парами к арыку. Чтобы не придавать
праздности нашему присутствию, молодые  остались  стоять,  изображая  своими
тремя  телами  строй  из  шести  человек,  пока  сержанты,  я  и Миша, бодро
засеменили  с  докладом  в  сторону  комбата,  стоящего  в  кружении  других
офицеров.
     Выслушав  степенный,  без подробностей и эмоций доклад старшего группы,
комбат, повернувшись спиной к нам обоим,  сказал  Мише  просто  и  обыденно:
"Прочешешь,  сынок, правый фланг до рубежа сушилки, что в 300 метрах от
нас дальше по арыку, там закрепишься и жди  продолжения.  Там  и  отдохнешь.
Ваша  рота  идет  дальше.  Вы  остаетесь  с бронегруппой. Все, вперед, сынок
!"
     Второго "индейца" нашел Алибек. Когда мы его увидели, он  уже
потерял  интерес  к  происходящему  и  покорно  взирал  на остальных семерых
русских, что окружили его и с нескрываемым интересом мысленно примеряли  его
шикарные  кроссовки, веря заверениям Алибека, что денег у духа не оказалось.
Видимо, ссадина с  левой  стороны  челюсти  бедолаги  была  результатом  его
разговора  с  Алибеком  на тему "шкурных вопросов". Кроме каких-то
бумажек у него не оказалось ничего.  Даже  часов.  Хотя,  какие  часы  после
Алибека ?
     Наш  "толмач"  Эргашев  вынес  приговор  нашей находке -- дух,
причем не самый последний, судя по  одежде  и  кроссовкам.  Пленный  лопотал
что-то  про  виноград,  хозяина  виноградника,  сбежавшего  в Пакистан и про
машину, что должна была приехать за урожаем  винограда  по  сломанному  нами
мосту... А вот про мост он пусть комбату расскажет, решили мы.
     Комбат  пришел  в  сопровождении связиста и пленного худого дехканина с
мотыгой, пойманного ранее ребятами из бронегруппы. Наш  дух  стоял  с  гордо
поднятой  головой,  на  его  ногах  уже  красовались  солдатские ботинки без
шнурков, явно не соответствуя его расписной роскошной жилетке  с  оторванным
зачем-то  карманом. Мы уже знали , что раненный при взрыве танкист скончался
в вертолете. Мы так же знали, что он был родом из  Волгограда,  а  это  было
одно  из  крупных землячеств в бригаде. Комбат тоже был родом из Волгограда,
что, очевидно, шансов духам не прибавляло.
     Комбат постоял несколько секунд  напротив  нашего  духа.  Послушал  его
лепет,  затем,  повернувшись  в  мою  сторону,  кивнул мне головой в сторону
сушилки. Я развернул бедолагу и подтолкнул для скорости. Я  первым  вошел  в
сушилку,  за  мной  зашел  дух,  за ним комбат. В сушилке было темно и сухо.
Темнота  создавала  иллюзию  прохлады.  Из  стен  сушилки  торчали  палки  с
навешанными  на  них виноградными кистями, обильно присыпанными мелкой белой
пылью. Каждое мое движение поднимало целый  рой  этих  мельчайших  частиц  и
создавало  чудную  картину  их  движения  в воздухе в свете солнечных лучей,
пробивавшихся сквозь дырки в стенах сушилки. Комбат остановился и  я  хорошо
видел  его. Дух был между нами и стоял лицом к комбату. "Душман?",
--  без обиняков спросил комбат афганца. "Нис, дуст",
--  афганец  сделал  удивленное  лицо,   голова   его   задергалась   в   ритм
выговариваемых им со скоростью пулемета слов. "Подойди-ка, сынок",
--  подозвал  меня  комбат  и  я  ,  стараясь  поднять  как можно меньше пыли,
протиснувшись  между  жердями  с  виноградом  и  афганцем,  пошел  к   нему.
"Посмотри  за дверью, чтоб не мешали", -- сказал комбат. Я оказался
за его спиной. Афганец что-то лопотал, комбат слушал его рассеянно, зачем-то
глядя по сторонам. "Значит, много наших ребят положил,"- подвел он
итог разговору. Афганец видимо понял перемену, уловив настроение комбата  по
интонации сказанного им. Он хотел что-то сказать в ответ, для убедительности
протянул   руки   к   комбату   и  тут  же  получил  от  него  жесткий  удар
"шито" в живот. Несказанные слова застряли в его горле, задыхаясь,
он  схватился  за  живот  и  согнулся  пополам,  продолжая  хватать   воздух
ртом."Сынок,  дай-ка  нож",  --  комбат  протянул руку, обернувшись
вполоборота ко мне. Тут я хочу объяснить,  что  нож  я  носил  в  эРДэ  ,  в
специально  пришитом  кармане  на клапане, что позволяло его доставать ,если
тянуть строго в верх из-за головы -- без ножен и, если тянуть вправо-вверх  --
с ножнами. Вот и весь фокус.
     Я,  не успев понять,что происходит, достал по команде нож в ножнах. Это
было моей ошибкой. Комбат, приняв нож из моих рук, с поворота ударил им духа
по шее. Дух захрипел и опрокинулся от удара  на  спину,  подняв  тучу  пыли.
Комбат, со словами: "Что ж ты меня позоришь, череп!", швырнул мне,
оголив  нож,  ножны  .  Ножны  попали прямо мне в лицо, ослепив меня на миг.
Когда вспышка в глазах и искры от нее прошли, я увидел, как комбат,  оседлав
тело духа, опрокинутое на спину, раз за разом вгоняет в него нож со словами:
"Где  ж  у  него сердце-то ?". Пыль, что кружилась в этом бешенном
танце  смерти  в  свете  солнечных  лучей,  рожденном  движением  двух  тел,
придавала  картине какую-то нереальность. Когда комбат поднялся, я продолжал
стоять, завороженный этим солнечным потоком пыли...
     Я так и запомнил этого духа. Косые лучи  солнца  сквозь  дыры  в  стене
пронзают  темноту сушилки. Гроздья винограда, собранные чьими-то заботливыми
руками, несмотря на войну и разруху. Подбитый танк. Взорванный мост. Арык  с
сильным,  но  медленным  течением.  Погибший танкист. Наша группа, уставшая,
потная, вся в  пыли.  Комбат  с  воспаленными  глазами.  Кажущаяся  прохлада
сушилки. Тело мертвого духа. Нож в моих руках со следами чужой, густеющей на
глазах  крови. И пыль. Везде пыль. Мелкая, всепроникающая. Витающая над всем
происходящим. Медленно оседающая в черную лужу крови.  И  лишь  в  контрасте
солнечных  лучей и темноты сушилки виден ее танец, наполненный глубоким, как
мне тогда показалось, смыслом. Мы все песчинки в  шлейфе  каких-то  движений
судьбы.  Кого-то  она  заставляет подняться и кружиться в этом танце света и
темноты, а кто-то остается неподвижным и безучастным,  как  тот  дехканин  с
мотыгой,  не  подозревающий  о  том,  что  ему  тоже  придется  принять  уже
уготованную ему судьбой участь:
     Танк удалось вытащить и его  утащили  в  бригаду  прибывшие  на  помощь
танкисты.   Батальон   к   вечеру  все-таки  вышел  из  зеленки  ,  выполнил
поставленную задачу, прочесав район.
     Мы спали в БэТэРах. Наспех умытые и накормленные. Утром нас ждал марш в
другой район боевых действий. Шел третий день бригадного  рейда.  Я  спал  в
родном  БэТэРе.  Мне  ничего  не  снилось. И лишь спустя семь месяцев я стал
бояться снов, просыпаясь на госпитальной койке от войны,  что  приходила  ко
мне по ночам. Война стерла грань между Победой и Поражением. И то и другое я
сейчас  воспринимаю  как  очередное  испытание  жизнью.  А тогда я был ей не
нужен, потому что принадлежал ей с потрохами, как  и  все  спящие  рядом  со
мной. Со временем все покроется пылью...





     Зеленка -- зона обильной растительности, виноградники и т.п.

     ПК -- пулемет Калашникова, калибр 7.62 мм

     "Муха" -- ручной гранатомет

     "Нис(т), дуст..." -- "Нет, друг..." (яз.  дари)

     эРДэ -- рюкзак десантника


               (с) Павел Андреев, 1998


Павел Андреев. Дым


 © Copyright Павел Андреев, 1998
 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
 присылайте их по адресу vova@dux.ru
 Оригиналы  материалов  этой  страницы  расположены
 на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
 http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm


     Прапорщик-морпех,  недавно  прибывший  на замену "Пиночету" (прапорщику
Шульге, милейшему человеку, волею судеб  применившему  свое  двойное  высшее
образование  на  горячем песке Регистана в засадном батальоне, и покинувшему
эту дикую страну с тоской от неисполненных до конца желаний -- столько добра
в  караванах  сгорает,  а  рынки  на  ридной  хохлядчине  пустуют),  пытаясь
пошатнуть  неколебимую  веру  бойцов  2-го засадного батальона в то, что без
"Пиночета" на караван лучше  не  ходить  --  трое  суток  без  воды  "тянуть
пустышку" -- себя не уважать -- объявил войну наркоманам, подрывающим боевую
мощь подразделения, проводившего Шульгу и неизвестно что приобретшего в лице
целеустремленного   морпеха,   тоскующего  без  моря  на  бескрайних  пляжах
Регистана. Топор войны был отрыт и немедленно раскрашен в боевые цвета.
     Раннее утро. Солнышко только встало, но  уже  жарко.  Палатки  пустуют,
ветераны,  дембеля  --  все  в  тени  или на арыке. Молодые, ошалев от жары,
небоевых задач и количества желающих ставить новые  задачи,  разбежались  по
бригаде,  делая  вид,  что  работают.  В  общем,  тоска  --  пустыня,  стоят
выгоревшие палатки, солнце в макушку, тишина, от людей только тени остались.
И в этой богом забытой дыре, широко расставив ноги, в черном берете,  как  в
пиратском флаге, морпех стоит в ожидании, что сейчас на него вылетит дружная
толпа  наркоманов,  изнуренных  зельем,  изнывающая  и  стонущая  от желания
принять наказание во благо избавления от столь горьких мук дурманящей дряни.
     Как всегда случается с теми, кто "только с самолета", на  нашего  героя
выползает  Паша-Телеграмма. Нормальный малый, проторчал полтора года в штабе
бригады, от перенапряжения и  стрессов  от  встреч  с  теми,  кто  ходит  на
караваны  и  не  ходит  в штаб, пристрастился к чарсу и т.д. и т.п. В общем,
дослужил бы, если бы не проворонил важную телеграмму, за  что  был  удостоен
двойной  чести  -- был избит ногами лично комбригом, а затем сослан искупать
свой проступок кровью во второй засадный батальон на оставшийся срок службы.
В дружном коллективе 6-й роты 2-го батальона Паша  стал  "Телеграммой",  ибо
его  "подвиг"  не  котировался  даже  среди  сосланных в роту из Кабула, где
вульгарный обмен простыней на арыке,  сопровождался  ссылкой  в  Кандагар  и
грозной   записью   в  учетной  комсомольской  карточке,  типа  --  "продажа
государственного имущества иностранным гражданам"(?!).  Паша  не  имел  даже
этого,  о чем говорить? Он начал службу за полгода до ее окончания! Но опыт,
даже если он заработан в штабе, остается опытом. Паша нашел  свою  нишу,  он
стал  наркоманом,  которого  противно  даже не то, что бить, а просто видеть
перед собой. Так быстро в батальоне не "опускали" еще никого. Паша побил все
рекорды, придав роте статус беспредельной, а себе заслужив покой и  уважение
--  чужие  не  трогали  --  боялись  6-й роты, а свои не трогали потому, что
просто "западло". Он был постоянно обдолбан до  неприличия,  в  любое  время
суток. И они нашли друг друга!
     Когда  морпех увидел Пашу-Телеграмму, он поначалу не поверил той жуткой
реальности,  которую  не  мог  нарисовать  даже  его,  распаленный  солнцем,
покрытый  черным  беретом, мозг советского прапора. У Паши в руках был целый
пакет  из-под  ракетниц,  заполненный  незамальцованной  пыльцой   индийской
конопли.  Расправа  была  быстра -- костер и почетный караул у погребального
костра, в котором сгорала дрянь. Паша, сердце которого грозило не  выдержать
такого  напряжения,  в  ответ  на злобную речь прапора о поганых наркоманах,
предложил неуверенно: "А можно я  друзей  позову?"  "Зови  гадов!"  --  гнев
морпеха не имел границ, как, собственно, и глупость.
     Пришли почти все, двоих даже принесли! Успели к самому разгару событий,
в прямом  смысле.  Густой  дым  валил  во все стороны, щедро наполняя легкие
шальной братии, которая,  "зацепившись",  уже  простила  Пашу-Телеграмму  за
залет.  Казнь  превратилась  в  пиршество!  Наркоманы  падали в дыму один за
другим, морпех смутно понимал, что проигрывает, но где и в чем -- понять  не
мог.  Непонятные  ощущения  заполняли  сначала его тело, затем маленький, но
пытливый ум. Его зацепило. И зацепило крепко. Когда  на  дым  прибежали  те,
кому  положено  на  это реагировать, они застали тела наркоманов, валяющиеся
вповалку вокруг потухшего костра  и  прапорщика,  сидящего  на  корточках  и
счастливо,  с  глупой  улыбкой  на  лице взиравшего на людей, пытавшихся его
поднять. Это была очередная жертва той войны.
     Вскоре, под Сенджараем , в составе 6-й  роты  Паша-Телеграмма  попал  в
засаду.  Остался  чудом жив, получил сильный испуг и орден "Красной Звезды".
Морпех отличался храбростью и сноровкой. Однажды летом,  на  пешем  переходе
при  выдвижении  в  район  засадных  действий  в  составе группы мальчиков с
автоматами, будучи "под дурью", он "нашел" свою противопехотку. Его не стало
уже в вертолете, при транспортировке в госпиталь. В Созе осталась дочка  3-х
лет,  старушка  мама  и  стерва  жена,  от которой он сбежал в Кандагар, где
заслужил два ордена "Красной Звезды", погоняло "Дым" и общее уважение братвы
2-го засадного батальона. Шел 1983 год.

               (с) Павел Андреев, 1998


Павел Андреев. Шанс


 © Copyright Павел Андреев, 1998
 Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
 присылайте их по адресу vova@dux.ru
 Оригиналы  материалов  этой  страницы  расположены
 на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
 http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm


     "...Когда мы узнали, что красивое
     красиво, появилось безобразное
     Когда узнали, что доброе хорошо, появилось зло
     Поэтому бытие и небытие порождают друг друга
     Трудное и легкое создают друг друга
     Длинное и короткое сравниваются
     Высокое и низкое соотносятся
     Звуки образуют мелодию
     Начало и конец чередуются..."
                         Лао Цзы. Дао дэ Цзин.


     Лето 1982 года. Гиришк. Уличные бои.
     Я прижался к дувалу. Его сухое шершавое тело  было  безучастно  к  моим
движениям.   Дувал   был  сделан  из  земли  на  которой  стоял  уверенно  и
непоколебимо. Пули, которые дух вбивал в дувал, никак не отражались  на  его
монолитности.  Справа  от  меня  был  точно  такой  же  дувал, тянувшийся на
несколько десятков метров в обе стороны от меня. Мы застряли  на  Т-образном
перекрестке,   который   простреливался   добросовестным  стрелком.  Снайпер
расположился внутри небольшого глиняного помещения,  выступающего  из  стены
дувала.  Такая  позиция  под  прикрытием  глиняных стен позволяла эффективно
вести  огонь  на  поражение.  Трезво  и  спокойно  оценить  ситуацию   мешал
пулеметчик,  засевший  на  крыше  дома,  окруженного  проклятым дувалом. Его
пулемет с завидным постоянством  стриг  верхушку  дувала,  не  оставляя  нам
возможности  беспрепятственно  преодолеть  глиняную стену и оказаться внутри
двора. Эта парочка работала с достойным подражания мастерством.  Я  старался
прижаться  к  дувалу  как  можно  плотней. Снайпер не выпускал меня из этого
глиняного пенала, а  пулеметчик  с  высоты  своей  позиции  на  крыше  легко
доставал  противоположную  сторону  проулка.  Я проклинал себя за спешку. Мы
умудрились проскочить почти целый квартал, не встречая  сопротивления,  пока
не уперлись в эту глиняную стену.
     Неожиданно  из-за  угла,  повторяя мою ошибку, вылетел Иргашев. Пытаясь
совместить свою скорость и невнимательность, он  вертел  головой  и  вовремя
увидеть  меня все же не сумел. Он был уже на середине этого проулка, когда я
успел крикнуть ему команду: "Ноги!!!". Иргашев  заученно  рухнул  на  землю.
Пули,  посланные  опытной  рукой  пулеметчика,  прочертили  пыльную черту на
дувале, на уровне груди нерасторопного узбека. Какого  хлопкороба  могла  бы
потерять  страна,  я  не  могу  сказать,  но  то, что среди сынов солнечного
Узбекистана, добросовестно засорявших  ряды  Советской  армии,  этот  парень
блистал -- могу подтвердить под пыткой сгущенкой. Прикрываемый облаком пыли,
поднятым  пулеметной  очередью  и собственным падением, Иргашев стремительно
перекатился к противоположной стенке, чем, конечно, скрасил мою компанию, но
наше общее теперь положение  не  улучшил.  Пулеметная  очередь  и  мой  крик
вовремя  остановили  ребят.  Иргашев  последним из нашей группы повторил мою
ошибку. Не скрывая раздражения мы перекликались с пацанами через разделяющий
нас угол. Пауза, вызванная нашей задержкой, явно затягивалась.
     Решение было принято  простое  и  прямое.  Снайпер  и  пулеметчик  были
разделены    пространством   двора.   Позиция   пулеметчика   не   позволяла
контролировать двор и помещения дома, если, конечно, они не заминировали их.
Оставалось главное -- перепрыгнуть через дувал и метнуться через двор. Можно
было вернуться и, оставив дом в своем тылу, обойти его. Можно  было  стянуть
сюда   другие  группы.  Можно  было  просто  в  городском  парке  посасывать
"Жигулевское" и читать в газетах о новых парках дружбы, посаженных  русскими
на Афганской земле.
     Пацаны  удачно  кинули  нам  подсумок с гранатами. Мы договорились, что
после залпа из двух "мух" по  выступу,  откуда  нас  "поливал"  стрелок,  мы
взгромоздим  наши  худые  тела  на  дувал,  упадем  во  двор, перебежим его,
уничтожим пулеметчика, затем снайпера. И  все,  конечно,  с  их  молчаливого
согласия.  С  соседней  крыши  "Марадона"  (  в  быту Марупов), худой узбек,
похожий на СВДэшку, которую  он  носил  словно  пастуший  посох,  уже  начал
долбить пулеметчика. Но пока пулеметных пуль в воздухе было больше.
     Мы  сильнее  прижались  к  дувалу.  Гранаты были наготове. Мы лежали на
боку, животом ощущая монолит дувала. Повернув голову я видел подошвы ботинок
Иргашева. Неожиданно он повернул голову и  посмотрел  на  меня.  Взгляд  его
узких  прищуренных  черных глаз, скуластое лицо, испачканное под носом пылью
-- все это на фоне подошв его стоптанных ботинок делало сцену комичной. Я не
удержался и улыбнулся. Иргашев радостно принял эстафету и улыбнулся в ответ.
Кожа на его скулах была так натянута, что  я  иногда  задумывался,  за  счет
каких запасов кожного покрова он умудряется растягивать свой рот в белозубую
улыбку.  Видимо когда рот закрывался, на его теле открывалось другое место и
наоборот. В нашей ситуации, когда наши полупопия были сжаты тисками  страха,
он мог себе это позволить.
     Парни  сделали дело красиво. Одновременно, из-за угла в противоположные
стороны по проулку выпали сразу двое: Миша Шикунов и Паша  Морозов.  Первый,
почти лежа, с середины проулка (подальше от пристрелянного угла), а второй с
колена,  упав  в  двух  метрах  за  спиной  у  Миши, дали залп по выступу со
снайпером. Почти  одновременно  с  ними  мы  кинули  гранаты  за  дувал.  Я,
оттолкнувшись  от  спины  Иргашева, перелетел через глиняный забор. Иргашева
должны были вслед за мной перекинуть Миша и Паша.
     Я упал не так, как планировал. Приземлившись на четыре точки, я  больно
ушиб  колено.  Паузу между запоздалой очередью пулемета и ответной стрельбой
"Марадоны" я заполнил своим броском к дому.
     Мою спину от снайпера должен  был  прикрыть  Иргашев,  зависший  сейчас
где-то  на  пути  ко  мне.  Сохраняя полученный при ударе о землю импульс, я
преодолел  первую  часть  дистанции   на   четвереньках.   Пытаясь   принять
вертикальное   положение  и,  наконец,  вернув  автомат  в  более  достойное
положение,  я  вломился  в  двери  дома.  Чуть  не  разбив  вдребезги  хилые
двухстворчатые двери, я преодолел первые полтора метра и ударился обо что-то
мягкое  и  упругое.  Сила  столкновения  была  такой,  что  я отлетел назад,
открывая головой двери. Уже лежа, я с ужасом увидел стоящего в метре от меня
огромного бородатого афганца, одетого в  шаровары,  традиционную  жилетку  и
чалму.  Пока  я  пытался  привести  свой  автомат в боевое положение, гигант
рассеяно стоял и держа одной рукой свой автомат, другой  зачем-то  тер  свой
лоб. Я уже слышал топот Иргашева. Видел как дух поднял автомат. Видел как он
оценивая   ситуацию,   посмотрел   сначала   на  Иргашева,  потом  на  меня,
развалившегося у его ног. Судя по тому, как он сделал шаг назад внутрь дома,
он не потерял самообладания, чего нельзя было сказать обо мне. Я, ничего  не
соображая, умудрился дать, наконец-то, очередь из автомата. Продолжая лежать
на  спине,  я  опустошал  магазин  своего  автомата,  п