Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
кричит: "Где картина?" И газует, чтобы Дашка выглянула, а Дашка не
выглядывает, тогда Мишка развернулся и на баню трактором, хотел спихнуть
баню прямо в речку. Митька хохочет, а Мишка баню с молодой женой в реку
трактором спихивает. Дашка выскочила из бани голая, веником закрывается,
ревет на всю деревню и Мишку ругает, а Мишка, видать, увидел ее голую и
одумался, но баня была на метр с места сдвинута, и каменка развалилась.
Иван Африканович увел Митьку домой и, чем дело кончилось, не знал,
только на другой день -- бах! -- приезжает тот уполномоченный и с участковым
милиционером, и в деревне пошел разговор, что Мишке с Митькой дадут теперь
по десять суток за мелкое хулиганство, а Дашка уполномоченного уговаривает,
чтобы не делал ничего, а уполномоченный зря, что ли, милицию вызывал? В
придачу Мишка своротил у трактора обе фары, радиатор испортил, а
уполномоченный и Митьку еще с того разу запомнил. Ну беда, у Ивана
Африкановича заболела душа. Совсем стало не по себе, когда взяли двух
понятых и пошли начальники к этой проклятой бане. Они обошли ее кругом --
баня была сдвинута не на метр, а на восемьдесят сантиметров, все вымеряли,
заходят вовнутрь... Дашка ни жива ни мертва рядом стоит, руки дрожат,
вот-вот завоет. "А это что такое?--спрашивают.--Откуда у вас это сено?" Весь
чердачок бани был забит сеном, и уполномоченный поглядел на Дашку: "Я вас
спрашиваю!" -- "Из загороды... Свое загородное..."--"Какое же загородное,
если у вас еще и загорода не кошена!" А Дашка как заревет. Уполномоченный
послал кого-то, чтобы сбегали в контору за председателем, председатель
приехал, нашли бригади-
ра. Дело привычное. И вот проклятая баня навела начальство на мысль
проверить у всех. До вечера ходили по баням, по дворам, описывали сено,
дошла очередь и до Ивана Африкановича...
И загремел Митька вместе с Мишкой в районную милицию. Уже не за баню, а
за сено. Иван Африканович только успел свозить сено со своей повети на
колхозную ферму, слышит, теща Евстолья причитает, ребятишки в избе ревут,
корова стоит у крыльца недоена и тоже трубит, просит доиться, а Катерины
нет, и Митьку вызвала милиция.
5. НА ВСЮ КАТУШКУ
Два дня Иван Африканович ходил как в тумане--от Митьки ни слуху ни
духу. Мишки тоже не было, боком вышло ребятам лесное сено. "Посадят, дадут
по году обоим",--думал Иван Африканович, и душа болела у него больше и
больше, не мог найти себе места. На третий день Иван Африканович не утерпел,
поехал в район. Взял передачу для Митьки (Евстолья положила в сумку пирог с
рыбой и полдесятка яиц) и поехал.
Машина грузотакси хлопала на ветру брезентовым верхом. Ездока летом
хоть отбавляй, кузов набит битком. Иван Африканович проголосовал. Шофер был
обязан остановиться, поскольку возил людей специально, а в кузове зашумели
как в улье:
-- Некуда, некуда!
-- Одного-то можно.
-- Ежели не из всего лесу, дак войдет, а то некуда!
Иван Африканович еле втиснулся. Поехали. И сразу все успокоились,
доверительные разговоры огоньками зашаялись в трех местах. Машину сильно
тряхнуло, и места сразу стало больше.
-- Пузотряси, а не грузотакси.
-- Ой, ой, варенье-то потекло!
-- Ты бы, бабушка, шла сюда, тут лучше тебе будет.
-- Ну и ну, пьяный, что ли, он?
-- А я так скажу, что ежели у шофера дорога в глазах двоится, так это
хуже всего, обязательно перекувырнемся. А лучше, ежели у него три дороги в
глазах, чтобы по середней ехать.
-- Отсохни у тебя язык.
-- Право, лучше.
Проехали две деревни, в третьей опять остановка. Две девушки-отпускницы
торопливо целовались с плачущими матерями. Из машины глядели, как они
прощаются.
-- Хватит вроде бы целоваться-то,--сказал тот же дядька, который
рассудил насчет тройной дороги.--Вот меня так давно уж никто не целовал.
-- Поди слезь, да и тоже...
-- Зубы, брат, худые. Да и баба у меня... Такая стала злая, не знаю,
кто ее, такую сотону, и родил.
-- Теща же и родила, -- заметил кто-то.
-- Одна была-то?
-- Баба-то? Одна. Да и с той греха не оберешься, вся моя комиссия,
видать, кончилась, устарел. А теперь поди возьми ее в руки, ежели все законы
на бабской стороне, все точки-запятые. Нет, брат, я и с одной маюсь
тепериче.
-- А вот, говорят, у иранского прынца двести штук, дак тут-то как?
-- Да ну?
-- Точно.
-- Его, наверно, и кормят зато. Не выпивает? ...Иван Африканович в
обычное время обязательно бы включился в разговор, но сегодня ему было не до
иранского "прынца". Митька не выходил у него из головы. Посадят парня, из-за
этого сена посадят, а шут бы с ним, с сеном, как-нибудь бы... Нет, поехали,
наворотили оба стога. Те, что Иван Африканович накосил по ночам и которые
обобществило начальство. Мало было самому расстройства, еще и Митьку втянул.
Стравил парня, да и Мишке тоже несдобровать.
Высадившись, Иван Афиканович сразу же направился в милицию. И вдруг
услышал оклик:
-- Дрынов? Ты чего здесь?
Иван Африканович обернулся, его верхом на жеребчике догонял
председатель.
-- Да вот, насчет Митьки... Узнать, как чего.
-- Я бы этого Митьку... знаешь. Близко к деревне бы не пустил. --
Председатель слез с жеребца. -- Вон из-за него озимой сев сорвем.
-- Это почему из-за Митьки?
-- А потому! Трактор-то стоит? А Мишка-то сидит? Вот и почему. Деятели!
Натворили делов, мать вашу...
Председатель привязал коня к милицейскому забору, спросил у вышедшего
из ворот сержанта:
-- Сам-то на месте?
-- На месте, на месте, заходи.
Председатель кивнул Ивану Африкановичу, чтобы тот шел за ним. Стукнул
дважды в двери кабинета. Иван Африканович вошел, встал у дверей. В кабинете
было накурено, хоть шапку вешай, не помогала открытая форточка. Начальник,
капитан милиции, не кладя трубку, поздоровался с председателем:
-- Здравствуй, аграрник. Садись. Алеу, девушка, что там у вас? Алеу.
Черт знает что! С чем пожаловал?
-- Николай Иванович!
-- Не могу.
-- В последний раз, Николай Иванович.
-- Сказал, не могу.
-- Но ведь...
-- Они у тебя скоро весь колхоз разворуют. Два стога. Шутка, что ли?
Нет, нет. Про этого, что ли, жеребца-то хвастал?--Капитан поглядел в окошко,
закурил.--Ничего вроде бы. Только ведь он у тебя на щетках. Как лапти
копыта-то!
-- Лапти? Ты, Николай Иванович, зря не заливай. У меня его кирпичники с
руками оторвут. Только черта с два! Я его и за золотую валюту никому не
отдам. Дак как, Николай Иванович, насчет Петрова-то? А? Без ножа режешь. У
меня трактор стоит, сев на носу.
-- Зачем его кирпичникам? Глину, что ли, такими ногами месить?
-- Три уже раза звонили. Просят. Николай Иванович, христом-богом. Давай
по мелкому хулиганству, черт бы его побрал, дурака!
-- Ничего себе дурак, два стога прибрал к рукам. Нет, нет, ни в коем
случае. Судить. Пусть на даровых хлебах поживет.
-- Николай Иванович!
-- Сорок лет Николай Иванович!--Капитан яростно раздавил
папиросу.--Сказал--нет, и дело с концом. Я тебя, когда можно было, выручал?
Скажи выручал я тебя. когда можно было?
-- Ну, выручал...
-- То-то что "ну". Мне за такие дела... Иди, скажут, Мария Магдалина...
Мешалкой. Хватит уже миндальничать. Какой ты, к черту, председатель?
Распустил, скоро печать сбонтят. Але?
-- Эх, Николай Иванович... Тебя бы на мое место. -- Председатель надел
пропрелую фуражку. -- Ну и черт с
ним! Пусть... Триста гектаров ржи сеять... Дожди пойдут... Где у тебя
тут... этот сортир, что ли?
-- Налево, вниз,--сказал капитан. Председатель хлопнул дверью, забыв
про Ивана Африкановича.
-- Давай, счастливо. А жеребца я у тебя куплю. Слышишь?--крикнул
капитан вдогонку.
Но председатель уже не слышал. Вскоре через мостки простучали копыта
жеребчика. Иван Африканович терпеливо стоял у двери.
Начальник милиции немного посидел молча, потом вытащил папку с
документами, устало шевеля губами, полистал. Нажал кнопку на столе.
-- Смирнов!
-- Я, товарищ капитан!--Коротконогий сержант вырос как из-под земли,
козырнул.
-- Эти двое из "Радуги"...
-- Сидят, товарищ капитан. В предварительной.
-- Оформить по декабрьскому.
-- Слушаюсь.
-- На всю катушку чтобы. По пятнадцати суток. Поедешь с ними... в
"Радугу" Пусть там отрабатывают, а по ночам будешь в баню сажать. Алеу,
девушка? Что там у вас с телефоном? Уснули, что ли? На всю катушку!
-- Ясно, товарищ капитан. Разрешите идти?
-- Да. Постой, постой, этот отпускник из Мурманска акт не подписал?
Пусть здесь в поселке сортиры полмесяца чистит. Все ясно?
Коротконогий сержант козырнул и вышел, а капитан выдрал из папки
несколько бумаг, медленно разорвал, бросил в корзину и только тут взглянул
на Ивана Африкановича:
-- Ну, что там у вас? Иван Африканович замялся:
-- Тут у вас Митька. Поляков фамилия. Значит, это самое, сидит...
-- Есть такой. Ну так что?
-- Митька. Поляков.
-- Ну Поляков, ну Митька, дальше-то что!
-- Я, значит, узнать... передачу и как что.
-- Скажи спасибо своему председателю. Легко отделался твой Митька. Кто
он тебе?
-- Шурин.
-- Можешь отнести передачу своему шурину, вон Смирнов туда пошел.
Капитан начал опять звонить, и Ивану Африкановичу ничего не оставалось
делать, как выйти.
КПЗ была тут же, во дворе милиции. Иван Африканович с почтением
поглядел на ворота, на окованные маленькие окошки, на собачью конуру.
Дежурный взял пирог с рыбой и полдесятка яиц, сказал, что передаст, а сам
опять равнодушно начал листать замусоленный журнал. Иван Африканович не
уходил.
-- Ну что? -- спросил дежурный.
-- Да это... поглядеть бы его.
-- Не положено.
-- Мне бы только на пару слов... это, значит... как он.
-- Вот на работу их сейчас поведем, гляди сколько хочешь.
-- Всех поведут?
-- Всех, всех.
Иван Африканович сел на чурбашек, стал ждать, когда поведут Митьку на
работу. Вскоре "декабристов" и правда вывели. Их вышло человек с десяток,
все молодые ребята, а Митьки среди них не было, и Мишку, видимо, уже
отправили, пока Иван Африканович перекладывался. Был один знакомый парень из
Сосновки. Иван Африканович долго шел следом за ними. Куда же девался Митька?
Он еще раз сходил к дежурному; тот сказал, что в камерах нет ни одного
человека, и что все ушли, а камеры сейчас проветриваются, и что
разговорчиков хватит, и что ему, Ивану Африкановичу, давно пора от него
отвязаться. Ворота в КПЗ были распахнуты, дежурный ушел, пришлось уходить и
Ивану Африкановичу.
В недоумении он приблизился к остановке грузотакси. Где же Митька? Ну,
ладно, Мишку в колхоз отправят, а Митька? Иван Африканович затужил еще
больше. Когда думал, что Митька в определенном месте и под охраной, что
никуда не девается, ну отсидит пятнадцать суток--не беда, пока оставались
эти твердые мысли, было вроде бы спокойнее. Теперь же Иван Африканович
расстроился по-настоящему. Что же он, Иван Африканович, бабам-то скажет?
Домой приехал в полной растерянности, без аппетита попил чаю, Евстолье
ничего про Митьку не сказал.
Почти в одно время с Иваном Африкановичем домой приехал Мишка с
коротконогим сержантом. Сержант хотел
запереть Мишку на ночь в Дашкину баню и уже наладил большой амбарный
замок, Мишка и сам не отказывался. Но за чаем они выпили бутылку, потом еще,
и, когда пришли коровы, Мишка уже обнимался с этим сержантом. Они хлопали
друг дружку по плечам. Сержанта повалили спать на поветь... Дашка устроила
ему полог от комаров, и он уснул как убитый.
А Мишка и рассказал Ивану Африкановичу, что получилось с Митькой.
В милицию они приехали вместе. Митька еще в деревне отказался подписать
акт об увезенном сене, но, когда ему вручили повестку явиться в милицию,
задумался. В милиции они часа два ждали в коридоре. Был там и сосновский
парень Колька Поляков, которого Мишка хорошо знал. Митькин однофамилец, в
Сосновке почти вся деревня одни Поляковы. Этот Колька накануне подрался с
кем-то, а в тот день зашел в милицию вместе с Мишкой. Просто так зашел, ради
интереса, вместе с Мишкой. Пришел дежурный -- коротконогий сержант со
списком -- и начал выкрикивать фамилии. Выкрикнул Мишку Петрова: "Становись
в этот угол!" Мишка встал. Выкрикнул еще одного, и тот встал, потом дежурный
выкрикивает: "Поляков!" И вот вместо Митьки тот сосновский парень сдуру
кричит: "Я!"--"Становись к этим двум!"--это дежурный говорит. Парень встал к
тем двум, а Митька сидит на полу да покуривает. Дежурный подошел к тем
троим: "Шагом марш!" Ну те и пошли, в том числе и Мишка, а Митька посидел,
видать, еще, никто его не вызывает, пошел в чайную. Больше Мишка про Митьку
ничего не знал.
Сержант, что по ошибке увел в КПЗ не того Полякова, видать, позднее
смикитил, но было уже поздно, а Митькин и след уже простыл. Всем троим, в
том числе и сосновскому парню, оптом дали по пятнадцать суток ареста. Даже и
в суд не водили, и все трое, четвертый--сержант, остались довольнехоньки,
что так дело кончилось. Мишку в сопровождении сержанта послали отрабатывать
пятнадцать суток в свой же колхоз, а сосновский парень долго гадал, кто ему
принес передачу, пирог с рыбой и пять яиц, -- рыбу в Сосновке не ловили, и
озера нету, куриц у парня в хозяйстве тоже не было. Думал, думал, гадал,
гадал, но голод не тетка, передачу Ивана Африкановича съели одним махом.
Сосновский парень сидел в КПЗ первый раз и гордился, и все рассказывал,
как он подрался на днях. И
драка была плевая, а он гордился, что попал в КПЗ...
Коротконогий сержант уехал из деревни через два дня, и Мишка оказался
на свободе.
Митька между тем дождался, когда уехал из деревни Мишкин конвой--этот
коротконогий сержант, и объявился дома цел и невредим, веселый и быстрый,
будто заводной:
-- Привет, архаровцы!
Уже потом "архаровцы" узнали, что он все эти дни жил в Сосновке у
Степановны, пережидал, пока все успокоится. Вот только врозь Митька спал с
Нюшкой или вместе--этого никто не знал, и бабы гадали и на все лады
обсуждали этот вопрос. Сам же Митька ничего не рассказывал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1. ВОЛЬНЫЙ КАЗАК
Тебе соха и борона, А мне чужая сторона
(Из частушек)
У Митьки еще были деньги. Много денег, рублей шестьдесят, а то все
восемьдесят, но он перестал пить, когда узнал, чем кончилась история с
сеном.
Иван Африканович отвез сено на общественное гумно и вскоре забыл об
этом, дело привычное. Митька же вернулся из Сосновки, забрел на поветь по
нужде и увидел пустой перевал. Митька даже ремень не застегнул, забыл, зачем
пришел на поветь. Вбежал в избу.
-- Сено где?
Мать Евстолья, укачивая последнего "клиента" Ивана Африкановича, даже
не повернулась, она тихо, по-колыбельному пела коротушки для засыпающего
младенца. Митькин вопрос вызвал в ее памяти еще одну песенку:
Ты не блей-ко, баран,
Сена волоти не дам.
Летом жарко косить,
Зимой холодно возить
-- Сено где, спрашиваю?--Митька весь побелел и остановил зыбку.
Старуха спокойно встала, поглядела загнетку, ухватом выставила чугунок.
-- Чего ты, Митька, кричишь? Парень-то усыпать начал, а ты как с цепи
сорвался. А сено свозили. Все свезли, у кого не из своей загороды, вся
деревня.
-- Как свезли?
-- Так и свезли, на телегах.
Митька вскочил как с горячей сковороды. Даже заикаться начал:
-- В-в-ввы это чего, дд-дураки, что ли?
-- А ты у нас умник,--улыбнулась бабка.--В Нюшкином-то сеннике кто три
дни отсиживался? Митька выскочил из избы, забежал опять:
-- Он где сегодня? Пашут, что ли?
-- Пашут...
Дверь хлопнула так, что зазвенела в шкафу пустая посуда.
...Иван Африканович действительно пахал с Мишкой на тракторе под озимой
сев на старом дрыновском отрубе.
Пахать выехали поздно, дело чего-то не клеилось, а раскиданный бабами
навоз еще вчера весь пересох. Сухая серая земля туго поддавалась плугам,
лемеха тупились быстро. У Ивана Африкановича болела душа при виде пыльного,
поросшего молочником поля, вспаханные места были ненамного черней
невспаханных.
Когда объезжали телеграфный столб, то передний плуг скользнул, и за ним
весь прицеп выскочил на поверхность, потащился, царапая землю.
-- Стой! Стой!--закричал Иван Африканович, но Мишка тарахтел дальше,
словно бы и не слышал.--Стой, говорят!--Иван Африканович вне себя спрыгнул с
прицепа, схватил комок земли и бросил в кабину.--Оглох, что ли?
Мишка нехотя остановился:
-- А-а, подумаешь! Все равно ничего не вырастет.
-- Это... это... это как не вырастет?
-- И чего ты, Африканович... Везде тебе больше всех надо.
-- Да ты погляди! Ты погляди, что мы с тобой творим-то?
-- Ну и что?--Мишка скорчил шутовскую рожу.--Три к носу...
В бешенстве Иван Африканович уже замахнулся на эту шутовскую рожу, но в
этот момент увидел идущего от деревни шурина. Повезло Мишке.
Митька шел по полю дергающейся походкой, и Мишка
с хитрым прищуром следил за ним. Митька не поздоровался, сел на плуг.
Иван Африканович покосился:
-- Ты это что? Вроде не с той ноги встал.
Митька сплюнул и презрительно долго глядел на зятя.
Ивану Африкановичу стало не по себе, он растерялся.
-- Сено где?--резко обернулся шурин.
-- Да где... в гумне вроде.
-- А чего ж оно в гумне-то?
-- Дак ведь...
-- Дак, дак!--Митька вскочил на косолапые, сильные ножищи.--Лопухи
чертовы! В гумне, да? Свез, да? А чего ж ты свез-то? Расстреляли бы тебя,
если б не свез? Пентюхи вы все, пыль на ушах... и...--Митька горько
выругался, ехидно потрепал пальцем свое же ухо, словно бы стряхивая с него
пыль.
Он ушел сутулой, какой-то скорбной походкой (до этого ходил
по-другому), не напился, а пришел к реке и сел под свежим, еще не осевшим
стогом. Иван Африканович не видел его до завтрашнего вечера.
...Однажды раным-рано Иван Африканович зашел в огород, чтобы перед
работой обрыть грядку картофеля. Он только хотел воткнуть в землю лопату,
как увидел Митьку. Тот сидел на камне и глядел на еще сонную, но уже без
тумана реку, в зубах у него торчала травинка. Сидел босиком и глядел на
реку. Что-то не замечал Иван Африканович, чтобы Митька вставал с
восходом,--всегда парень спал до обеда.
Митька услышал кашель и, ополоснув лицо, поднялся к Ивану Африкановичу:
-- Ну, Африканович, хватит.
-- Чего хватит?
-- А маячить хватит.
-- Поедешь, что ли?
-- Ну! И ты тоже поедешь.
-- Я-то поеду,--улыбнулся Иван Африканович.--С печи на полати.
-- А я говорю, поедешь!
-- Это куда я поеду?
-- Со мной!--Митька решительно пнул ботинком ком земли. -- На Север
поедешь, я всерьез говорю. Ты сколько отхватил вчера? В получку-то? У вас
ведь вчера получка была?
-- Была.
-- Ну и сколько тебе шарахнули?
-- Восемнадцать рублей дали.
-- За месяц?
-- За месяц.
-- Отхватил... Ну, а зимой ты и того не заработаешь. А если корову не
прокормишь? У тебя этих... архаровцев-то сколько, девять?
-- Оно конешно...--Иван Африканович подзамялся, но вдруг обозлился:--Ты
с кем думал? Я с тобой поеду? Нет, брат, мое дело дома сиди, не ерепенься. А
кто меня