрел на часы - извини,  то-
роплюсь.
     Танин размашисто  расписался  и вернул мне все.  Я встал,  кивнул
бармену и вышел.
     Hа улице собирались тучи,  удушливая жара сменилась,  еще горячим
ветром, но уже срывались первые тяжелые капли, и листья угрюмо шумели,
пытаясь улететь в серое небо.
     Очень редко выпадает такая удача,  романтик и циник, он ищет,  но
уже никогда не найдет того,  что искал.  Я развел руки, пытаясь обнять
недовольное небо и исчез.
     Хлынул дождь, скрывая все серой стеной.