тайтесь провести меня. Ваше
положение стало вполне приличным. Особенно  если  учесть,  что  плюс  ко
всему ваша жена тоже работает...
   Ах, вот значит как - Одиль работает... Надо тут же  использовать  эту
юридическую ошибку.
   - Ну вот что, пора говорить серьезно. Моя жена ничего не  должна  вам
выплачивать из своего заработка.
   - А разве это не чудовищно? - восклицает Алина, стараясь говорить как
можно убедительней. - Она разрушила нашу семью, значит,  должна,  как  и
вы, возмещать нам ущерб. Без всякого стеснения я упорно буду  добиваться
того, что нам положено... Конечно, мой дорогой,  я  нахожусь  от  вас  в
полной зависимости. Теперь это стало моим основным  ремеслом.  Есть  две
категории женщин, живущих на содержании: одних держат для  удовольствия,
других принимают как кару. Вы бедняга, совмещаете и  то  и  другое,  ибо
женились на девице из первой категории и развелись с той,  что  была  во
второй, а теперь вынуждены содержать обеих!
   Луи ошеломленно заморгал. Упряма, но не  слишком  хитра  -  такой  он
считал Алину. Если разум не всегда приходит к девушкам вместе с любовью,
как гласит поговорка, то  уж  во  всяком  случае,  с  потерей  любви  он
оттачивается.
   Тем временем Алина продолжала:
   - Если хотите, я всего лишь гувернантка ваших детей.  Ознакомьтесь  с
тарифом - он много выше того, что вы мне даете...
   По многолетнему опыту Луи знал, что  Алине  надо  дать  выговориться,
особенно если она все это  выкладывает  по  телефону;  тут  он  может  и
помолчать - при этом она еще больше смелеет  и  выдает  себя  полностью.
Того, кто не знает меры, лучше не  удерживать,  пусть  зайдет  подальше,
тогда можно и одернуть. Что и произошло с Алиной.
   - Для меня все просто, как при дележе дыни:  каждому  свой  кусок.  В
дыне не больше восьми кусков. Я, стало быть, возьму  из  них  пять.  Два
куска оставлю вам, а восьмой пойдет на налоги: я не скуплюсь,  ведь  мне
тоже приходится платить налоги с  алиментов,  которые  вы  вычитаете  из
ваших доходов... А раз вы расходуете деньги на себя, то с этой суммы  мы
теперь и взыщем. Какие выгоды? Вы должны оплачивать мои налоги.
   - Великолепно! - сказал Луи. - Это все Эмма  вам  нашептала?  Как  ни
досадно, но мне пришлось покопаться в этом вопросе. Посмотрите  еще  раз
статью двести  четырнадцатую.  Максимум  для  вас  -  треть.  Суд  может
посчитаться с интересами детей и увеличить им пособие, но ваш  пересчет,
конечно, не совпадет с мнением суда. При расчете там  исходят  из  суммы
чистого  дохода,  а  не  валового,  ибо  наша  работа  влечет  за  собой
соответствующие расходы, а у вас таковых нет. Ввиду этого по положению -
одна часть на взрослого, полчасти на каждого из детей.  Итого,  вы,  моя
милая, получаете три части против двух с половиной...
   Вот так сообщение! Одиль внезапно поворачивается, чтобы посмотреть на
Ги, но тот ничего не понял; затем она смотрит на Розу - та  не  решается
понять, как и ее мать, которая находится в трех километрах отсюда.
   - Двух с половиной?.. Неужели вы так глупы, что хотите еще  утяжелить
свое бремя?
   - А разве мы были так уж глупы, когда четырежды приумножали его?
   Только одна эта фраза, но она вырвалась из глубины души, и  атмосфера
сразу смягчилась. Всего  на  мгновенье.  Да,  это  произошло  четырежды,
четыре раза, теперь будет пятый, и все - от одного и того  же  отца.  Но
матери у них разные, одна там,  на  проводе,  сразу  замолкла,  внезапно
онемев от слов разве мы были так уж... как замолкает  пациент  у  врача,
глубоко вдохнув немного келена . Какие мерзости говорим мы иной раз друг другу -  даже  слюна  брызжет
изо рта, мешая выговориться.  Кто  мне  сейчас  помешал  добавить,  что,
видимо, Агата для меня уже потеряна, Леон тоже под сомнением, а вот двое
младших мне верны, но они  находятся  в  ваших  руках.  Удастся  ли  мне
сохранить хотя бы одного, не помешаете ли вы мне в этом? И  как  я  могу
надеяться, что кто-то из них будет жить в моем доме  и  будет  полностью
моим? То-то и оно. У меня не было причин отказать в праве на материнство
совсем молодой женщине. Напротив.  Любить  и  родить  ребенка  для  меня
означает идти до конца, а для нее - хотя  бы  частично  утвердить  себя,
лишив вас монополии материнства...
   - А как отнесется к этому  Четверка?  -  произносит  Алина  где-то  в
далеке.
   Но недолго длится благостное настроение. Возникает  досада,  и  Алина
говорит:
   - Сын родится или дочка, ты для них будешь вроде дедушки. -  И  сразу
добавляет:
   - Это еще одно основание, чтоб оставить в покое Агату. Пусть ходит  к
тебе, когда сама захочет, разве так  не  лучше,  а?  Ты  все  кричишь  и
сердишся, но у тебя нет желания ее уломать.
   Как ни грустно, но это была правда. Луи отлично  знал,  что  дерзости
Агаты, ее алчность, копанье в чужих вещах невероятно  раздражают  Одиль,
что в те редкие часы, когда Агата у них в доме, нужно следить  за  всем,
быть осторожным в выражениях, прятать портмоне, документы. Луи знал, что
Алина колеблется между злорадным удовольствием отлучить от него  дочь  и
боязнью потерять в ее лице преданного агента-осведомителя, как и сам Луи
колебался между  покоем  и  гордостью,  постоянным  страхом  и  чувством
привязанности. И поэтому он бурчит;
   - Будь благоразумна! Если ты и на этот раз  обратишься  в  суд,  тебе
иридется самой оплачивать адвоката, а если проиграешь  дело,  то  и  все
судебные издержки...
   По совести говоря, он сам был в ужасе  от  подобной  перспективы,  от
возможности нового процесса и дальнейших бесконечных трат.
   - Ну, если еще десять процентов, то я не стану возражать.
   - Пятнадцать, - немедленно выкрикивает Алина. - Жизнь  так  дорожает.
Если ты согласен, то я скажу  тем,  кто  мне  помогает,  что  лучше  все
оформить частным порядком.
   Как  не  согласиться?  Чтоб  мстить  за  жалобы,  Алина  прибегла   к
гениальному способу - шантажу. Она выиграла. Она  могла  бы  добиться  и
большего и отлично это знала. Но  бойкотирование  отца  старшими  детьми
было Алине невыгодно перед лицом судей: процесс обошелся бы ей дорого, и
еще неизвестно, чем бы кончился. Да эта оса соображает. Не  так  уж  она
безумна. А жало держит про запас. Она будет держать Луи  в  страхе,  что
может потребовать тщательного изучения его доходов - не  только  тех,  о
которых он подает сведения, но и тех, что он скрывает.
   - Пусть будет так! - сказал Луи, тяжко вздохнув, чтоб сбить  с  толку
даму из Фонтене.
   Но она-то не дура. Ищет уже, чем поживиться.
   - Хорошо! Подвожу итог. Итак: свободное посещение  в  подходящее  для
детей время - я имею в виду старших. Увеличение алиментов на  пятнадцать
процентов. Кроме того, так как ты собираешься купить новую машину -  мне
об этом сказали, - то оставь старую мне.

НОЯБРЬ 1967

10 ноября 1967

   Именно в пятницу, накануне Дня перемирия -  официальной  даты,  а  не
того, что было подписано с Луи, но быстро превратилось в мертвую  букву,
- итак, в пятницу Алина согласилась отвести Ги в  Центр  для  психически
неполноценных детей.
   Конечно, она все еще была в нерешительности,  да  и  как  могло  быть
иначе? Подчеркнутое сочувствие всей этой  учительской  шайки,  только  и
толковавшей, что  ребенок  лишен  общения  с  отцом,  вызывало  у  Алины
тошноту. Даже само название этого учереждения отталкивало: корень  психо
в слове "психология" не пугает, но он тревожит, когда с вами  говорят  о
педопсихиатре. Конечно, Ги был ребенком не из легких, это так! Но  можно
ли считать его ненормальным? Конечно, нет! Временами я думаю,  не  болен
ли ваш сын, у него так изменился характер, -  даже  в  такой  смягченной
форме заключение мадемуазель Равиг казалось  обидным;  особенно  потому,
что после недавней драки в классе и жалобы кого-то из родителей  на  то,
что Ги подставил их мальчику синяк под  глазом,  эта  самая  мадемуазель
Равиг попросила Алину известить обо всем отца.  Известить  Луи!  Как  бы
тогда Алина выглядела! И  зачем  это  делать,  сами  скажите?  Ведь  суд
доверил ей воспитание мальчика. Стало быть, она одна за все отвечает. Со
времени развода Алина ни в чем не советовалась с Луи:  даже  дневника  с
отметками ему  не  показывала.  Хотя  адвокат  Лере,  любитель  поучать,
постоянно твердил ей, что ее право вовсе не исключает права контроля  со
стороны Луи. Хотя и Роза часто ей говорила: Ты,  мама,  все  повторяешь,
что папе на нас наплевать, а когда  он  интересуется  чем-то,  начинаешь
кричать, что это не его дело. Эта девчонка вечно своему  папаше  вторит,
ей хочется похвалиться своими школьными отметками! Но, с другой стороны,
если остальные дети ничем не выделяются, то по крайней мере благоразумно
помалкивать.
   Нет, по правде говоря, если бы Ги не  заработал  за  какую-то  мелочь
пару пощечин, если бы он не впал в истерику и не стал кидать в мать  чем
попало  -  кофейником,  масленкой,  банкой  с   вареньем,   сковородкой,
загрязнив кухню содержимым всей этой утвари, если бы к тому же дирекция,
подписывая листки посещения школы, не начала хотя и  несколько  туманно,
но все же грозить ей отменой пособия на воспитание, Алина пренебрегла бы
и  третьим  вызовом  в  Центр  для   психически   неполноценных   детей,
напечатанным на зеленом бланке.
   Словно на буксире тащит она за собой  недовольного  Ги;  она  уже  на
площади Сен-Мишель, откуда надо свернуть на улицу  Дантона,  и  все  еще
колеблется, и даже в коридоре, за  дверью,  ее  все  еще  мучит  желание
повернуть назад. Какой козырь для Луи, если он только  узнает,  куда  ей
пришлось ходить с сыном! И хотя Алина бесконечно долбила мальчишке: Если
б я рассказала отцу о твоих выходках, он бы тебе задал порку, -  она  не
была уверена, что Ги не проболтается и  не  будет  хвастать  этим.  Нет,
придется идти. Алина поискала звонок и вынула зеленый листок из сумочки.
   - Вы привели к нам этого  молодого  человека?  -  улыбаясь,  спросила
девушка, появившаяся в приемной в  указанное  время.  -  У  вас  зеленый
листок?.. Это к доктору Тренелю. Я провожу вас.
   Пришлось идти с ней на второй этаж.
   Это  просто  молокосос,  ему  нет  и  тридцати,   -   худой,   рыжий,
зеленоглазый, руки в веснушках. Медицинского халата на нем нет. Сидит за
каким-то жалким металлическим столиком, загроможденным кучей карточек  и
диктофоном. Кабинет почти пуст -  лишь  у  стола  четыре  стула.  Доктор
обращается к помощницам:
   - Сначала я поговорю с мамашей. А вы пока займетесь мальчиком.
   И он поручает ребенка упомянутым дамам в возрасте  примерно  двадцати
пяти, тридцати пяти и сорока пяти: три разные женщины  на  выбор,  и  Ги
сразу подходит к самой молодой; Алина оставляет его в большой комнате  -
светлой, украшенной детскими рисунками. Здесь мягкие игрушки, зверьки из
плюша,  куклы,  детские  конструкторы  и   какие-то   странные,   трудно
определимые приборы, превращающие комнату в нечто  среднее  между  залом
для игр и лабораторией для исследований. Держась прямо, как палка, Алина
садится в кабинете на ближайший стул и ожидает, разглядывая носки  своих
туфель. Но  быстро  успокаивается.  Этот  медикус,  пробегающий  глазами
содержимое папки, в которой находится всего один листок, не  внушает  ей
доверия.
   - Все это не столь серьезно, - замечает молодой человек.
   - Я того же мнения, - отвечает Алина.
   - Вы развелись, не так ли? - небрежно  бросает  врач.  -  Ребенок  не
хочет считаться с вашими трудностями, не  так  ли?  Нет  ли  чего-нибудь
особого, на что вам хотелось бы обратить наше внимание?
   Он хоть и  начинающий,  но  сообразителен,  этот  доктор  Ланель  или
Ренель, как там его, впрочем, не важно, наверняка в этом  институте  ему
поручают случаи не слишком сложные.
   - Бог ты мой, - вздыхает Алина,  -  ничего  нет  особого,  все  самое
обычное. Ги  любит  отца.  Тот  нас  бросил,  чтобы  жениться  на  своей
любовнице. Но оставил за собой право на встречи  с  детьми,  этим  он  и
пользуется, чтоб восстанавливать сына против меня.
   - Так часто бывает, - говорит  психиатр.  Он  ничего  не  записывает.
Только посматривает,  будто  исповедник  или  полицейский,  но  в  общем
довольно дружелюбно. Если он согласится, что отцовское  влияние  наносит
вред, то его папка может стать полезной.  Наверно,  доктор  нуждается  в
более полной информации и доволен, что  получает  ее  от  матери.  Снова
вопрос:
   - А брат мальчика и  его  сестры  так  же  реагируют  на  сложившуюся
ситуацию?
   - Конечно, нет, - отвечает Алина. - Двое старших - уже взрослые  люди
и во всем могут сами разобраться; Леон только что сдал  на  бакалавра  и
скоро будет изучать аптекарское дело. Агата сейчас  в  последнем  классе
лицея. Оба они настолько презирают отца, что почти не ходят к нему.
   Рыжая голова мягко кивнула. Алина уже завелась. Обычно  младшие  дети
не очень послушны, не так ли? Ги ведь всего одиннадцать,  умишко  совсем
детский, и его поведение не должно удивлять, менее естественно  это  для
Розы - ей-то уже пятнадцать с половиной, она отлично учится. Но тут надо
принять во внимание желание противопоставить  себя  сестре,  к  тому  же
более красивой, чем она, и, конечно,  более  независимой;  то  же  самое
происходит и с Ги - тому приятно дразнить старшего  брата,  которого  он
прозвал Пашой, а с того времени, как  Ги  начал  учить  латынь,  он  еще
называет брата ego nominor  Леон. Хитрец мальчишка,
а? Но озлобленный. Потому что его злит многое. У нас маленькая квартира,
нет автомобиля, денег всегда не хватает. У них - дом,  отличная  машина,
полный достаток. В Фонтене у Ги своей комнаты нет, а вот в Ножане  есть.
Отец использует его эгоизм, так как это ему выгодно. Может  ли  мальчик,
сравнивая разные образы жизни, стать на сторону того из нас, кто  больше
любит его?
   - Но ведь те же преимущества должны ощущать и старшие, - вдруг сказал
психиатр. - Вы не  думаете,  что  привязанность  может  иметь  и  другую
причину, чисто эмоциональную?
   Лицо у Алины скривилось.
   - Если говорить о Розе, - прошептала она,  -  то  здесь  я  могла  бы
предположить сентиментальные  чувства,  какие  нередко  возникают  между
отцом  и  дочерью.  Но  для  Ги  все  это  ужасно,  у   меня   создалось
впечатление...
   - Впечатление? Какое?
   Зеленые глаза стали внимательней, настойчивей, взгляд как сверло.
   - Этим летом, - продолжала Алина, - во время каникул я отправила Ги в
детский лагерь, а Розу - в Англию. После этого мне  полагалось  передать
их отцу. Но с тех  пор  как  они  вернулись  из  отцовского  дома,  Роза
холодна, точно лед. А вот Ги - только послушать,  до  чего  он  восхищен
своей мачехой! И ребенком, которого она ждет! Как будто, доктор, это  я,
как будто обо мне он все это говорит. И напрасно я внушаю ему, что  этот
ребенок ему не будет  ни  братом,  ни  сестрой,  раз  родит  его  другая
женщина; Ги смеет возражать: Все равно мы одного семени!
   - И у вас создалось впечатление, - сказал  психиатр,  -  что  для  Ги
семья - я имею в виду полноценную, неразделенную семью: отец, мать, дети
- восстанавливается в Ножане?
   - У чужой женщины! Скажите, доктор, разве это не ужасно!  -  возопила
Алина.
   Доктор Тренель наклонился к диктофону:
   - Раймонда, вы закончили? Можете привести ко мне мальчика.
   Слегка подталкиваемый в спину,  вошел  улыбающийся  Ги  и  нахмурился
только за три шага от стола.
   - Садись где хочешь, - сказал доктор, глядя в сторону.
   Ги вразвалку, раскачивая плечами,  прошел  позади  стульев  и  выбрал
четвертый, самый дальний от матери, отодвинул его немного назад,  уселся
на самый край,  придерживая  сцепленными  руками  поднявшиеся  при  этом
коленки. Ассистентка незаметно подмигнула врачу и положила перед ним  на
стол листок бумаги.
   - Мы дали ему несколько небольших тестов.  Совсем  не  плохо,  я  вас
уверяю, - сказал психиатр. - У меня есть еще  некоторые,  присланные  из
лицея. Коэффициент более чем удовлетворительный. Мальчик совсем не глуп.
Нам надо минут пять поболтать.  Если  вы,  мадам,  пройдете  в  соседнюю
комнату, моя ассистентка составит вам компанию.
   Алина в тревоге поднялась. Этот ребенок может наболтать невесть  что.
Ну, конечно, он тут для этого и находится. Однако есть факты,  требующие
пояснений, выводов...
   - Знаете ли, доктор, - начала она, - Ги так робок...
   С тем же успехом она могла бы обратиться к гранитному монументу.
   Вы полагаете? - вымолвила статуя. - Он  не  казался  слишком  робким,
когда ввязался в драку на школьном дворе...
   Ассистентка уже взяла ее под руку; Алина покорно последовала за  ней,
но, обернувшись, заметила на стене грифельную доску с желобком внизу, на
котором лежали цветные мелки. Психиатор, не обращая внимания на уходящую
мать, уже говорил мальчику:
   - Не нарисуешь ли мне домик? А сбоку от него  дерево,  а?  Рисуй  как
хочешь и что хочешь, только быстро...
   Когда Алина с сожалением закрыла за собой дверь, Ги  большим  красным
кольцом изобразил солнце, а  двумя  зелеными  черточками  воткнул  рядом
тисовое дерево.
   Алине вернули сына полчаса спустя; он вышел, ухмыляясь, с  хвастливым
видом,  уплетая  неизвестно  откуда   взявшийся   бутерброд   с   сыром.
Ассистентка попросила дать адрес отца, если понадобится связаться с ним.
Алика ожидала этой просьбы и дать  адрес  не  отказалась,  но  намеренно
перепутала всех Давермелей и сделала  так,  чтобы  Луи  было  невозможно
разыскать: сказала, что он живет на улице Вано, в  Ножане,  невзирая  на
насмешливую улыбку сына, на которую  ассистентка,  однако,  не  обратила
внимания.
   - Было бы желательно, - сказала она, - чтобы мальчик  к  нам  заходил
время от времени.
   - Вы ему ничего не прописали? -  удивилась  Алина.  И,  заметив,  что
женщина поморщилась, добавила:
   - Я не знаю, может, надо что-то успокоительное?
   - Лечить  следует  причину,  а  не  следствие,  -  уклончиво  сказала
ассистентка. - Доктор Трекель скоро вам пришлет свое заключение.
   Алина быстро вышла и направилась к кондитерской, где перед изумленным
мальчиком появились ромовая баба, пирожное с вишнями и шоколадный эклер;
мать подступала к нему и так, и эдак, забрасывая его вопросами: О чем он
тебя спрашивал? Что он  тебе  сказал?  Про  отца  говорили?  Ги  глотал,
глотал, глотал все подряд, стал вдруг чересчур воспитанным  -  с  полным
ртом говорить не полагается, - и временами лишь вздыхал с явной  скукой.
Уже выходя из кондитерской, Алина догадалась:
   - Они у тебя спросили папин адрес в Ножане?
   - Конечно! - ответил Ги с жестоким простодушием.

12 ноября 1967
13 часов

   Посмеяться над этим? Или заплакать? Поди пойми!  Если  на  свете  нет
чудес, то бывают лотереи; и вместо  крупного  выиграша  иногда  выпадают
мелкие - для утешения. Жинетта всегда готова поносить  своего  муженька,
но  она  и  представить  себе  не  могла   существование   женщины   без
двуспального ложа, .а значит  -  и  без  брачного  свидетельства.  Анри,
прочно угнездившийся на этом ложе, свято придерживался тех же принципов.
И когда месяц назад оба они во время доверительного разговора  с  Алиной
рассказали ей о своем соседе, одиноком человеке, ставшем инвалидом после
автомобильной аварии - обе ноги у него были перебиты, а  жена  и  дочери
погибли, - Алина как-то не сразу уловила смысл их сообщения.  Несчастный
мсье Гальве, он жил лишь для своей семьи... И поскольку разговор шел  за
триста километров от их набожной материи, Жинетта не побоялась добавить:
к  тому  же  он  протестант.  Потом  сообщила  интересную   подробность:
Бедняжка! Посмотри, он живет вон там, в  этом  большом  доме  с  зеленой
крышей, целыми днями слоняется из комнаты в комнату...
   Прошел месяц после разговора, и за это время накопилось немало добрых
советов. Совет президентши  после  короткой  встречи  в  клубе  "Агарь":
Знаете, моя дорогая, девять десятых брошенных  мамаш  не  выходят  потом
замуж, потому что мужчины плохо  свыкаются  с  чужими  малютками.  Совет
адвоката клуба, Эдме Гренд,